обсуждая этот вопрос с Ворошиловым в присутствии Тимошенко и Пономаренко,
тогдашнего секретаря ЦК Белоруссии, спросил Ворошилова: "Кто там, на
Халхин-Голе, командует войсками?" - "Комбриг Фекленко". "Ну а кто этот
Фекленко? Что он из себя представляет?" - спросил Сталин. Ворошилов сказал,
что не может сейчас точно ответить на этот вопрос, лично не знает Фекленко.
Сталин недовольно сказал: "Что же это такое? Люди воюют, а ты не
представляешь себе, кто у тебя там воюет, кто командует войсками? Надо туда
назначить кого-то другого, чтобы исправил положение и был способен
действовать инициативно. Чтобы не только мог исправить положение, но и при
случае надавать японцам". Тимошенко сказал: "У меня есть одна кандидатура,
командир кавалерийского корпуса Жуков".-"Жуков... Жуков...- сказал Сталин.-
Что-то я помню эту фамилию". Тогда Ворошилов напомнил ему: "Это тот самый
Жуков, который в тридцать седьмом году прислал вам и мне телеграмму о том,
что его несправедливо привлекают к партийной ответственности". "Ну и чем
дело кончилось?" - спросил Сталин. Ворошилов сказал, что выяснилось для
привлечения к партийной ответственности оснований не было... Тимошенко
сказал, что я человек решительный, справлюсь. Пономаренко тоже подтвердил,
что для выполнения поставленной задачи это хорошая кандидатура Я в это время
был заместителем командующего войсками Белорусского военного округа, был в
округе на полевой поездке Меня вызвали к телефону и сообщили: завтра надо
быть в Москве. Я позвонил Сусайкову. Он был в то время членом Военного
совета Белорусского округа Тридцать девятый год все-таки, думаю, что значит
этот вызов? Спрашиваю" "Ты стороною не знаешь, почему вызывают?" Отвечает.
"Не знаю. Знаю одно: утром ты должен быть в приемной Ворошилова" - "Ну что
ж, есть" Приехал в Москву, получил приказание лететь на Халхин-Гол - и на
следующий день вылетел. Первоначальное приказание было такое: "Разобраться в
обстановке, доложить о принятых мерах, доложить свои предложения". Я
приехал, в обстановке разобрался, доложил о принятых мерах и о моих
предложениях и получил в один день одну за другой две шифровки: первая - что
с выводами и предложениями согласны И вторая: что назначаюсь вместо Фекленко
командующим стоящим в Монголии особым корпусом
Вступив в командование, Жуков принял решение: удерживая захваченный
нами плацдарм на восточном берегу Халхин-Гола, одновременно готовить
контрудар, а чтобы противник не разгадал подготовку к нему, сосредоточивать
войска в глубине. Решение вроде бы правильное, но неожиданно обстоятельства
сложились так, что такие действия могли привести к катастрофе, и вот почему.
На плацдарме и поблизости от него наших войск было немного, главные силы в
глубине. И вдруг 3 июля японцы, скрытно сосредоточив войска, переправились
через Халхин-Гол, захватили гору Баин-Цаган и стали закрепляться здесь.
Жуков так рассказывал о тех событиях:
- Создалось тяжелое положение. Кулик потребовал снять с того берега, с
оставшегося у нас плацдарма, артиллерию: пропадет, мол, артиллерия! Я ему
отвечаю:
если так, давайте снимать с плацдарма все, давайте и пехоту снимать. Я
пехоту не оставлю там без артиллерии. Артиллерия - костяк обороны, что же,
пехота будет пропадать там одна? В общем, не подчинился, отказался выполнить
это приказание У нас не было вблизи на подходе ни пехоты, ни артиллерии,
чтобы воспрепятствовать тем, кого японцы переправили через реку. Вовремя
могли подоспеть лишь находившиеся на марше танковая и бронебригада. Но
самостоятельный удар танковых и бронечастей без поддержки пехоты тогдашней
военной доктриной не предусматривался...
Взяв вопреки этому на себя всю полноту особенно тяжелой в таких
условиях ответственности, Жуков с марша бросил танковую бригаду Яковлева и
бронебригаду на только что переправившиеся японские войска, не дав им
зарыться в землю и организовать противотанковую оборону. Танковой бригаде
Яковлева надо было пройти 60 или 70 километров. Она прошла их прямиком по
степи и вступила в бой.
Жуков рассказывал-
- Бригада была сильная, около 200 машин. Она развернулась и пошла в
атаку. Половину личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными и
половину машин, даже больше. Еще больше потерь понесли бронебригады, которые
поддерживали атаку. Танки горели на моих глазах. На одном из участков
развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горело. Но зато мы раздавили
японскую дивизию. Стерли!..
Нетрудно предположить, что бы произошло, если б атака танковой бригады
после таких потерь была отбита японцами. В военном отношении - японцы прочно
закрепились бы на плацдарме и развили боевые действия в глубь Монголии. Ну а
в чисто человеческом плане - Жукова, наверное, разжаловали бы и расстреляли
потому, что Кулик поднял бы скандал в связи с невыполнением Жуковым его
приказания. Он в то время был зам. наркома, и Жукову, не имевшему еще
авторитета, не устоять бы против его обвинений. Но на этот раз
восторжествовала поговорка "Победителей не судят!". В этом эпизоде Жуков
победил. Но впереди еще предстояли тяжелые бои.
Получив подкрепление, которое он попросил у наркома, Жуков к 20 августа
скрытно создал наступательную группировку, имевшую задачей окружение и
уничтожение японских войск. На флангах были сосредоточены главные силы,
которые в 5 часов 45 минут 20 августа после мощной артиллерийской подготовки
и особенно авиационной обработки перешли в наступление. В воздухе было 150
бомбардировщиков, и прикрывало их около 100 истребителей. Удар авиации был
настолько силен и точен, что он деморализовал противника, который в течение
полутора часов не мог ответить даже организованным артиллерийским огнем.
Жуков продолжал рассказ:
- На третий день нашего августовского наступления, когда японцы
зацепились на северном фланге за высоту Палец и дело затормозилось, у меня
состоялся разговор с Г. М. Штерном. По приказанию свыше роль Штерна
заключалась в том, чтобы в качестве командующего фронтом обеспечивать наш
тыл, обеспечивать группу войск, которой я командовал, всем необходимым. В
том случае, если бы военные действия перебросились на другие участки,
перерастая в войну, предусматривалось, что наша армейская группа войдет в
прямое подчинение фронту. Но только в том случае. А пока мы действовали
самостоятельно и были непосредственно подчинены Москве.
Штерн приехал ко мне и стал говорить, что он рекомендует не зарываться,
а остановиться, нарастить за два-три дня силы для последующих ударов и
только после этого продолжать окружение японцев... Я сказал ему в ответ на
это, что война есть война, на ней не может не быть потерь и что эти потери
могут быть и крупными, особенно когда мы имеем дело с таким серьезным и
ожесточенным врагом, как японцы. Но если мы сейчас из-за этих потерь и из-за
сложностей, возникших в обстановке, отложим на два-три дня выполнение своего
первоначального плана, то одно из двух: или мы не выполним этого плана
вообще, или выполним его с громадным промедлением и с громадными потерями,
которые из-за нашей нерешительности в конечном итоге в десять раз превысят
те потери, которые мы несем сейчас, действуя решительным образом. Приняв его
рекомендации, мы удесятерим свои потери.
Затем я спросил его: приказывает ли он мне или советует? Если
приказывает, пусть напишет письменный приказ, но я предупреждаю его, что
опротестую этот письменный приказ в Москве, потому что не согласен с ним. Он
ответил, что не приказывает, а рекомендует и письменного приказа писать не
будет. Я сказал: "Раз так, то я отвергаю ваше предложение. Войска доверены
мне, и командую ими здесь я. А вам поручено поддерживать меня и обеспечивать
мой тыл. И я прошу вас не выходить из рамок того, что вам поручено". Был
жесткий, нервный, не очень-то приятный разговор. Штерн ушел. Потом, через
два или три часа, вернулся, видимо, с кем-то посоветовался за это время и
сказал мне: "Ну что же, пожалуй, ты прав. Я снимаю свои рекомендации".
Когда мы окружали японцев, рванулся вперед со своим полком майор
Ремизов и прорвался вглубь. Японцы сразу бросили на него большие силы. Мы
сейчас же подтянули туда бронебригаду, которая с двух сторон подошла к
Ремизову и расперла проход. (При этом Жуков показал руками, как именно
бригада расперла этот проход.) Расперли проход и дали ему возможность
отойти. Об этом один товарищ послал кляузную докладную в Москву, предлагал
Ремизова за его самовольные действия предать суду и так далее... А я считал,
что его не за что предавать суду. Он нравился мне. У него был порыв вперед,
а что же за командир, который в бою ни вперед, ни назад, ни вправо, ни
влево, ни на что не может решиться? Разве такие нам нужны? Нам нужны люди с
порывом. И я внес контрпредложение - наградить Ремизова. Судить его тогда не
судили, наградить тоже не наградили. Потом уже, посмертно, дали Героя
Советского Союза.
Командир танковой бригады комбриг Яковлев тоже был очень храбрый
человек и хороший командир. Но погиб нелепо. В район нашей переправы
прорвалась группа японцев, человек триста. Не так много, но была угроза
переправе. Я приказал Потапову и Яковлеву под их личную ответственность
разгромить эту группу. Они стали собирать пехоту, организовывать атаку, и
Яковлев при этом забрался на танк и оттуда командовал. И японский снайпер
его снял пулей, наповал. А был очень хороший боевой командир.
Японцы за все время только один раз вылезли против нас со своими
танками. У нас были сведения, что на фронт прибывает их танковая бригада.
Получив эти сведения, мы выставили артиллерию на единственном танкодоступном
направлении в центре, в районе Номон Хан-Бурд-Обо. И японцы развернулись и
пошли как раз в этом направлении. Наши артиллеристы ударили по ним. Я сам
видел этот бой. В нем мы сожгли и подбили около ста танков. Без повреждений
вернулся только один. Это мы уже потом, по агентурным сведениям, узнали.
Идет бой. Артиллеристы звонят: "Видите, товарищ командующий, как горят
японские танки?" Отвечаю: "Вижу-вижу..." - одному, другому... Все
артиллерийские командиры звонили, все хотели похвастаться, как они жгут эти
танки.
Танков, заслуживающих этого названия, у японцев, по существу, не было.
Они сунулись с этой бригадой один раз, а потом больше уже не пускали в дело
ни одного танка А пикировщики у японцев были неплохие, хотя бомбили японцы
большей частью с порядочных высот. И зенитки у них были хорошие Немцы там у
них пробовали свои Зенитки, испытывали их в боевых условиях.
Японцы сражались ожесточенно Я противник того, чтобы о враге отзывались
уничижительно. Это не презрение к врагу, это недооценка его. А в итоге не
только недооценка врага, но и недооценка самих себя. Японцы дрались
исключительно упорно, в основном пехота Помню, как я допрашивал японцев,
сидевших в районе речки Хайластин-Гол Их взяли там в плен, в камышах Так они
все были до того изъедены комарами, что на них буквально живого места не
было. Я спрашиваю' "Как же вы допустили, чтобы вас комары так изъели3" Они
отвечают' "Нам приказали сидеть в дозоре и не шевелиться. Мы не шевелились".
Действительно, их посадили в засаду, а потом забыли о них. Положение
изменилось, их батальон оттеснили, а они все еще сидели, уже вторые сутки, и
не шевелились, пока мы их не захватили Их до полусмерти изъели комары, но
они продолжали выполнять приказ. Хочешь не хочешь, а приходится уважать их.
26 августа, разгромив фланговые группировки противника, заходящие клещи
