использовать его в жизни. Я, например, ненавидел само звучание слова
"смирение". Я - индеец, а мы, индейцы, всегда были смиренны и ничего не
делали, только опускали свои головы. Я думал, что смирение не по пути с
воином. Я ошибался. Сейчас я знаю, что смирение воина не является
смирением нищего. Воин ни перед кем не опускает головы, но в то же время
он не позволит никому опускать свою голову перед ним. Нищий, напротив, уже
при падении шляпы падает на колени и метет пол перед любым, кого считает
выше себя. Но в то же время он требует, чтобы кто-то, находящийся ниже
его, мел пол перед ним.
Вот почему я говорил тебе сегодня ранее, что я не понимаю, что
чувствуют мастера. Я знаю только смирение воина, а оно никогда не позволит
мне быть чьим-либо мастером.
Мы некоторое время молчали. Его слова вызвали во мне глубокое
волнение. Я был тронут ими и в то же время озабочен тем, чему я был
свидетелем в чапарале. Моим сознательным заключением было то, что дон Хуан
что-то скрывает от меня и что он на самом деле должен знать, что
происходит.
Я ушел в эти размышления, когда тот же самый странный стучащий шум
вывел меня из задумчивости. Дон Хуан улыбнулся, а затем начал
посмеиваться.
- Ты любишь смирение нищего, - сказал он мягко. - ты опускаешь голову
перед разумом.
- Я всегда думаю, что меня разыгрывают, - сказал я. - это основной
момент моей проблемы.
- Ты прав. Тебя разыгрывают, - заметил он с обезоруживающей улыбкой.
- это не может быть твоей проблемой. Реальной проблемой в этом отношении
является то, что ты чувствуешь, будто я сознательно тебя обманываю. Прав
я?
- Да, есть во мне что-то, что не дает мне поверить в реальность
происходящего.
- Ты опять прав. Ничего из происходящего не является реальным.
- Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
- Вещи являются реальными только после того, как научишься
соглашаться с их реальностью. То, что происходит сегодня ночью, например,
вероятно не может быть для тебя реальным, потому что никто с тобой
согласиться не может относительно этого.
- Ты хочешь сказать, что не видел того, что произошло?
- Конечно, видел, но я не в счет. Вспомни, что я тот, кто тебя
обманывает.
Дон Хуан смеялся, пока не закашлялся и не выбился из дыхания. Его
смех был дружественным, даже несмотря на то, что он смеялся надо мной.
- Не обращай так много внимания на ту чушь, которую я несу, - сказал
он ободряюще. - я просто стараюсь расслабить тебя и знаю, что ты
чувствуешь себя в своей тарелке только тогда, когда ты в смущении.
Его выражение было рассчитано комичным, и мы оба расхохотались. Я
сказал ему, что меня еще более испугало то, что он сейчас сказал.
- Ты боишься меня? - спросил он.
- Не тебя, но того, что ты представляешь.
- Я представляю собой свободу воина. Ты этого боишься?
- Нет, но я боюсь устрашительности твоего знания. В нем нет для меня
утешения. Нет гавани, куда бы приткнуться.
- Ты опять все путаешь. Утешение, гавань, страх - все это настроения,
которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как видно, черные
маги уже завладели всей твоей преданностью.
- Кто такие черные маги?
- Окружающие нас люди являются черными магами. А поскольку ты с ними,
то ты тоже черный маг. Подумай на секунду, можешь ли ты уклониться с той
тропы, которую они для тебя проложили. Нет. Твои мысли и твои поступки
навсегда зафиксированы в их терминологии. Это рабство. Я, с другой
стороны, принес тебе свободу. Свобода дорога, но цена не невозможна.
Поэтому бойся своих тюремщиков, своих мастеров. Не трать своего времени и
своей силы, боясь меня.
Я знал, что он был прав, но все же несмотря на мое искреннее согласие
с ним, я знал также, что привычки моей жизни обязательно заставят меня
тянуться к моей старой тропе. Я действительно себя чувствовал рабом.
После долгого молчания дон Хуан спросил меня, достаточно ли у меня
силы чтобы еще раз столкнуться со знанием.
- Ты хочешь сказать, с бабочкой? - спросил я полушутя.
Его тело согнулось от смеха. Казалось, что я только что сказал ему
самую смешную шутку в мире.
- Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание
- это бабочка? - спросил я.
- Я ничего другого не имею в виду, - ответил он. - бабочка есть
бабочка. Я думал, что к настоящему времени со всеми твоими достижениями у
тебя будет достаточно силы, чтобы "видеть". Вместо этого ты мельком
заметил человека. А это не было истинным "видением".
С самого начала моего ученичества дон Хуан ввел концепцию "видения",
как особой способности, которую можно развить, и которая позволит
воспринимать "истинную" природу вещей.
За несколько лет нашей связи у меня развилось мнение, что то, что он
имеет в виду под "видением", является интуитивным восприятием вещей, или
же способностью понимать что-то сразу, или, возможно, способностью
насквозь видеть человеческие поступки и раскрывать скрытые значения и
мотивы.
- Я могу сказать, что сегодня вечером, когда ты встретился с
бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, - продолжал дон Хуан. -
В этом состоянии, хотя ты и не был полностью самим собой, как обычно, ты,
тем не менее, смог находиться в полном сознании, чтобы управлять своим
знанием мира.
Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что
сказать.
- Как я управлял своим знанием мира? - спросил я.
- Твое знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только
подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту
мысль и естественно тебе пришлось найти способ сделать мир таким, чтобы он
отвечал этой мысли.
- Но я совсем не думал, дон Хуан.
- Тогда не будем называть это думанием. Скорее это привычка иметь мир
таким, чтобы он всегда соответствовал нашим мыслям, когда он не
соответствует, мы просто делаем его соответствующим. Бабочки, такие
большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то, что
находилось в кустах, должно было быть человеком.
- Такая же вещь случилась и с койотом. Твои старые привычки
определили природу этой встречи также. Что-то произошло между тобой и
койотом. Но это не был разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе
рассказывал, что однажды я говорил с оленем. Теперь ты разговариваешь с
койотом. Но ни ты, ни я никогда не узнаем, что на самом деле имело место в
этих случаях.
- Что ты мне говоришь, дон Хуан?
- Когда объяснение магов стало ясным для меня, уже было слишком
поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы
разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами произошел
разговор, это только способ представить все таким образом, чтобы я смог об
этом говорить. Олень и я что-то делали, но в то время, когда это имело
место, мне нужно было заставлять мир соответствовать моим идеям,
совершенно так же, как это делал ты. Так же, как ты, я всю свою жизнь
разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя.
Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, то я был вынужден
понимать это как разговор.
- Это объяснение магов?
- Нет, это мое объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению
магов. Его заявление бросило меня в состояние умственного возбуждения. На
некоторое время я забыл о крадущейся бабочке и даже забыл записывать. Я
попытался перефразировать его заявление, и мы ушли в длинное обсуждение
рефлексирующей природы нашего мира. Мир, согласно дону Хуану, должен
соответствовать его описанию. Это описание отражает себя.
Другим моментом его разъяснения было то, что мы научились соотносить
себя с нашим описанием мира в терминах того, что я назвал "привычки". Я
ввел то, что считал более всеобъемлющим термином "намеренность" - свойство
человеческого сознания посредством которого соотносятся с объектом или
намереваются иметь этот объект в таком именно виде.
Наш разговор вызвал крайне интересное рассуждение. Будучи
рассмотренным в свете объяснений дона Хуана, мой "разговор" с койотом
приобретал новые черты. Я действительно намеренно вызвал "диалог",
поскольку я никогда не знал другого пути намеренной коммуникации. Я также
преуспел в том, чтобы заставить его отвечать описанию, соответственно
которому коммуникация происходит через диалог. И, таким образом, я
заставил описание отразиться.
Я испытал момент огромного подъема. Дон Хуан засмеялся и сказал, что
быть до такой степени тронутым словами, это другой аспект моей глупости.
Он сделал комический жест разговора без звуков.
- Мы все проходим через одни и те же фокусы, - сказал он после
длинной паузы. - единственный способ преодолеть их состоит в том, чтобы
продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и посредством
себя самого.
- А что остальное, дон Хуан?
- Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. И в то же время
никто из них не сможет сказать, каким образом они их приобрели за
исключением того, что они неуклонно действовали как воины, и в
определенный момент все изменилось.
Он взглянул на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он
быстро встал и сказал, что у меня нет иного выхода. Как продолжить свое
свидание со знанием.
Я ощутил озноб. Мое сердце начало колотиться. Я поднялся, и дон Хуан
обошел вокруг меня, как бы рассматривая мое тело со всех возможных углов.
Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.
- Если ты будешь слишком испуган, то ты не сможешь провести свое
свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не ослаблять своей
хватки.
- Я действительно испуган, - сказал я. - бабочка или что иное, но
что-то там лазает по кустам.
- Конечно, - воскликнул он, - мое возражение состоит в том, что ты
настойчиво считаешь это человеком, точно также, как ты настойчиво думаешь,
что разговаривал с койотом.
Какая-то часть меня полностью поняла, что он хочет сказать. Был,
однако, другой аспект меня самого, который не отступался и, несмотря на
очевидное, накрепко прицеплялся к рассудку.
Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства,
хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.
- В этом слабая сторона слов, - сказал он подбадривающе. - Они всегда
заставляют нас чувствовать себя просвещенными, но когда мы оборачиваемся,
чтобы посмотреть на мир, то они всегда предают нас, и мы кончаем тем, что
смотрим на мир так же, как всегда это делали, без всякого просветления. По
этой причине маг старается больше действовать, чем говорить. И как
следствие этого, он получает новое описание мира. Новое описание, где
разговор не является очень уж важным, и где новые поступки имеют новые
отражения.
Он сел рядом со мной, посмотрел мне в глаза и попросил меня
рассказать о том, что я действительно видел в чапарале.
На секунду меня охватила полная неопределенность. Я видел темную
фигуру человека, но в то же время, я видел, как эта фигура превратилась в
птицу. Таким образом я видел больше, чем мой рассудок давал мне возможным
считать вероятным. Но вместо того, чтобы отбрасывать свой рассудок
совершенно, что-то во мне выбрало отдельные части моего опыта, такие как
размер и общие очертания темной фигуры и удержало их как разумную
возможность, выбрасывая в то же время другие части, вроде того, что темная
фигура превратилась в птицу. Таким образом я убедил себя, что видел
