Началось бегство. Кинув в телеги самое необходимое, оставив юрты, а порой
и стада, люди устремились вниз по Селенге, в сторону Баргуджин-Токума.
Воины-победители рыскали по долинам, перехватывая беглецов.
Тэмуджин со своими нукерами носился по степи без передышки. В одной из
долин наткнулся на курень Тохто-беки. Людей в нем осталось не много. В
поисках Борте нукеры обшаривали одну юрту за другой. Спрятавшихся меркитов
вышибали копьями, плетями и сгоняли к шатру Тохто-беки. Тэмуджин, Боорчу,
Джэлмэ опрашивали всех, но о Борте никто ничего не мог сказать.
На площадку приволокли изможденного мужчину с кангой на шее, бросили в
пыль. Он сел, отбросил со лба косматые волосы, равнодушно огляделся. Один
из воинов постучал рукояткой меча по замку канги.
- Крепко сделано. Не снимешь.
- А ты сначала сними ему голову!- со смехом посоветовал кто-то.
Воин поднял меч, целясь ударить по шее.
Тэмуджин хлестнул его плетью по спине.
- Отойди отсюда, храбрец!- Наклонился к лицу колодника:- Ты кто такой?
- Сотник Тайр-Усуна. Мое имя Чиледу.
- Почему в колодке? Ты преступник?
- Нет. Но Тайр-Усун считает иначе.
- Нукеры, разбейте замок! Я дарю тебе жизнь и свободу, колодник.
Когда-то и мне пришлось носить такой ошейник.
Нукеры сломали замок, сбросили кангу. Чиледу, словно не веря. провел
руками по шее, по плечам.
- Ты не знаешь, где находятся две женщины, захваченные в кочевьях
тайчиутов?
- Не видел. Я сидел, прикованный к столбу: Они, наверное, с теми,
которые ушли.
- Мы сможем их догнать?
- Да, они ушли не очень давно. Скачите к тому перевалу. За ним будет
степь... А ты кто?
- Я сын Есугей-багатура.
Чиледу вскинул голову, всмотрелся в лицо Тэмуджина, хрипло засмеялся.
Он смеялся все громче. Тронув коня, Тэмуджин сказал:
- С ума сошел от радости...
Начинало смеркаться, когда Тэмуджин и его нукеры настигли меркитов.
Беспорядочной толпой: пешие, конные, повозки с кибитками, простые телеги
вперемежку с табунами коней, стадами коров и овец - они двигались по
широкой равнине. Крики людей, ржание, мычание, блеяние животных, скрип
тележных колес в тишине вечера разносились по всей степи. При виде воинов
этот клубок начал рассыпаться, растекаться во все стороны. Воины с
бешеными криками носились по равнине, рубили, кололи мужчин, хлестали
плетями женщин и детей, сбивая в кучу.
Тэмуджин вместе с Боорчу и Джэлмэ врезался в середину орущего,
мечущегося скопища, кружил между телегами, заглядывал в лица людей,
беспрерывно кричал:
- Борте! Борте!
И когда уже казалось, что искать бесполезно, в невообразимом гвалте
Тэмуджину послышался отклик. Он рванулся на голос, расчищая плетью путь,
услышал совсем близко:
- Тэмуджин!
Две тени метнулись к нему, четыре руки вцепились в полу халата. Он
соскочил с седла, обнял Борте. Она повисла на шее, прижалась мокрым от
слез лицом к щеке. Хоахчин гладила Тэмуджина по спине, по плечам, без
конца тянула свое: <Ой-е! Ой-е!>
VI
Победители возвращались в родные курени.
Перед войском двигались табуны и стада, сотни повозок, груженных разным
добром. За повозками брели молодые женщины и дети. Стариков и воинов, как
обычно, в плен не брали.
Одним из немногих мужчин был среди пленных и Чиледу. Глаза у него
глубоко запали, скулы заострились, рваный, без пояса халат висел на тощем
теле, как мешок на палке. Тайр-Усун кормил его вместе с собаками, только
собаки, в отличие от него, не были прикованы к столбу. Жизнь медленно
покидала его тело, и он равнодушно ждал конца. Ночами, ворочаясь в
собачьей берлоге, полной блох, расчесывая искусанные бока, он думал, что
все свои дела на земле завершил, остается терпеливо ждать, когда по воле
вечного небе его дух оставит тело и отправится туда, где никогда не вянут
травы, не замерзают реки, где тучен скот и счастливы пастухи. Дух злых
людей не попадет в долины благоденствия. Дух того, кто творил в жизни зло,
остается здесь, темными ночами он светится волчьим глазом, голосом дурной
птицы кричит в кустах харганы. Злая душа Есугея, должно быть, тоже мечется
в степи, пугая людей, наводя порчу на скот. Он, Чиледу, никому не делал
зла. И Оэлун тоже. Там ничто не помешает им соединиться.
Когда нукеры сорвали цепь и поволокли его к шатру, подбадривая пинками,
он обрадовался - это конец. Но ему подарили то, что давно стало в
тягость,- жизнь. И кто подарил - сын Есугея! В первое мгновение все это
показалось ему бредом...
Идти было тяжело. От слабости кружилась голова. Радужные круги плыли
перед глазами. Рядом с ним, спотыкаясь, шла молодая женщина с маленьким
мальчиком на руках. По ее лицу струился грязный пот, она часто дышала
широко открытым ртом. Ребенок пухлой рукой теребил ее за ухо, что-то
лепетал, но она, кажется, не видела и не слышала его.
Чиледу отвернулся. Но тут же его взгляд встретился с взглядом
Хаатай-Дармалы. Халат и гутулы с нойона содрали, он был в одних штанах.
Босые ноги, исколотые камнями и степными колючками, кровоточили, в шею
врезалась веревка, другой ее конец был привязан к телеге. Едва нойон
замедлял шаг, веревка начинала душить его, он выпучивал глаза и делал
рывок вперед. Страдальческий взгляд Хаатай-Дармалы молил о помощи.
Чиледу долго не понимал, откуда у Тэмуджина войско. Если бы своими
глазами не видел ветхую юрту Оэлун, наверное, об этом не думал бы. Но он
видел. И непостижимым казалось происходящее. Вчера у Тэмуджина просто,
будто у беззащитного харачу, увели жену, а сегодня, чтобы заполучить жену
обратно, он сокрушил самого Тохто-беки. Не иначе, как вечное небо помогло
ему. Потом, приглядевшись, он понял, откуда Тэмуджин получил помощь. Но
удивление от этого не убавилось.
Ему хотелось ненавидеть Тэмуджина так же, как он когда-то ненавидел его
отца. Но в сердце было совсем другое. Пожалуй, даже радовался внезапному
возвышению Тэмуджина: он не только сын Есугея, он также сын Оэлун. В этом
все дело.
Женщина с мальчиком совсем ослабла. Она навалилась на плечо Чиледу, и
он еле устоял на ногах. Взял из ее рук ребенка. Но она уже без поддержки
идти не могла. Кое-как подтащил ее к повозке, дал в руки конец веревки.
- Держись.
Ноги ее подогнулись. Она легла грудью на тележный задок. Нукер из
стражи подскакал к ним, древком копья ударил женщину по голове. Она, не
вскрикнув, свалилась на землю. Лицо посерело, глаза закатились под лоб,
Чиледу попробовал ее поднять, но стражник ударил и его.
- Пошел!
Пошатываясь, Чиледу отступил. Стражник свесился с седла, схватил
женщину за руку, отволок в сторону. Она осталась лежать на земле.
Мальчик казался все тяжелее, идти становилось все трудней. Чиледу ждал,
что скоро стражник и его поволочет в сторону от дороги. Но это не пугало и
не тревожило. Однако, пока ноги не подогнулись, он шагал за повозкой,
прижимая к груди хныкающего мальчика.
Вечером на стоянке он полежал на траве, немного передохнул и пошел к
дойщикам кобылиц. Там выпросил молока. Напоил мальчика, остатки выпил сам
Одна из женщин дала еще и кусок хурута Он съел ею всухомятку. Чувство
голода, до этого дремавшее, стало таким острым, что он долго не мог
заснуть. Мальчик, завернутый в его халат, прижался к голой груди, мирно
посапывал. Утром он зашевелился, сел, дернул его за нос, внятно произнес:
- Эцэгэ.
- Да, да, я твой отец,- сказал он со вздохом.- Есть хочешь? Молока
надо?
Снова пошел к дойщикам. Но караульные прогнали его, ударив плетью.
- Не ходи тут, чесоточный козел!
- Как смеешь бить меня? Я вольный человек!- закричал Чиледу,
озлобляясь.
- Я тебе вот дам волю! Радуйся, что кишки не выпустили.
Чиледу был уязвлен. Как же так? Или слово Тэмуджина ничего не весит?
Или в самом деле ему все померещилось - там, у шатра Тохто-беки? Может
быть, и нет тут никакого Тэмуджина... Спросил у дойщиков:
- Сын Оэлун с вами?
- С нами. Только тебе до этого дела нет.
- Он мне сказал: свободен. Так кто тут главный - Тэмуджин или ты?
- Ты еще и лжец! Стой на месте! Эй Боорчу, езжай сюда. Этот ободранный
козел клевещет, будто Тэмуджин дал ему волю.
Подскакал Боорчу.
- А-а, колодник! Он не клевещет.
Чиледу приблизился к Боорчу.
- Сын Оэлун даровал мне жизнь и свободу - так?
- Так. Ты можешь идти куда хочешь.
- Вот мальчик. Накормите его и возьмите мою волю. Мне идти некуда.
- Это твой сын?
- Да...
- Иди за мной.
Он привел его на стоянку воинов. Здесь в огромных котлах варилась
баранина. Боорчу подозвал старика Баурчи.
- Накорми этого человека и его сына. Он не пленник - дай ему пояс и
шапку. И пусть помогает тебе.
Теперь мальчик мог ехать на повозке. Чиледу сажал его в большой котел.
Сам шел рядом, собирал разноцветные камешки, давал мальчику, а он колотил
ими по кромке медного котла, прислушивался к звону и весело смеялся. Когда
надоедала игра, протягивал Чиледу пухлые ручонки, требовательно звал:
- Эцэгэ!
И простое слово <отец> отзывалось в душе Чиледу мучительной болью.
Никто никогда не называл его так.
На стоянках приходилось собирать топливо. Мальчик, потеряв его, начинал
громко плакать. Чиледу спешил к нему. Баурчи сердито ворчал:
- Когда у мужчины на руках дите, он хуже женщины. Ну какой из тебя
помощник! Зря кормлю тебя и твоего сына. Где его мать?
- Умерла... Ваши воины помогли умереть.
- Жалуешься? От вас, меркитов, никому покоя не было - это как?
Молчишь? Вот и молчи. Как имя мальчика?
- Я его называю... Олбор',- сказал Чиледу первое, что пришло в голову.
[' О л б о р - находка.]
- Какое-то ненастоящее имя. И сам ты не настоящий, будто кожа, набитая
травой,- одна видимость человека.
И Баурчи, и воины не любили Чиледу. Да и за что можно любить врага,
хотя бы и бывшего? Злые взгляды Чиледу принимал как должное. Но в
окружении всеобщей вражды и недоброжелательности привязанность мальчика
была для него как огонек жилья для путника, блуждающего в гудящей ветрами
зимней степи.
Тэмуджина он видел за всю дорогу только один раз. Сын Оэлун ехал рядом
с ханом кэрэитов. Взгляд его светлых глаз, не задерживаясь, скользнул по
лицу Чиледу. Не узнал. Чиледу это не огорчило. Напротив, меньше всего ему
хотелось быть узнанным.
Вспоминая свой последний разговор с Оэлун, дивился собственной
глупости. Хватило же ума предложить совместную жизнь ей, матери детей,
которые по праву рождения равны с ханами. Что он мог дать ей и ее детям?
Самое большое - увезти в земли хори-туматов, своих соплеменников, кормить
мясом диких зверей. Оэлун это поняла сразу, а он только сейчас. Да и
сейчас, наверное, еще не все понял. Зачем он здесь? Единственное, что он
может доброго сделать для Оэлун,- не попадаться ей на глаза, не тревожить
ее душу напоминаниями о прошлом. И не тащиться за повозкой ему нужно, а
остаться в степи, сгинуть в ее просторах. Однако этого он не может сейчас
сделать. В повозке хнычет Олбор, зовет к себе: <Эцэгэ! Эцэгэ!>
VII
Высоко над степью, раскинув широкие крылья, медленно плыл орел. Он был
стар, тело его потеряло былую упругость, глаза-зоркость, и добыча легко
уходила от затупевших когтей. Орел обессилевал, в его отважное сердце
входило тоскливое безразличие к самому себе. Но здесь, на тугих потоках
воздуха, не тратя сил для полета, он забывал об усталости, чувствовал себя
молодым, стремительным и могучим, способным, как и раньше, одним ударом
клюва убить сайгачонка или барашка, потом унести его на далекие скалы и
насытиться нежным, с горячей кровью мясом. И он поплыл над степными
