костюм. - Сегодня я в костюме, сказал он, как бы объясняя, а затем,
указывая на мой рот, добавил, - закрой, закрой.
Я рассеянно смеялся. Он заметил мое смущение, его тело тряслось от
смеха, когда он поворачивался, чтобы я мог его видеть со всех сторон. Его
выправка была невероятной. На нем были одеты светло-коричневый костюм с
бритвенно острыми складками, коричневые ботинки, белая рубашка и галстук!
Это заставило меня раздумывать над тем, есть на нем носки или же он надел
свои туфли прямо без них.
К моему ошеломлению добавлялось то безумное ощущение, которое я имел,
когда дон Хуан хлопнул меня по плечу, и я повернулся. Мне казалось тогда,
что я вижу его в его штанах цвета хаки, в рубашке, сандалиях и соломенной
шляпе. А затем, когда он заставил меня осознать его одеяние, и когда я
остановил свое внимание на каждой детали его, целостность его одежды стала
фиксированной, как если бы я создал ее своими мыслями. Мой рот, казалось,
был таким участком моего тела, который был наиболее поражен удивлением. Он
открывался непроизвольно. Дон Хуан слегка коснулся моего подбородка, как
бы помогая мне закрыть его.
- Ты определенно развиваешь второй подбородок, - сказал он и
рассмеялся прерывисто. Тут я понял, что он без шляпы и что его короткие
белые волосы расчесаны справа на пробор. Он выглядел старым мексиканским
джентльменом, безупречно одетым городским жителем.
Я сказал ему, что, обнаружив его тут, я так разнервничался, что мне
необходимо сесть. Он хорошо меня понимал и предложил пойти в ближайший
парк.
Мы прошли несколько кварталов в полном молчании, а затем пришли на
площадь Гаррибальди, место, где музыканты предлагают свои услуги. Своего
рода биржа труда музыкантов.
Дон Хуан и я смешались с толпой зрителей и туристов и прошли по
парку. Через некоторое время он остановился, облокотился о стену и слегка
поддернул свои брюки на коленях. На нем были светло-коричневые носки. Я
попросил его объяснить мне значение его загадочного вида. Его
неопределенным ответом было, что просто ему необходимо быть в костюме в
этот день по причинам, которые будут ясны для меня позднее.
То, что я обнаружил дона Хуана в костюме, было столь неземным, что
мое возбуждение было почти неуправляемым. Я не видел его несколько месяцев
и больше всего на свете хотел поговорить с ним, но каким-то образом
обстановка была неподходящей, и мое внимание разбредалось. Дон Хуан,
должно быть заметил мою нервозность и предложил, чтобы мы прошли по парку
Ля Алямеда, более спокойному месту в нескольких кварталах отсюда.
В этом парке было поменьше людей, и мы без труда нашли пустую
скамейку. Мы сели. Моя нервозность уступила место чувству неловкости. Я не
смел посмотреть на дона Хуана.
Последовала длинная напряженная пауза. Все еще не глядя на него, я
сказал, что внутренний голос в конце концов погнал меня искать его, что те
поразительные события, свидетелем которых я был в его доме, глубоко
повлияли на мою жизнь и что мне необходимо поговорить о них.
Он сделал жест нетерпения своей рукой и сказал, что в его политику
никогда не входит жить прошедшими событиями.
- Что сейчас важно, так это то, что ты выполнил мое предложение, -
сказал он. - ты принял свой повседневный мир как вызов, и доказательством
того, что ты накопил достаточное количество личной силы, является тот
неоспоримый факт, что ты нашел меня без всякой трудности именно в этом
месте, где предполагал.
- Очень сомневаюсь, чтобы я смог в это поверить, - сказал я.
- Я ждал тебя, а затем ты показался, - сказал он. - это все, что я
знаю. Это все, что захочет знать любой воин.
- Что будет теперь, когда я нашел тебя? - спросил я.
- Во-первых, - сказал он, - мы не будем обсуждать проблемы твоего
разума. Этот опыт относится к другому времени и к другому настроению.
Правильно говоря они являются только ступеньками бесконечной лестницы.
Делать на них ударение означало бы уходить прочь от того, что имеет место
сейчас. Воин, пожалуй, не сможет себе этого позволить.
У меня было почти неодолимое желание жаловаться. Не то, что я сожалел
о чем-либо, что случилось со мной, но я искал утешения и сочувствия. Дон
Хуан, видимо, знал мое настроение и говорил так, как если бы я
действительно произнес свои мысли вслух.
- Только в качестве воина можно выстоять путь знания, - сказал он. -
воин не может жаловаться или сожалеть о чем-нибудь. Его жизнь -
бесконечный вызов, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы -
это просто вызовы.
Его тон был сухим и суровым, но его улыбка была теплой и
обезоруживающей.
- Теперь, когда ты здесь, что мы будем делать, так это ждать знака, -
сказал он.
- Какого рода знака? - спросил я.
- Мы должны узнать, может ли твоя сила стоять на своем, - сказал он.
- прошлый раз ты жалко мелочился, на этот раз обстоятельства твоей личной
жизни, видимо, дали тебе по крайней мере на поверхности все необходимое,
чтобы иметь дело с объяснением магов.
- А что есть шанс, что ты сможешь рассказать мне о нем?
- Это зависит от твоей личной силы, - сказал он. - как всегда бывает
в делании и неделании воинов, личная сила - это единственное, что имеет
значение. Пока что я могу сказать, что ты действуешь неплохо.
После секундного молчания, как бы желая сменить предмет, он поднялся
и указал на свой костюм.
- Я надел свой костюм для тебя, - сказал он загадочным тоном. - этот
костюм - мой вызов. Смотри, как я хорошо выгляжу в нем! Как легко! А?
Ничего не скажешь!
Дон Хуан выглядел исключительно хорошо в своем костюме. Все, о чем я
мог подумать как отдушина для сравнения, это о том, как мой дедушка обычно
выглядел в своем тяжелом английском фланелевом костюме. У меня всегда было
ощущение, что он чувствует себя неестественно, не на своем месте в
костюме. Дон Хуан, напротив, выглядел очень естественно.
- Ты думаешь для меня легко выглядеть естественно в костюме? -
спросил он.
Я не знал, что сказать. Для себя я однако заключил, судя по его виду
и по тому, как он себя вел, что для него это самая легкая вещь в мире.
- Носить костюм - это вызов для меня, - сказал он. - вызов такой же
трудный, как для тебя было бы носить сандалии и пончо. Однако у тебя
никогда не было необходимости рассматривать это как вызов.
Мой случай другой. Я - индеец.
Мы посмотрели друг на друга. Он поднял брови в молчаливом вопросе,
как бы ожидая моих замечаний.
- Основным различием между обычным человеком и воином является то,
что воин все принимает как вызов, в то время как обычный человек принимает
все или как благословение, или как проклятие. Тот факт, что ты сегодня
здесь, указывает, что ты потрогал чешуйки в пользу пути воина.
Его пристальный взгляд волновал меня. Я попытался подняться и
пройтись, но он усадил меня.
- Ты будешь сидеть здесь и не елозить до тех пор, пока мы не окончим.
Мы ожидаем знака, мы не можем продолжать без него, потому что того, что ты
меня нашел недостаточно, как было недостаточно того, что ты нашел Хенаро в
тот день в пустыне. Пружина твоей воли должна завестись и дать указание.
- Я не могу понять, чего ты хочешь, - сказал я.
- Я видел что-то кружащее вокруг парка, - сказал он.
- Это был олли? - спросил я.
- Нет, не был. Поэтому мы должны сидеть здесь и обнаружить, что за
знак накручивает твоя воля.
Затем он попросил меня дать ему детальный отчет о том, как я выполнил
те рекомендации, которые дали дон Хенаро и он относительно моей
повседневной жизни и моих взаимоотношений с людьми. Я ощутил себя слегка
раздраженным. Он снял с меня напряжение тем доводом, что мои личные дела
не были личными, поскольку они включались в задачу магии, которую он и дон
Хенаро встраивали в меня. Я шутя заметил, что моя жизнь была разрушена
из-за этой задачи магии и пересказал ему трудности в поддерживании моего
повседневного мира.
Я говорил долго. Дон Хуан смеялся над моим отчетом до тех пор, пока
слезы не потекли у него по щекам. Он несколько раз хлопал себя по ляжкам,
и этот жест, который я видел в его исполнении сотни раз, был определенно
не на месте, когда он исполнялся на костюмных брюках. Я был наполнен
тревогой, которую был обязан выразить словами.
- Твой костюм пугает меня более всего остального, что ты делал со
мной, - сказал я.
- Ты привыкнешь к нему, - сказал он. - воин должен быть текучим и
должен смещаться в гармонии с миром, его окружающим, будь это мир разума
или мир воли.
Самый опасный аспект такого смещения выходит на поверхность каждый
раз, когда воин обнаруживает, что мир ни то и ни другое. Мне говорили, что
единственным способом преуспеть в этом критическом смещении, это
продолжать свои действия как если ты веришь. Другими словами, секрет воина
в том, что он верит, не веря. Очевидно однако, что воин не может просто
сказать, что он верит. И на этом все оставить. Это было бы слишком легко.
Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Воин во всех случаях,
когда он должен связать себя с верой, делает это по собственному выбору,
как выражение своего внутреннего предрасположения. Воин не верит, воин
должен верить.
Несколько секунд он смотрел на меня. Пока я записывал в свой блокнот.
Я молчал. Я не мог сказать, что я понял разницу, но я не хотел спорить или
задавать вопросы. Я хотел подумать над тем, что он сказал, но моя мысль
разбегалась, когда я смотрел вокруг. На улице позади нас стояла длинная
очередь автомобилей и автобусов, гудящих своими сигналами. На краю парка
метрах в сорока в стороне на одной линии со скамейкой, где мы сидели,
стояла группа людей около семи человек, включая трех полицейских в
светло-серых униформах. Они сгрудились над человеком, неподвижно лежащим
на траве. Казалось, он был пьян или может быть серьезно болен. Я взглянул
на дона Хуана. Он тоже смотрел на человека. Я сказал ему, что по какой-то
причине я не способен сам разобраться в том, что он только что мне сказал.
- Я не хочу больше задавать вопросы, - сказал я. - но если я не прошу
тебя объяснить, я не понимаю. Не задавать вопросов очень ненормально для
меня.
- Прошу тебя быть нормальным любыми средствами, - сказал он с
наигранной серьезностью.
Я сказал, что я не понимаю разницы между тем, когда человек верит и
должен верить. Для меня это одно и то же. Воспринимать, что эти
утверждения различны было бы все равно, что расщеплять волосы.
- Помнишь историю, которую ты рассказывал мне о своей подруге и ее
кошках? - спросил он спокойно.
Он взглянул на небо и откинулся на скамейке, вытянув ноги. Руки он
заложил за голову и сократил мышцы всего тела, как это бывало всегда, его
кости издали громкий трещащий звук.
Он имел в виду историю, которую я однажды рассказывал ему о своей
подруге, которая нашла двух котят почти мертвых в сушилке прачечной. Она
привела их в нормальное состояние, вернула им жизнь и путем отличного
кормления и заботы вырастила их в двух гигантских котов - черного и
рыжего.
Два года спустя она продала свой дом. Поскольку она не могла взять
своих котов с собой и неспособна была найти для них другой дом, все, что
она могла сделать в подобных обстоятельствах - это отнести их в
ветеринарную лечебницу, чтобы их усыпили.
Я помогал ей отвозить их. Коты никогда не бывали в машине. Она
пыталась их успокоить. Они царапались и кусали ее, особенно рыжий,
которого она назвала макс. Когда мы наконец прибыли к ветлечебнице, она
взяла черного кота первого и, держа его в руках ни слова не говоря, вышла
