долину. Лес делал их слепыми, а здесь они видели погоню. Но как только
расстояние сокращалось до опасных пределов, сворачивали в лес. Нукеры,
наученные первыми выстрелами, теперь подбирались к лесу с
предосторожностями. Тэмуджин, пользуясь этим, часто и не останавливался
для стрельбы, уходил лесом, а когда нукеры догадывались, что засады нет,
он был уже далеко. Если бы не предательские следы на снегу, оторваться от
погони, скрыться было бы просто. А так оставалась одна надежда - ночь. Уже
вечерело, и снег, на счастье, стал падать все гуще. Но кони утомились. Все
чаще и чаще приходилось отбиваться от наседающих нукеров стрелами.
Уже в сумерках заскочили в реденький сосновый перелесок. Остановились.
Тэмуджин склонился с седла, подцепил ладонью снег, смял его в комочек,
поднес к пересохшему рту. И в этот момент стрела ударила его в горло. Он
вырвал ее, захрипел, захлебываясь кровью, повалился с коня. Боорчу
подхватил его на руки. Теряя сознание, услышал голос Джэлмэ:
- Бегите. Я их задержу.
Очнулся на снегу. Под толстым стволом дерева горел огонь. Возле него на
корточках сидел Боорчу. Рядом, понуро опустив головы, стояли два коня. С
черного неба густо валили крупные хлопья снега.
Его бил озноб, и трудно было дышать. В горле хлюпала кровь, каждый вдох
вызывал резкую, рвущую боль. Боорчу наклонился над ним.
- А-а, тебе стало получше...
Тэмуджин хотел спросить его, где Джэлмэ, но вместо слов из горла
вырвалось какое-то бульканье, и стало так больно, что он едва не впал в
забытье. Показал ему три пальца, потом два загнул, третий оставил.
- Хочешь спросить, где Джэлмэ? Так этого я и сам не знаю, я скакал с
тобой, пока кони совсем не стали. И все лесом. Снег хорошо идет, следы
скроет. Не найдут нас ни тайчиуты, ни Джэлмэ, если он еще жив. Я тут
нагрел камней, сейчас лечить тебя буду.
Боорчу вытолкал из огня раскаленную каменную плиту. Приподняв
Тэмуджина, положил его грудью на свои колени, так, чтобы лицо было над
плитой, и бросил на нее горсть снега. С шипением снег растаял. густой
горячий пар повалил от камня.
- Дыши. Тебе станет легче.
И верно, боль понемногу успокоилась, вдох уже давался легче, перестало
и знобить. Немного погодя из горла вышел сгусток крови. Он почувствовал
облегчение, слабость во всем теле и забылся тяжелым сном.
На другой день он уже смог держаться в седле, правда, с превеликим
трудом. Благополучно добрались до своего кочевья. Там их уже поджидал
Джэлмэ - живой и невредимый.
До конца зимы Тэмуджин провалялся в юрте. И это, возможно, спасло их.
Как узнали позднее, разъяренный Таргутай-Кирилтух повсюду разослал своих
людей. Утихомирился он только после того, как Теб-тэнгри распустил слух:
Тэмуджин откочевал к хану Тогорилу.
II
В гости к Чиледу пришел сотник Чильгир. Сел на войлок, скрестив под
собой ноги в легких чаруках, ощупал взглядом Каймиш, вздохнул:
- Хорошую жену тебе подарили. Мне вот никто не подарит.
Воротник засаленного халата Чильгира был расстегнут, виднелась грудь,
густо заросшая черной шерстью, волосы, не заплетенные в косы, нависали на
уши. <Опять с похмелья. Будет просить архи>,- подумал Чиледу.
- Ты бы съездил куда-нибудь и женился, если не можешь без жены.
- Хо! Ты когда-то ездил - привез?- Чильгир засмеялся.
Улыбнулся и Чиледу. Когда Чильгир смеется над другими, сам становится
смешным. Парень могучий, отчаянно смелый, но ума небольшого. Если бы
сейчас Чильгиру сказать, что Каймиш и не жена вовсе, он ни за что бы этого
не понял. Да что там Чильгир, если он сам себя до конца понять не в силах.
Он поклялся Каймиш быть братом для того только, чтобы не слышать ее воя и
визга. Но позднее в нем неожиданно пробудилось неведомое до этого желание
уберечь ее от горя и всяких превратностей, сделать счастливой. Никогда бы
не подумал, что в его зачерствевшем сердце сохранится столько тепла.
Длинными зимними вечерами он рассказывал ей о своей жизни, о неумершей
любви к Оэлун, и чуткое внимание Каймиш очищало его душу, как паводок
очищает от мусора пересохшее русло.
Он обещал Каймиш с наступлением тепла найти способ переправить ее к
тайчиутам, к Тайчу-Кури, которого она вспоминала чуть ли не ежедневно.
Прошла зима, в разгаре весна. Каймиш все чаще напоминает о его обещании. А
он с возрастающим беспокойством думает, о том времени, когда снова
останется один. Некому будет рассказать о сокровенном, не о ком заботиться.
- Почему бы тебе не подарить мне свою жену? Ты же мой друг...
Каймиш резала на доске вяленое мясо и, казалось, целиком была занята
своим делом, но он-то знал - слушает.
- А что, подарю.- Помолчав, добавил:- Если она сама этого захочет.
- Она захочет!- Чильгир молодецки выпятил оголенную грудь.
- Да? Каймиш, ты пойдешь к нему?
Отрицательно покачав головой, она глянула на Чиледу с таким укором, что
у того сразу пропала охота шутить.
Чильгир потускнел.
- Ладно... Налей архи, если так.- Немного погодя оживился:- Может
быть, ты ее продашь? Отдам саврасого коня вместе с седлом. Мало? Еще дам
халат из мягкой тангутской шерсти. Ему цены нет.
- Хватит!- прервал его Чиледу.- Не греми пустым барабаном.
- Не хочешь - не надо. Скоро пойдем на тайчиутов. И я добуду себе жену.
И снова этот невыносимый Чильгир сказал то, о чем при Каймиш лучше бы
помолчать. Тохто-беки, чтобы доказать свою верность уговору с татарским
нойоном Мэгуджином Сэулту, собрался ударить на тайчиутов. Чиледу
Намеревался остаться на этот раз в курене. Но теперь Каймиш покою не даст.
Так оно и вышло. Едва Чильгир убрался из юрты, она спросила:
- Ты возьмешь меня в поход?
Он отвел взгляд.
- Я еще не знаю, возьмут ли меня самого.
- Ты не хочешь, чтобы я вернулась домой?
Чиледу промолчал. Губы Каймиш задрожали. Она готова была расплакаться.
- Я тебе так верю, а ты хочешь обмануть меня?
Обмануть ее, конечно, не так уж трудно. Но что это даст? Порвется
душевная связочка, и станет Каймиш для него чужой. Сохранив ее здесь, он
будет еще более одиноким, чем до этого. Отодвинув колебания, хмуро сказал:
- Все будет так, как говорил. Не тревожься.
В поход выступили в первые дни первого летнего месяца. Триста всадников
под началом Тайр-Усуна, провожаемые толпой женщин я ребятишек, покинули
курень и направились на восход солнца. Чиледу с большим трудом удалось
получить разрешение нойона взять Каймиш с собой. Сейчас она все время
держалась рядом и старалась не попадаться на глаза Тайр-Усуну.
Первые дни, пока двигались по меркитским нутугам, воины пели песни,
много шутили и смеялись. Но начались земли тайчиутов, и строй воинов стал
теснее, умолк говор. Даже когда случайно звякали стремена или звенело
оружие, Тайр-Усун оглядывался, и в его выпуклых глазах всплескивалась
злоба. Конечно, их никто не мог услышать: далеко впереди, едва видные, шли
дозоры, от них не мог укрыться ни один человек, но таков был порядок в
походе, и Тайр-Усун строго взыскивал за самое малое нарушение.
Степь, еще недавно покрытая свежей зеленью, уже начинала блекнуть,
приобретая свой обычный серый вид. Из-под копыт коней поднималась легкая
пыль и долго висела над истоптанной травой. Все было для Чиледу не новым,
привычным. Но он смотрел на молчавших воинов, на сурового Тайр-Усуна так,
будто видел все это впервые. В голову вдруг пришла простая мысль - зачем
он здесь? Что он едет искать в чужих кочевьях? Есугея нет, и мстить
некому. Ему не нужны ни рабы, ни богатства, добытые в бою. Зачем же он,
захлебываясь от собственного крика, помчится вместе со всеми на мирные
юрты? На чью голову обрушится удар его кривой сабли? Может, это будет
Тайчу-Кури, жених Каймиш? Что толку творить одной рукой добро, если другая
тут же несет зло?
Ночевать остановились у пересыхающей речушки. Огней не разжигали. В
сумерках дозорные привели к Тайр-Усуну старика табунщика. Его руки были
скручены за спиной, голова на тонкой морщинистой шее подергивалась, из
разбитого рта по седой бороденке ползла кровь, Он опустился перед
Тайр-Усуном на колени.
- Не губи, великий государь! Сын убит, внуки маленькие...
- Далеко до куреня?
- Близко.
- Сколько времени будем идти?
- За полдня дойдете... Великий господин, у меня пять маленьких
внуков...
Тайр-Усун махнул рукой. Нукеры поволокли старика в сторону. Каймиш
вцепилась в руку Чиледу, глаза ее были раскрыты от ужаса. Слабый вскрик
старика оборвался. Нукеры вернулись. Один из них пучком травы вытирал
лезвие меча.
До полуночи Чиледу не спал. Лежал на подседельном войлоке, смотрел на
небо, усыпанное крупными звездами. Рядом всхлипывала Каймиш. Воины крепко
спали. Чей-то могучий храп раскатывался над степью. Недалеко пофыркивали
пасущиеся кони. Устало перекликались караульные.
- Посматривай! Посматривай!
Чиледу тихонько толкнул Каймиш, взвалив на свою спину ее седло, пополз
в степь. Рядом на четвереньках ползла Каймиш.
В высоких кустах дэрисуна стоял на привязи се конь. Чиледу заседлал
его, тихо сказал Каймиш:
- Сначала поезжай шагом. Минуешь поворот реки с подмытым берегом -
можешь скакать. Ну, пусть духи-хранители оберегут тебя.
Он подхватил ее под мышки, посадил на коня. Каймиш припала к гриве
скакуна, тронула повод. Скоро она растворилась в темноте. Чиледу постоял,
прислушиваясь, со страхом ожидая тревожного вскрика караульного. Но все
обошлось... Он возвратился на свое место опять ползком. Заснуть так и не
смог. Мягкая печаль давила на сердце.
Задолго до рассвета Тайр-Усун поднял воинов. Он хотел напасть на курень
на рассвете. Но едва развиднелось, от передового дозора отделился всадник,
сломя голову помчался назад. Он сказал, что навстречу движется не менее
пяти-шести сотен тайчиутских воинов. Тайр-Усун круто повернул в сторону,
стал уходить. Тайчиуты неотступно шли следом. Только на другой день
удалось оторваться от преследования. В глухом урочище сделали дневку, дав
передохнуть лошадям. Новые попытки внезапно напасть на один из куреней
были столь же безуспешны. Тайчиуты не дремали. Всем стало понятно: надо
возвращаться. На Тайр-Усуна было страшно смотреть - весь почернел от
бессильной ярости.
На обратном пути вышли к истокам Керулена. Светлая родниковая вода
резво бежала среди замшелых камней. Чиледу ехал с дозорными. Напоив коня,
он поднялся на крутую сопку, поросшую колючим золотарником. За сопкой был
редкий сосновый лес, в него длинным языком врезалась ровная узкая полоска
степи. В конце этой полоски стояли две юрты. Рядом паслись кони. Солнце
только что взошло. Роса на траве еще не обсохла, искрилась цветными
огоньками.
У юрт его заметили. Забегали, засуетились люди. Чиледу надел на копье
шапку, поднял ее и дал своим знать: <Вижу людей!> Дозорные, а за ним и все
воины устремились к сопке. Он ударил коня и поскакал к юртам. Там его не
стали ждать. Вскочив на коней, бросились в разные стороны, в спасительный
лес. Он стал править наперерез. Не успел. Люди скрылись за деревьями.
Чиледу увязался за последним всадником. Ветви деревьев хлестали по лицу,
по рукам, но он гнал и гнал коня. Лошадь под всадником не очень резвая,
скоро станет. Только бы не упустить из виду. Настиг его на небольшой
полянке, поднял копье, целя в узкую спину, и тут увидел: на голове
всадника низкая шапочка вдовы - женщина! Обошел ее с левой стороны, вырвал
из рук поводья, остановился. Исхлестанное ветвями, в кровоточащих
царапинах лицо женщины исказилось от злости. Она плюнула на него,
соскочила и побежала пешком. Он кинул ей под ноги аркан. Женщина упала
