- Великий хан, мой дед, мой отец и я сам верно служили дому Цзиней. Я
был бы виновен в двоедушии, если бы, обратясь лицом к тебе, стал
радоваться бедствию моего прежнего повелителя.
- А твой родич Елюй Люгэ?- хмурясь, спросил хан.- Не станешь же
говорить, что он тоже думает так.
- Люгэ - воин. Потому наши мысли и поступки не всегда сходны. Чувству
вражды и ненависти нет места в моем сердце.
Хан перебил его сердито-насмешливо:
- Но это не помешало тебе помочь Шихи-Хутагу очистить хранилище
Алтан-хана. Как же так?
- Посмотри, великий хан, хотя бы на седло, лежащее у твоих ног.
Золотые узоры тонки и легки, будто сотканы из шелковых нитей. Нет ни
единого лишнего завитка, все сплетения, пересечения согласны друг с
другом. Любая из этих драгоценностей совершенна, любая есть воплощение
вековых поисков разного рода умельцев. Я не хотел, чтобы все это было
расхищено, изломано, разбито, сгорело. Как это случилось с древними
книгами.
- Бережливый... Но книгу можно написать, золотое седло - сделать.
- Можно, великий хан. Но... книга - хранилище человеческого ума,
изделие - хранилище его умения. Все уничтожая, мы обрекаем себя на поиски
того, что было давно найдено, на познание познанного,
Его рассудительность пришлась по нраву хану, и он спросил:
- Будешь служить мне?
- Мои руки не умеют держать оружие, великий хан.
- Воинов и без тебя достаточно. Мне нужны люди, умеющие писать и
читать на языке этой страны. Чем ты занимался в Чжунду?
- Многим... Отыскивал в книгах зерна нетускнеющих истин...
- Тут, вижу, все ищут истину! Погрязли в заблуждениях...
- Сказано: любая лошадь спотыкается, любой человек заблуждается.
Заблуждения ведут к бедам и несчастьям, потому истина - драгоценность, ни
с чем не сравнимая. По движению созвездий и планет, разлагая и складывая
числа, я пытался прозревать будущее. Мне хотелось помочь людям.
- Тогда ты должен был знать, какая судьба ждет Алтан-хана,- почему не
помог?
- Его судьбу можно было предсказать без гаданий. Государство,
пораженное изнутри недугом, не излечив его, умирает. Государство, как
люди, должно оберегать себя от болезней.
- Ты можешь предсказать, что будет с моим улусом через десять, сто,
тысячу лет?
Чу-цай впервые улыбнулся - чуть дрогнули губы и повеселели глаза.
- Охотнее всего я взялся бы предсказать, что будет через тысячу лет.
Но это не в моих силах. Ближнее будущее прозреть тоже нелегко. И не всегда
безопасно. Один правитель древнего княжества собрался на войну и спросил у
гадателя, что ждет его. Тот ответил: <Победа>. Ну, раз победа - чего
беспокоиться? Правитель был беспечен, и его разбили. Кто кого обманул?
Думаю, правитель гадателя. И однако же он решил отрубить гадателю голову.
Пригласил к себе, спрятав палача за дверью, и спросил: <Знаешь ли ты,
когда наступит час твоей смерти?> Гадатель понял, что к чему, ответил:
<Знаю. Я умру ровно на пять дней раньше тебя>. Правитель не только отменил
казнь, но и оберегал жизнь гадателя как лучшую драгоценность своей
сокровищницы. Тут гадатель обманул правителя. Принужден был сделать это.
Принуждение родит ложь.
- Тебе не придется беспокоиться за свою жизнь. Какие бы победы ни
предрекал, беспечен я не буду. Ты будешь состоять при мне, Кто научил тебя
нашему языку?
- Бывший твой слуга Хо.
- А-а... Вот как жизнь сводит людей...
Он подумал, что надо бы разыскать Хо и его сестру, но эту мысль
вытеснили другие. Алтан-хан обессилен, но не покорен. Однако он тут больше
оставаться не может. Доносятся слухи об усилении Кучулука. И хори-туматы
еще не наказаны. И меркиты не искоренены до конца. Ему надо возвращаться в
степи. Но кто-то должен остаться тут. Скорее всего Мухали...
* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *
I
Судуй возвращался домой. Степь была пестра от цветов. Из-под копыт коня
взлетали зеленые кузнечики, вдали важно раскачивались дрофы, на склонах
сопок резвились суслики. Вороной белоногий конь шел ходкой рысью, кривая
сабля в бронзовой оправе била по голенищу гутула, позванивала о стремя. За
вороным тянулись две лошади с тяжелыми вьюками. На последнем переходе
Джучи послал Судуя вперед, предупредить курень о возвращении хана и его
войска. Он был рад скорой встрече с отцом и матерью, теплому дню, запахам
родной степи и во все горло пел песни...
Недалеко от куреня догнал повозку, запряженную одним волом. Ею правила
девушка в линялом халате. Судуй подбоченился, натянул поводья.
- Здравствуй, красавица!
Девушка помедлила, будто раздумывая, надо ли отвечать, сказала:
- Здравствуй.
Вол шагал, опустив круторогую голову. Повозка, нагруженная скатанными
войлоками, надсадно скрипела. Колеса оставляли две дорожки примятой травы.
- Далеко ли путь держишь?
- В курень.
- Тогда нам по дороге.- Судуй слез с коня, пошел рядом с повозкой.- Ты
из какого племени, и как тебя зовут?
- Я татарка. Зовут меня Уки.
- Уки? Смешно! И у моего друга и господина Джучи вторую жену зовут
Уки. Может быть, это счастливое предзнаменование? А, Уки?
Девушка промолчала. Она держала в руках зеленую тальниковую ветку,
общипывала листочки, и казалось, что это для нее важное дело.
- Ты как осталась, когда истребляли ваше племя?
Тень застарелой боли омрачила ее лицо.
- Осталась...- Она ударила веткой по спине вола.- Ну, шевелись!
Судуй пожалел, что прикоснулся к тому, о чем девушке вспоминать,
видимо, не хотелось. Сорвал несколько голубых с желтыми тычинками цветов
ургуя, приладил их к своей шапке.
- Красиво? Для тебя нарвать?
- Мне украшения ни к чему.
- Да, ты и без них красивая. Правда! У тебя есть жених?
- Был. Ушел на войну. Ну, и...- Уки вздохнула,
- Я тоже был на войне. Все воюю. Даже жениться некогда!- Судуй тряхнул
головой, засмеялся.
- Теперь мужчины только и делают, что воюют, А мы тут день и ночь
работаем.- Она посмотрела на свои маленькие руки с обветренной кожей и
обломанными ногтями.
Ему стало жаль эту девушку, должно быть, рабыню. Ни отца, ни матери,
тяжелая работа, жених погиб, а другой будет либо нет, Скорей всего нет.
Воины набрали себе жен в чужих землях. Он развязал вьюк, достал пригоршню
сушеных слив, высыпал в подол ее халата-
- Ешь, Уки. Это очень вкусно. Ты живешь в курене?
- Нет.- Ровными белыми зубами она стала обгрызать сморщенную мякоть
слив.- И правда вкусно!
- Косточку не бросай. Дай ее сюда,- Судуй положил косточку на зубы,
сдавил, и она хрустнула.- Видишь, ядрышко. Оно тоже вкусное. Как кедровый
орех.
- А где это растет? В лесу?
- Нет. В тех землях люди живут в больших домах. Возле домов - сады.
Ну, тоже как лес, только деревья посажены руками и огорожены. В садах
много всего растет. И все вкусное.
Судуй сел на повозку рядом с Уки, взял из ее рук ветку, достав нож и
сделал дудку. Переливчатые звуки поплыли над степью, смешиваясь с песнями
жаворонков, со свистом сусликов. Судуй улыбался, раздувал щеки. Девушка
смотрела на него повеселевшими глазами. Сливовая кожура прилипла к ее
круглому, с ямочками посредине подбородку, влажные губы приоткрылись.
В курене он сел на коня, громко прокричал:
- Эй, люди! Готовьтесь встречать нашего хана, ваших мужей, сыновей,
братьев!
Потом помог девушке снять с телеги войлоки.
- Поедем, Уки, к моей матери.
Девушка стеснительно потупилась.
- Зачем? Я для нее чужой человек.
- Зато я не чужой! Поедем. Ты у нас пообедаешь.
Юрта родителей стояла на краю куреня, возле речушки. Мать хлопотала у
огня. Прикрыв глаза от солнца ладонью, она взглянула сначала на девушку,
перевела взгляд на Судуя, громко охнула. Он подбежал к матери, обнял за
плечи.
- Сынок мой! Судуй! Небо сохранило тебя!- Она смеялась и всхлипывала,
ощупывала его руками, будто не доверяя глазам.
Из юрты вышел отец.
- А! Какой багатур! Посмотри, Каймиш, весь как я в молодости!- Оглядел
сына со всех сторон.- Халат шелковый... Пояс расшитый... Сабля... Э-э, так
в старые времена и я не одевался, хотя носил одежду с плеча нашего хана. А
кони твои?
Он расседлал вороного, погладил по шее, осмотрел и бережно сложил
седло, после этого снял вьюки, ощупал их, но развязывать не решился.
- Развязывай,- сказал Судуй.- Все это вам. Подарки.
- О!- Отец принялся выкладывать на траву куски тканей, халаты,
светильники, чаши, котлы, мешочки с крупами и сладостями.- О! Ты, видно,
стал большим человеком. Погляди, Каймиш, сколько добра привез наш сын! Мы
стали богачами.
- Будет тебе!- Мать смотрела на сына сияющими глазами.- Жив. Жив!
Сколько было у меня ночей без сна!..
Девушка распрягла вола, отпустила пастись и теперь сидела на телеге,
одинокая и сиротливая.
- Что же ты, мама, гостью не приветишь?
- А это кто?
- Уки. У нее нет ни отца, ни матери. Так, Уки? Жениха тоже нет. А у
меня нет невесты. Вот я и подумал...
Девушка покраснела, отвернулась.
- Не слушай его болтовню, Уки,- ласково сказала мать.- А ты постыдился
бы говорить глупости. Идите в юрту. Проходи, Уки.
Набежали соседи. Расспрашивали о своих. Иные радовались. А иные
уходили, сгорбившись от горя. Судую было тяжело говорить о гибели
товарищей. Память возвратила его назад, к сражениям, к окровавленным
трупам на пыльных дорогах Китая, к заревам пожарищ, к плачу женщин и
детей. Даже в мыслях он не хотел возвращаться к пережитому...
После обеда Уки запрягла вола. Он пошел проводить ее за курень.
- Кто твой господин?
- Джэлмэ.
- Это очень хорошо, Уки! Мой отец его знает. Он попросит отпустить
тебя.
- Зачем? Мне некуда деваться.
- Как - некуда? Рядом с отцовской я поставлю свою юрту. Ты будешь в
ней хозяйкой.
Уки усмехнулась.
- Какой скорый! Мать твоя верно говорит - болтун.
- Мне долго раздумывать нельзя. Вдруг снова погонят на войну. Если
чесать в затылке, можно остаться совсем без жены. У Джучи, у его братьев
уже по три-четыре сына... Так что жди, Уки. Скоро я приеду за тобой. Или я
для тебя неподходящий? Тогда скажи...
Она ничего не сказала. Судуй остался стоять у крайних юрт куреня.
Повозка медленно катилась по пестрой от цветов степи, под облаками пели
жаворонки. Мир был наполнен радостью. Была полна радостью и душа Судуя. Он
дома. На родной земле. Славная девушка станет его женой. У него будут
дети. Много-много мальчиков... И может быть, хан не захочет больше ходить
на войну...
II
В покоях Тафгач-хатун было жарко. В стенном очаге, выложенном красным
камнем с белыми узорами прожилок, ярко горели поленья карагача. Хан
Кучулук в белой рубашке с открытым воротником и широких шелковых шароварах
сидел за узким столиком, накрытым цветастой скатертью. Тафгач-хатун
наполнила из узкогорлого кувшина стеклянные кубки виноградным вином.
Кучулук хмуро-задумчиво смотрел на рыжие языки пламени, лизавшие
закопченный свод очага. Высокий лоб прорезали две поперечные морщины,
сухая кожа туго обтягивала острые скулы, под глазами темнели подковы
теней. Кучулук только что возвратился из похода на Кашгар и Хотан.
Мусульманское население этих владений вздумало отложиться от гурхана и
предаться своему единоверцу, хорезмшаху Мухаммеду. Кучулук не хотел войны.
Потому освободил сына кашгарского хана, удерживаемого как заложника, дал
ему немного воинов и попросил уговорить эмиров Кашгара не делать зла. Но
эмиры ворот города перед молодым ханом не открыли, его воинов разогнали, а
самого убили. Тогда Кучулук осадил Кашгар. Но сил у него было
недостаточно, и города взять не мог. Пришло время жатвы, хлеба пожелтели,
