хулан не ушел, и жалости к загнанному коню не было. Жалко почему-то стало
себя. Вытянул подрагивающие руки с крупными выпуклыми ногтями на больших и
сильных пальцах. Кожа на тыльной стороне ладоней собралась в глубокие
морщины, под ней синели набухшие жилы. С внезапно нахлынувшей тоской
подумал: <Неужели старею?> Снял с головы шапку, провел ладонью по голове,
ощупал косички. Волосы от лба до макушки почти совсем вылезли, в косички
скоро нечего будет заплетать, в бороде и усах все гуще изморозь седины.
Неужели близка старость? А жизнь только начинается.
Вдали показались кешиктены. Он оставил их, когда ранил хулана. Хотелось
добить самому. Не смог. Видно, не те уже стали руки, и глаз уже не тот,
видно, ушла молодость... Ну, нет. Он никогда не будет старым и дряхлым,
небо убережет его от немощи.
Хан резко поднялся, пошел к хулану, на ходу доставая нож. Хулан
пошевелил ушами, приподнял голову и вдруг с утробным стоном встал на ноги,
сделал шаг, другой. Хан побежал к нему, путаясь в полах длинного халата.
Хулан тоже стал быстрее перебирать ногами, перешел на рысь и скрылся за
сопкой. Хан возвратился к коню. Его мокрый от пота, курчавый бок часто
подымался и опускался, из влажных ноздрей с шумом, как из кузнечного меха,
вырывалось дыхание, колебля перед мордой траву.
Подскакали кешиктены. Никто ни о чем не осмелился спросить, Подали
брошенный им лук и раскиданные стрелы - все до единой подобрали,- подвели
чьего-то коня, хотели помочь сесть в седло, но он оттолкнул их, поставил
ногу в стремя, левую руку положил, на переднюю луку седла, правую - на
заднюю. Когда-то он взлетал в седло легко, как птица. Но сейчас ощутил
груз своего тела и снова подумал об ушедшей молодости. До самого куреня
никому не сказал ни слова.
Его ставка - орду - напоминала огромный город. Выше всех была его
зимняя юрта, обтянутая снаружи материей с крупными узорами, с горловиной
дымового отверстия, расписанного китайскими художниками пламенно-красными
красками, с резной позолоченной дверью - на каждой из двух створок дракон
в окружении плодов и листьев. Слева и справа тянулись ряды юрт его жен и
наложниц, сыновей, ближних нойонов, за ними, до крутых гор, прикрывающих
орду от северных ветров, тянулись тысячи юрт воинов, харачу,
рабов-боголов. Со всех концов его огромного улуса к орду тянулись дороги.
По ним гнали овец, везли на телегах хурут, шерсть, кожу, купеческие
караваны доставляли зерно и ткани, посуду из глины, стекла, меди, дорогие
доспехи для мужчин и украшения для женщин, прибывали посольства с дарами и
данью; от Мухали, добивающего Алтан-хана, бесконечной вожжой тянулись
обозы, груженные добычей, и толпы пленных умельцев. Елюй Чу-цай советовал
ему построить город с дворцами и храмами, обнести его крепкой стеной, как
это водится в других государствах. Он насмешливо ответил:
- Китай ограждался стеной - оградился? Для своего улуса я сам стена. А
храмы... Небо всегда над нами, духи живут в степях и лесах, в долинах и
горах. Кто молится - будет услышан и без храмов.
- У каждого народа, великий хан, свой бог, и каждый молится по своему
разумению. Ты основал всеязычное государство. Как кирпичи строения, не
скрепленные глиной,- всяк народ сам по себе. Толкни плечом, и все
посыплется. Скрепить народы может единая вера или разумное государственное
устроение.
- У всех одной веры нет и быть не может. Пусть на небе для каждого
будет свой бог-господин, а на земле господин над всеми я. Эти и свяжет все
кирпичи, А какой вывалится, я посажу воинов на коней и растопчу его в
мелкие крошки.
- Великий хан, сидя на коне, народы завоевать можно...
- И те, что живут за стенами,- подсказал хан.
- Да. Но управлять ими, сидя на коне, невозможно. Государь, прикажи не
разорять города и селения. Пусть люди живут, как жили, и платят тебе... Ты
возьмешь много больше того, что добывают твой воины. Так водится во всех
государствах.
Он с подозрением посмотрел на Чу-цая.
- Ты хочешь, чтобы монгольский конь увяз всеми копытами в сточных ямах
ваших городов и селений? Мы, кочевники, сильнее вас, и значит, наша жизнь
более правильная. Потому небо благосклонно к нам.
Своим настойчивым стремлением заставить его остановить бег монгольских
коней и начать устроение жизни покоренных народов Чу-цай раздражал хана.
Но он прощал ему все эти поучения и призывы за то, что Чу-цай умел - не
раз убеждался - неплохо предугадывать будущее, был честен, смел,
бескорыстен, сумел наладить строгий учет всех сокровищ, текущих к нему по
степным дорогам, заботился, чтобы великолепие его двора смущало умы послов
и чужедальних купцов, чтобы слава о его силе и могуществе распространилась
по всему свету.
Вот и сейчас, едва он подъехал к своей юрте, от двери до коновязи
разостлали белый войлок. Сначала все это смешило его, но потом понял: так
надо - и вскоре привык к знакам почтения, они уже не казались ему
неумеренными. В одном он не изменил себе. Редко и неохотно, лишь по самым
торжественным дням надевал богатую одежду. Летом ходил в холщовом халате,
зимой в мерлушковой шубе. Он воин, и такая одежда ему к лицу больше, чем
любая другая. Но пояс носил золотой. Это отличало его, повелителя. И этого
было с него довольно. Не в этом радость, чтобы нацепить на себя как можно
больше драгоценностей. Она совсем в другом...
Ни на кого не глядя, он прошел в свою юрту. Следом за ним зашли Боорчу,
Шихи-Хутаг, Чу-цай, Татунг-а. Снимая верхний халат, он обернулся к ним,
сказал:
- Делами будем заниматься завтра.
Все они попятились к дверям, остался стоять только Боорчу.
- Иди и ты.
- Я хотел только спросить, не захочешь ли ты увидеть своего сына Джучи
и Субэдэй-багатура?
- Они вернулись?
- Да, они только что приехали. Через день-два тут будет и Мухали. Как
ты и повелел.
- Останьтесь,- сказал он нойонам.- Позовите сына, Субэдэй-багатура и
Джэбэ. Садитесь, нойоны. Это такие дела, которыми я готов заниматься и
днем, и ночью.
Весть о победе над меркитами гонцы принесли давно, ничего нового
Субэдэй-багатур и сын, наверное, сказать не могли, а все равно послушать
их хотелось: разговоры о победоносных битвах всегда вливали в него свежие
силы и бодрость, побуждали к действию; мир становился таким, каким он
хотел его видеть.
Пришел Джэбэ. Этот храбрейший из его нойонов тяготился жизнью в орду.
Для других посидеть в ханской юрте, подать совет или просто почесать
языком, погреться в лучах его славы - счастье. Для Джэбэ - чуть ли не
наказание. Его дело - мчаться на врага, увлекая за собой воинов.
- Джэбэ, Субэдэй-багатур возвратился... Не застоялся ли твой конь?
- Застоялся, великий хан! Когда седлать?
- Сначала послушаем Субэдэй-багатура и моего сына.
Субэдэй-багатур и Джучи не успели сменить походной одежды, Они принесли
в юрту дух степных трав, запах лошадиного пота. Воины, вошедшие следом,
свалили к ногам хана подарки - лучшее, что было захвачено у врагов.
Субэдэй-багатур виновато сказал:
- Меркиты не люди Алтан-хана, взять у них нечего.
Боорчу присел перед подарками, с пренебрежением перебрал мечи в побитых
ножнах, луки в простых саадаках, железные шлемы, большие чаши из белой
глины, покрытые прозрачной глазурью.
- Когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне: <Идешь по дороге -
подбирай все, что унести в силах, а дома и выбросить можно>.
Хан нахмурился. Боорчу принижает вес победы Субэдэй-багатура. Он был
против этого похода. Другого ждать от него не приходится. Боорчу все еще
водит дружбу с отстраненным от дел Джэлмэ. А. тот не образумился, стоит на
своем: война не приносит счастья.
- Боорчу, скажи, в чем самая высокая радость для истинного мужа?
Боорчу задумался, а хан смотрел на него. Они ровесники. Но косы на
висках Боорчу туги и шелковисты, как в прежние годы, в круглой мягкой
бороде, в редких усах ни единого седого волоса. Почему? Может, седина
признак не старости, но зрелости ума?
- Ну, Боорчу...- поторопил он его.
- По-моему, самая высокая радость - сесть на быстрого коня, спустить
ловчего сокола и мчаться за ним, подбирая сбитых птиц...
- И все? Остыло твое сердце, Боорчу! Это радость маленькая. Самая
большая радость в другом. Она в том, чтобы пригнуть к земле врага,
захватить все, что у него есть, заставить его женщин рыдать и обливаться
слезами, в том, чтобы сесть на его откормленного коня и превратить животы
его любимых жен в постель для отдыха. Вот.., Ты говоришь: добыча так худа,
что не стоило ее брать. Разве борец выходит на круг и напрягает свое тело
только ради награды? Свалить всех, оставаясь на ногах, стать сильнейшим
среди сильных - вот что движет борцом. А доблесть воина выше доблести
борца, и радость его больше.
По всему было видно, Боорчу не согласен. Но спорить с ним он был не
намерен, повернулся к Субэдэй-багатуру и сыну, заставил их рассказывать о
походе. Субэдэй-багатур, как всегда, был немногословен:
- Ну, догнали... Разбили... Возвращаемся назад - нас догоняет войско.
Сразились...
Это для него было новостью.
- Какое войско? Рассказывай ты, Джучи.
- Хорезмшаха Мухаммеда. Владетеля сартаулов.
- Позовите сюда сартаула Махмуда. Рассказывай, Джучи.
Он часто перебивал сына вопросами, Ему хотелось знать о владетеле
сартаулов как можно больше. И какой он из себя, и как одеты его воины,
какое у них оружие, как они сражаются. То, что Джучи сам поехал на
переговоры, рассердило его.
- Это глупость! Тебя могли убить.
- Убить могли и другого, отец.
- Но ты - мой сын. Этот Мухаммед потом бы везде хвастал, что он снял
голову сыну самого Чингисхана. Я недоволен тобой, Джучи. И тобой,
Субэдэй-багатур.
- В любом сражении я и другие твои сыновья рискуем головой,- упрямо
возразил Джучи.
- Пасть в сражении и отдать свою голову просто так, даром,- разница.
Не умничай, Джучи, а слушай, что тебе говорю я. Кто мнит, что понимает
больше старших, тот ничего не понимает.
Сын замолчал.
В юрту вошел Махмуд Хорезми. Этот человек, до глаз заросший бородой, со
своим караваном проникал повсюду, выведывал все, что хотел знать хан. Под
его началом немало мусульман, и все служили хану верно. Правда, а награда
за службу была подходящая... Махмуд, кланяясь и оглаживая бороду, начал
было сыпать пышное пустословие приветствий (до чего любят всякие
сверкающие слова эти сартаулы!), но он прервал его:
- Ты из Хорезма?
- Твой ничтожный раб родился там.
- Кто у вас владетель?
- Хорезмшах Мухаммед, да продлит аллах его... э-э...- Купец запнулся,
глаза его с синеватыми белками засмеялись.- Да будет ему во всем неудача!
- Что это за владетель? Не вздумай принижать его, чтобы я возвысился в
своих глазах. Говори правду.
- Великий хан, владения хорезмшаха обширны и богаты, войско храброе и
многочисленное.
- Сколько же у вас воинов?
- Мне трудно сказать. Но, думаю, хорезмшах может выставить не менее
тридцати - сорока туменов.
- Ого! Не прибавляешь?
- Для чего? Я служу тебе, великий хан.
- Крепок ли, един ли его улус?
- Нет, великий хан.
- Почему?
- Большинство владетелей разных султанов, эмиров хорезмшах покорил в
последние годы...
- Я тоже подвел под свою руку многие племена и народы недавно. Ты
хочешь сказать, у нас с ними все одинаковое?
- Может быть, в чем-то и одинаковое. Мне судить об этом трудно. Я
давно не был на родине.
- Скажи, если все одинаковое, почему ты здесь?
- Великий хан, в твоих руках дороги для купеческих караванов, идущих
на восток. Чем будешь сильнее ты, тем безопаснее дороги, тем больше
