Вероятно, я мог бы открыть глаза, если б действительно хотел, чтоб
видение исчезло, но вместо этого я стал его детально рассматривать. Мое
рассматривание было больше, чем простое смотрение на нее; это была
подсознательная скурпулезность и тщательность. Очень любопытное чувство
охватило меня, как если б это было внешней силой, и я внезапно
почувствовал ужасающую тяжесть любви моей матери. Когда я услышал свое
имя, я как бы разорвался; память о моей матери наполнила меня нервозностью
и меланхолией, но когда я рассмотрел ее, то я понял, что никогда не любил
ее. Это было шокирующее открытие. Мысли и видения хлынули на меня, как
обвал. Видение моей матери должно быть тем временем исчезло. Оно более не
было важным. Я не был более заинтересован в том, что там делали индейцы.
Фактически, я забыл о митоте. Я был погружен в серию необычных мыслей;
необычных, потому что это было больше, чем просто мысли; это были
законченные единицы ощущений, являвшихся эмоциональными определенными и
бесспорными доказательствами истинной природы моих взаимоотношений с моей
матерью.
В определенный момент приток этих необычных мыслей прекратился. Я
заметил, что они потеряли свою текучесть и свое качество целостных единиц
ощущения. Я начал думать о других вещах. Мой мозг запинался. Я подумал о
других членах моей семьи, но эти мысли не сопровождались уже видениями.
Тогда я взглянул на дона Хуана. Он стоял. Остальные мужчины тоже стояли, и
затем они все пошли к воде. Я подвинулся и толкнул паренька, который все
еще спал.
Я рассказал дону Хуану всю последовательность моих поразительных
видений почти сразу же, как только мы сели в мою машину. Он засмеялся с
большим удовольствием и сказал, что мое видение было знаком, указанием
таким же важным, как и мой первый опыт с мескалито. Я вспомнил, что дон
Хуан истолковал те реакции, которые я имел, когда впервые попробал пейот,
как первостепенной важности указания; фактически, благодаря этому он и
решил учить меня.
Дон Хуан сказал, что в течение последней ночи митота, мескалито так
явно указал на меня, что все были вынуждены повернуться ко мне и
поэтому-то он и смотрел на меня, когда я взглянул в его сторону.
Я захотел узнать его истолкование моих видений, но он об этом не
хотел говорить. Он сказал, что что бы там я ни увидел - это чепуха по
сравнению с указанием.
Дон Хуан продолжал говорить о том, как свет мескалито покрыл меня и
как все это увидели.
- Это действительно было кое-что, - сказал он. - я, пожалуй, не мог
бы потребовать лучшего знака.
Мы с доном Хуаном явно шли по двум разным проспектам мысли. Он был
занят важностью тех событий, которые он истолковывал, как указание, а меня
занимали детали того, что я увидел.
- Мне нет дела до указаний, - сказал я, - я хочу знать, что такое
случилось со мной.
Он сделал гримасу, как если бы был огорчен, и оставался минуту очень
неподвижным и окаменевшим. Затем он взглянул на меня. Его тон был очень
полон силы. Он сказал, что единственно важным моментом было то, что
мескалито был так благосклонен ко мне и покрыл меня своим светом, и дал
мне урок, хотя я не сделал со своей стороны для этого никаких усилий, а
просто находился поблизости.
4
4 сентября 1968 года я поехал в Сонору навестить дона Хуана. Выполняя
его просьбу, которую он сделал в мой предыдущий визит к нему, я по пути
остановился в Ермосильо, чтобы купить ему самогонку из листьев агавы под
названием баканора. В этот раз его просьба показалась мне очень странной,
поскольку я знал, что он не любит пить, однако я купил четыре бутылки и
сунул их в ящик вместе с другими вещами, которые я вез ему.
- Зачем ты купил четыре бутылки? - сказал он, смеясь, когда я открыл
ящик. - я просил тебя купить мне одну. Наверно, ты подумал, что баканора
для меня, но это для моего внука Люсио, и тебе нужно будет дать это ему,
как если б это был твой собственный подарок.
Я встречался с внуком дона Хуана двумя годами раньше; ему было тогда
28 лет. Он был очень высокий - выше 180 см, и всегда был экстравагантно
хорошо одет для своих средств и по сравнению с окружающими его. В то
время, как большинство индейцев яки носили джинсы, соломенные шляпы и
домашнего изготовления сандалии - гарачес, - одежду Люсио составляли
дорогой черной кожи жилет со множеством черепаховых пуговиц, техасская
ковбойская шляпа и пара сапог с монограммами и ручной отделкой.
Люсио был обрадован получением самогонки и немедленно утащил бутылки
в дом, очевидно, чтобы их убрать. Дон Хуан значительно заметил, что
никогда не следует прятать напитки и пить их одному. Люсио ответил, что не
прячет их, а убирает до того вечера, когда он пригласит своих друзей и
выпьет с ними.
Тем же вечером, около семи часов, я вернулся к дому Люсио. Было
темно. Я смутно разглядел силуэты двух людей, стоящих под деревом. Это был
Люсио и один из его друзей, которые ждали меня и провели в дом при свете
карманного фонарика.
Дом Люсио представлял собой саманное неуклюжее сооружение с земляным
полом и двумя комнатами. Длиной он был около 12 метров и поддерживался
довольно тонкими деревянными стойками из мескайтового дерева. Он имел, как
и дома всех индейцев яки, плоскую покатую крышу и рамаду, которая
представляет собой своего рода веранду вдоль всей фронтальной части дома.
Крыша рамады никогда не бывает покатой; она делается из прутьев, уложенных
с промежутками так, что крыша дает достаточно тени и в то же время
позволяет воздуху свободно циркулировать.
Когда я вошел в дом, то я включил свой магнитофон, который был у меня
в портфеле. Люсио представил меня своим друзьям. Включая дона Хуана, в
доме было восемь мужчин. Они сидели кто где в центре комнаты под ярким
светом бензиновой лампы, свисавшей с перекладины потолка. Дон Хуан сидел
на ящике. Я сел лицом к нему на краю трехметровой скамьи, сделанной из
толстой доски, прибитой к двум чурбакам, вкопанным в землю.
Дон Хуан положил свою шляпу на землю рядом с собой. Свет бензиновой
лампы делал его короткие седые волосы сверкающе белыми. Я взглянул ему в
лицо. Свет также подчеркнул глубокие морщины на его шее и лбу и заставил
его выглядеть темнее и старше.
Я взглянул на остальных мужчин. При зеленовато-белом свете бензиновой
лампы все они выглядели усталыми и старыми.
Люсио обратился ко всем по-испански и сказал громким голосом, что мы
сейчас разопьем бутылку баканоры, которую я привез ему из Ермосильо. Он
пошел в другую комнату, принес бутылку, открыл ее и передал ее мне вместе
с маленькой жестяной чашкой. Я налил очень немного в чашку и выпил.
Баканора оказалась много более густой, чем обычный самогон, да и крепче
тоже. Я закашлялся. Я передал бутылку и каждый налил себе небольшую дозу,
каждый, за исключением дона Хуана. Он просто взял бутылку и поставил ее
перед Люсио, который был последним по кругу.
Все обменялись замечаниями о богатом букете и вкусе содержимого этой
бутылки, и все согласились, что напиток, должно быть, приготовлялся высоко
в горах Чихуахуа.
Бутылка прошла по кругу еще раз. Мужчины облизали губы, повторили
свои похвалы и начали живой разговор о заметной разнице между самогоном,
изготовляемым около Гуадалахара и тем, что приходит с высот Чихуахуа.
Во время второго круга дон Хуан опять не пил, и я налил себе лишь на
глоток, но все остальные наполнили чашку до краев. Бутылка прошла третий
круг и опустела.
- Принеси остальные бутылки, Люсио, - сказал дон Хуан.
Люсио, казалось, колебался, и дон Хуан, как бы невзначай, объяснил
остальным, что я привез четыре бутылки для Люсио.
Бениньо, молодой человек в возрасте Люсио, посмотрел на портфель,
который я бессознательно поставил позади себя, и спросил, не являюсь ли я
продавцом самогона. Дон Хуан сказал, что это не так и что я приехал
навестить его.
- Карлос изучает мескалито, и я его учу, - сказал дон Хуан. Все
взглянули на меня и вежливо улыбнулись.
Бахеа, дровосек, небольшого роста тощий человек с острыми чертами
лица, пристально смотрел на меня секунду, а затем сказал, что кладовщик
обвинял меня в том, что я шпион американской компании, которая собирается
открыть рудники на земле яки. Все реагировали, как будто не причастны к
подобному обвинению. Кроме того, они все недолюбливали кладовщика, который
был мексиканцем или, как говорят яки, йори.
Люсио прошел в другую комнату и вернулся с другой бутылкой баканоры.
Он открыл ее, налил себе побольше, а затем передал ее по кругу. Разговор
перешел на вероятность того, что американская компания обоснуется в
Соноре, и о возможных последствиях этого для яки.
Бутылка вернулась к Люсио. Он поднял ее и посмотрел на содержимое:
сколько там еще осталось.
- Скажи ему, пусть не горюет, - прошептал мне дон Хуан. - скажи ему,
что ты привезешь в следующий раз еще.
Я наклонился к Люсио и заверил его, что в следующий раз я собираюсь
привезти ему не менее полудюжины бутылок.
Наконец, разговор, казалось бы, выдохся.
- Почему бы тебе не рассказать ребятам о своей встрече с мескалито? Я
думаю, что это будет намного интересней, чем этот никчемный разговор о
том, что случится, если американцы придут в Сонору.
- Мескалито - это пейот, дед? - спросил Люсио с любопытством.
- Некоторые зовут его так, - сухо сказал дон Хуан. - я предпочитаю
называть его мескалито.
- Эта проклятая штука вызывает сумасшествие, - сказал Хенаро, высокий
угловатый мужчина среднего возраста.
- Я полагаю, глупо говорить, что мескалито вызывает сумасшествие, -
мягко сказал дон Хуан. - потому что, если бы это было так, то Карлос не
говорил бы сейчас с вами тут, а был бы уже в смирительной рубашке. Он
принимал его, и взгляните-ка - он здоров. - бахеа улыбнулся и смущенно
сказал: "кто может знать?" - и все рассмеялись.
- Тогда взгляните на меня, - сказал дон Хуан. - я знал мескалито
почти всю жизнь, и он никогда не повредил мне ни в чем. - Мужчины не
смеялись, но было очевидно, что они не принимают его всерьез.
- С другой стороны, - продолжал дон Хуан, - справедливо то, что
мескалито сводит людей с ума, как ты сказал, но лишь тогда, когда они
приходят к нему, не зная, что они делают.
Эскуере, старик, приблизительно в возрасте дона Хуана, слегка
хмыкнул, покачав головой.
- Что ты хочешь, Хуан, сказать этим "зная"? - спросил он. - Прошлый
раз, когда я тебя видел, ты говорил то же самое.
- Люди сходят с ума, когда наглотаются этого пейотного снадобья, -
продолжал Хенаро. - Я видел, как индейцы Уичол ели его. Они действовали
так, как будто бы у них была горячка. Они дергались, и пердели, и ссали
повсюду. Употребляя это проклятое снадобье, можно получить эпилепсию.
Именно так сказал мне однажды мистер салас, правительственный инженер. А
ведь эпилепсия - это на всю жизнь, заметьте.
- Это значит быть хуже животных, - мрачно добавил Бахеа.
- Ты видел только то у индейцев Уичол, что хотел видеть, Хенаро, -
сказал дон Хуан. - например, ты совсем не дал себе труда выяснить у них,
что это значит быть знакомым с мескалито. Насколько я знаю, мескалито
никогда никого не сделал эпилептиком. Правительственный инженер - йори, и
я сомневаюсь, чтобы йори знал что-либо об этом. Ты, верно, не думаешь, что
все те тысячи людей, которые знают мескалито, - сумасшедшие, или не так?
- Они должны быть сумасшедшими или очень близко к тому, чтоб делать
подобные вещи, - ответил Хенаро.
