тяжелыми своими задами на тротуары, на бесчисленные вывески меняльных
контор, обходя приткнувшиеся друг к другу стеклянные коробочки ларьков,
набитые большими пластиковыми бутылками с жидкостями химических цветов -
когда-то в витринах аптек стояли стеклянные шары с таким ярким содержимым,
которое изображало, вероятно, яды... Я шел, поглядывая на всю эту новую
жизнь, которая для меня и тех, кто постарше, так навсегда и останется
новой, а для тех, кто моложе - просто жизнь, я шел от Пресни в сторону
Смоленской и вдруг ясно понял, что предупреждение мне сделано, и
предупреждение серьезное, а теперь уж все зависит от меня, и, если не
остерегусь... Пошел дождь, я развернул зонт, захваченный и из
предусмотрительности, и для завершения английского стиля. За последние два
дня сильно похолодало, будто не разгар лета, а середина осени. После
чудовищно липкой жары порадоваться бы, но унылый рассеянный свет сразу
заставил забыть потные муки и одновременно испортил настроение, и никакой
радости от прохлады не было, вместо нее пришла обычная осенняя тоска,
предчувствие ноябрьского отчаяния, хотя до ноября еще было чуть ли не
полгода...
- Скажите, а вы аид или нет? - услышал я и, конечно, вздрогнул, как
вздрогнул бы, неожиданно услышав такое в пустом переулке, любой из вас.
Непонятно откуда взявшийся, передо мною стоял человек. Весь в белом.
5
Собственно путь мой на дно в то страшное лето и начался с появления
этого человека. Потому что записка, брошенная Галей на ковер у кресла,
была, если говорить всерьез, скорее попыткой остановить меня в самом
начале этого пути, не дать даже тронуться в опасном направлении. Человек
же, возникший передо мной в Девятинском переулке, стал как бы
привратником, или, точнее, указчиком ложной дороги, ведущей в ад, в Ад. В
Ад.
Как я уже сказал, он был весь в белом, а именно: в белых парусиновых
ботинках с квадратными носами, на красноватой резиновой подошве; в белых
(или, скорее, светло-серых) брюках (пожалуй, штанах) из сурового полотна,
что шло на дачные шторы и мебельные чехлы, с застегивающимися на белые
пуговицы хлястиками-стяжками по бокам; в слегка кремового оттенка пиджаке
из настоящей китайской чесучи (или чесунчи?) с большими накладными
карманами и опущенными, как бы немного оплывшими (как раз свечного,
воскового цвета) лацканами; а под пиджаком синевато-белая, после стирки с
синькой, поплиновая рубашка (точнее, наверное, сорочка) с узкими, длинными
углами воротничка, наглухо застегнутая, так что воротник завернулся углами
вперед; без галстука. Все грязное, с черными полосками по воротникам и
манжетам, а штаны еще и в недвусмысленных рыжих пятнах.
Это был очень старый - весь в пигментационных пятнах по лысому черепу
и тыльным сторонам кистей, с густыми седыми волосами, лезущими из носа,
ушей и застежки расходящейся на груди описанной рубашки, косолапый, из-за
чего были сбиты, смяты задники упомянутых туфель, с пропотевшими
подмышками и лопатками - еврей. С приплюснутым, немного звериным носом и
широким, лягушачьим ртом, коротконогий, с непропорционально маленькими
ступнями и ладонями.
Откуда он здесь взялся, эта мерзкая антисемитская карикатура на моего
инфернального хранителя, под вечер в Девятинском переулке? И почему я его
раньше не заметил? И что он от меня хочет?
- Так вы аид или нет, я вас спрашиваю? - раздражено повторил он, и
только со второго раза я понял вполне, в общем, простой вопрос. Ответил же
слишком серьезно и точно:
- Ну, допустим... Что из этого следует?
- Так вы ж должны помочь аиду! - вскричал безумный старик. - А вы в
бизнесе или что? Я сам с Украины, вы ж знаете, какой там антисемитизм, так
я уехал в Германию как обязанный ими чтобы принять еврей, ну, даже
подженился там, она, знаете, с Австрии, но очень хорошая женщина и
совершенно молодая, у ней свой бизнес, стайлинг и вообще, по-нашему,
портниха дамская, так бабки у нас есть, но я хочу же делать деньги, как
положено еврею, и хочу вас спросить, как интеллигентного человека, а
можно, допустим, если еврей с Украины или с Германии, все равно, открыть в
вашей Москве, например взять, кафе или просто кнайпу, потому что ж мне
положена льгота, как участнику вова, но вашей москальской прописки,
конечно, нет, так я хочу написать вашему Ельцин, или пусть Лушкин,
бургомайстер, чтобы как ветерану помогли, и скажите мне, я же вижу, что вы
интеллигентный человек, знаете все, у вас наверняка есть бизнес, они
допоможуть еврею, мне шестьдесят восемь лет, жена молодая еще, так не
думайте, ей сорок шесть лет, а я с ней имею каждую ночь, и пусть будет
свой бизнес, а?
Все время, пока он нес эту околесицу, я стоял молча, разглядывая его
последовательно сверху вниз и как бы кивая, как бы без слов одобряя все,
что он бормотал, как бы обещая ему, что аид аиду поможет. Почему у меня
возникла эта ужасная привычка поддакивать, соглашаться, уступать? Причем
это же совсем не значит, что я действительно соглашусь или уступлю -
ничего подобного, стоит напиравшему на меня отвернуться, пропасть из поля
зрения, выйти из контакта, как я тут же обзову его хорошо если идиотом,
никаких уступок и не подумаю делать и вообще укреплюсь в своем мнении, но
уже останется нечто - ведь своим согласием я как бы пообещал...
Я отвлекся этой, увы, привычной мыслью, и не заметил, как старик
вдруг перешел к совершенно новой теме, причем излагать ее начал столь же
новым языком и даже интонации южно-еврейские утратил.
- Видите ли, вам кажется, что жизнь ваша устоялась, - он вздохнул, но
и вздох был не местечковый "э-хе-хе-хе-хе, вейз мир, почему несчастье
всегда найдет голову еврея, и этот еврей как раз таки я", нет, вздох был
сдержанный, едва слышный, и он продолжал свою новую речь, - вам кажется,
что уже ничего существенно нового с вами не произойдет, что так и
доживете, в большем или меньшем комфорте, приличном достатке, в не
влияющих на судьбу связях, фактически, без близких отношений с кем бы то
ни было, поскольку можно не считать близкими отношения, не меняющие
жизнь...
Потрясенный совпадением того, что говорил этот странный, явно
безумный, как бы из двух персон состоящий старик, с тем, о чем я думал в
последние дни неотступно, я перебил его:
- Да как раз теперь я уже так не думаю, наоборот, вы знаете, у меня
возникло чувство, что я вот-вот вступлю в полосу таких перемен, о которых
уж с молодости забыл и думать, и что Бог снова обратил на меня взгляд и
начинает посылать мне то, что наполняет дни жизнью... Но, простите, как вы
угадали, что именно мысли об этом мучают меня последнее время? Вы так
странно говорите...
- Ему странно!.. - раздраженно пожал плечами еврей. - Вы, случайно,
не юрист будете? Мне нужен юрист, я сам сейчас с Германии, а вообще с
Украины, так я хотел узнать у юриста по льготам для ветеранов, или их нет?
Я так, скажу вам, как аиду, у вас умное лицо, так вам я скажу, как в
Германии даже такой пожилой, как я, может поджениться, и у бабы есть
гельд...
Он продолжал еще что-то нести про бизнес и бабки, но оцепенение уже
сошло с меня, я обогнул его, успевшего в последний момент сунуть мне
какую-то мятую бумажку, и быстро пошел к перекрестку, вон из переулка.
На ходу я взглянул на бумажку. Это была рекламная листовка какой-то
из новых этих бесчисленных контор, торгующих жильем. Текст начинался так:
"Ваша недвижимость ждет вас..." Апокалиптический оттенок этого сообщения
окончательно расстроил меня, и весь остаток пути до веселого ужина я
прошел уже не просто огорченный, а убитый, и чувствовал, что лицо у меня
искажено неприятной гримасой, как от физической боли, и встречные
поглядывают, но поделать ничего не мог. В словах старого сумасшедшего
прозвучало то, что я не только сам чувствовал, но и говорил себе вполне
внятно, однако, произнесенное вслух, это стало совсем невыносимым.
Я понял именно тогда, выходя из Девятинского к Смоленке, что поделать
ничего нельзя, и в это лето мне предстоит пропасть. Можно было произнести
то же самое и с другим ударением - пропасть, и об этом я думал тоже вполне
всерьез.
В конце концов, не слова этого мыслителя, так удачно женившегося, а
просто его появление, безумие, сам вид безусловно свидетельствовали: нечто
началось, первый указатель пройден.
Большой, полуосвещенный зал. На стенах плохая живопись, расставлена
дешевая, "под роскошь" мебель, несколько длинных столов, накрытых для
фуршета - оливки, рыба, ветчина, виски, джин, водка, апельсиновый сок в
кувшинах и все, что бывает на такого рода фуршетах. Публика частью
выстроилась в очереди у столов, за которыми молодые люди, не глядя ни на
кого, раздают еду, частью уже с тарелками и бокалами сбилась в небольшие
беседующие группы.
Входит поэт в летнем костюме и с женой. Быстро наполнив тарелки, они
присоединяются к той группе, где стою и я, Михаил Шорников.
Поэт (выпив и закусывая): - Здрасьте, здрасьте... А кто, господа,
сегодня "Беспредельную" читал?
Политик, певец, еще один политик, политикесса-актриса, просто
актриса, писатель, другой писатель (эмигрант) и М.Шорников: - Я, читал,
читала! А как же! "Беспредел" обязательно! Надо их читать... Противно, а
надо, ничего не поделаешь. Только их теперь и читаем, да, пожалуй,
"Надысь", хоть и негодяи, конечно, а надо читать...
Еще один политик (выпив и закусывая): - А я бы тем, кто "Надысь"
читает, руки бы не подавал. Вы их своими деньгами поддерживаете, а они вас
потом и повесят!
Политик (благодушно выпивая): - Авось не повесят... Никто никого не
повесит... Я вот, например, с удовольствием "Жлоба" читаю. Название
остроумное...
Писатель (раздраженно выпивая): - Это не остроумие, это стеб!
(Политикесса-актриса заметно вздрагивает и как бы краснеет.)
Политик (благодушно выпивая): - Очень остроумное название, и бумага,
и полиграфия... Просто эстетическое удовольствие получаю...
Политикесса-актриса (горько, перестав закусывать): - Вот мы здесь
выпиваем, закусываем, светские разговоры ведем, а в Сретенске театр
закрылся, денег нет... Я запрос внесла, а вы (показывает в еще одного
политика вилкой с куском осетрины холодного копчения) этот запрос
похоронили! Я теперь как представлю себе Сретенск без театра, спать не
могу...
Просто актриса (с удовольствием закусывая): - Кстати, у тебя вид
усталый. Хочешь, позвоню одной даме, она тебе биоэнергетику наладит? И
похудеешь заодно... (Политикесса-актриса с ненавистью в лице отходит к
другой группе.)
Другой писатель (эмигрант) (без тарелки, курит): - Я помню, два года
назад заехали ко мне ребята в Эл-Эй... Ну, Коля Пяткин, Зураб, Валечка
Прихожая, Витька Полоумов... В общем, вся наша компания пицундская...
Пошли в ресторанчик малайский, посидели... А сегодня я иду по Тверской,
смотрю - представительство открылось малайской авиакомпании... Вот такое
совпадение, господа, вот так...
Писатель (лицо искривлено раздражением, закусывает): - Какое тут, к
черту, совпадение! Ты, Володя, просто жизни нашей теперешней не понимаешь,
извини... А Витька Полоумов просто сволочь и в "Надысь" печатается! А-а,
не знал? Вот так. В малайском-то ресторане... (роняет вилку, наклоняется,
роняет бокал и тарелку.)
М.Шорников (допив): - А пойдемте-ка, ребята, к столу, да нальем себе
выпить, пока есть чего...
Поэт (идя рядом с Шорниковым): - Миш, а ты не знаешь, случайно, по
