и глотку саднило от выкуренного за ночь, жена спала, уткнувшись в подушку.
- Посмотрим, а потом... потом и пора..." На балконных перилах важно
топтался голубь с одной обмороженной лапой, старый знакомый, а
воробей-прилипала ловко хватал с полу крошки, а человек ломал и ломал
черствый кусок хлеба, сыпал и сыпал через приотворенное окно крошки, и
снова воробей перехватывал их под самым носом голубя - почти на лету...
Однажды утром, примерно через неделю после допроса, ее разбудила
зареванная дочь, сунула к уху малюсенький приемничек - последний подарок
Массимо. "...нон грата, то есть, нежелательным лицом. Министерство
иностранных дел СССР выражает правительству Италии решительный протест и
по поручению Советского правительства предупреждает, что подобные действия
впредь... Мы передавали заявление ТАСС. Вчера в Кабуле состоялся вечер
советско-афганской дружбы..."
Елена Валентиновна уже не плакала. Вообще, после исчезновения
Массимо, после ем лихорадочного, прерванного звонка на следующий день:
"Элена, верю тебя, все будет... Элена, дольче, ты слышаешь?! Алло,
Эле...", после того, как на лестничной площадке к моменту ее возвращения с
допроса откровенно обосновались молодые люди с толстыми плечами и вялыми
лицами, после того, как ее еще пару раз свозили на Лубянку и оставили в
покое, взяв подписку о неразглашении и предупредив, что любая попытка
связаться с иностранными посольствами или корреспондентами будет
расцениваться как действие, враждебное социалистической родине и
направленное на подрыв существующего государственного строя, за что она
будет нести уголовную ответственность по статьям таким-то, после того, как
в допрашивающем она окончательно узнала того милиционера, что приходил
после гибели Георгия, а он засмеялся: "Узнали все-таки? Да, совсем у вас
памяти нет, Елена Валентиновна, видимо, необходима вам более серьезная
помощь нашей психиатрии..." - после всего этого она странным образом
успокоилась. Перестала принимать какие-либо транквилизаторы, но целыми
днями гуляла в Ботаническом саду, не обращая внимания на малого, нагло
топающего по пятам. Питалась любимыми кашами и творогом, снова стала
читать много по-английски. Постепенно она разобралась во всем происшедшем,
картина выстроилась, и чтобы закрепить ее, она стала объяснять все дочери
- Оля слушала, раскрыв рот, о заграничных родственниках, о наследстве,
вокруг которого кипят страсти по обе стороны границы, о кавказских мафиози
и вежливом гэбэшнике, произносящем "в соответствии с законодательством
нашей страны" как остроумную шутку. Ольга получила аттестат со средним
баллом четыре с половиной, но поступать, естественно, никуда и не
пыталась, устроилась на почту в своем дворе, в отдел доставки и большую
часть времени проводила с матерью - словом, обычная семья, инвалид-мать и
при ней обреченная на каторгу, пока мать жива, то есть, лет на двадцать,
дочь, немало вокруг таких... Одна деталь - у дверей квартиры этой
психически больной немолодой женщины маялся топтун, а собственность ее
специальный отдел Министерства финансов СССР оценивал в закрытой справке в
четыреста с лишним миллионов инвалютных рублей - ничего не поделаешь,
представительница одной из ветвей знаменитого эмигрантском миллиардерского
рода Тевекелянов...
Так и прожили июнь, потом июль, август, начало сентября... Елена
Валентиновна, гуляя, напряженно о чем-то думала, старалась не видеть
светло-серые глаза у всех встречных - понимала, что это болезнь, но
поделать ничего не могла - видела ясно. Оля разносила почту, выдавала в
пропахшей горячим сургучом и сырой бумагой комнате журналы "Америка" в
плотных коричневых конвертах, ходила в магазины за творогом и геркулесом,
Сомсик то гулял со старшей хозяйкой, то сидел вместе с младшей над
учебником итальянского - Ольга занялась всерьез языком, и, как всем, чем
занималась всерьез, - до полного озверения, круглые сутки и с быстрыми
успехами.
Однажды Елена Валентиновна вернулась с прогулки уже в сумерках. Ольга
открыла дверь напряженная, нелепо улыбаясь, сказала: "тебя ждут". В
комнате сидел тот самый - милиционер в звании подполковника Комитета
государственной безопасности, Анатолий Иванович Черняк, как он
представился еще на первом допросе. Вежливо встал навстречу: "Позволю себе
отнять немного вашего времени, Елена Валентиновна". Она села на диван,
взяла на руки ворчавшего Сомса, вытирала ему тряпкой ноги после гуляния -
набегался сегодня - на лице у Елены Валентиновны изобразилось уже
привычное ледяное неслушание. Анатолий Иванович молча достал из плоского
чемоданчика какие-то фотокопии, несколько листов, протянул ей. Она
отложила в сторону тряпку, подвинулась к лампе. "Коллектив Инюрколлегии с
прискорбием извещает о трагической гибели заведующего бюро переводов
Гачечиладзе Мераба Отариевича и выражает..." Она отложила листок - это
была копия внутриучрежденческого объявления, писанного от руки, и
поглядела на Анатолия Ивановича, как бы недоумевая. "Мы не могли
примириться с тем, что люди с нечистыми руками используют в корыстных
целях информацию государственной важности, - сказал гэбист. - Товарищ
Гачечиладзе, кстати, двоюродный брат небезызвестного вам гражданина Гулиа,
имел по службе доступ к запросу о наследниках скончавшейся в Италии Зои
Арменаковны Тевекелян. Ему стали известны также и данные розыска
наследников, приведшие к вам, Елена Валентиновна. И пока наши компетентные
органы решали, как помочь вам..." "А вы бы не помогали..." "Ну, я вижу, вы
окончательно поддались нездоровым настроениям, - покачал головой Анатолий
Иванович. - Пока мы решали, этот Гачечиладзе сделал закрытую информацию
достоянием преступной группы, возглавлявшейся Георгием Гулиа,
профессиональным аферистом, не впервые пользовавшимся доверием немолодой
женщины, и неким Моисеем Зальцманом, уголовным преступником и сионистским
агентом. В эту же группу входил и устраненный впоследствии самими
преступниками - в результате конфликта внутри шайки, а также с целью
скомпрометировать вас - и некто Нодиашвили Давид..." "Нет", - тихо сказала
Елена Валентиновна. "Пожалуйста, посмотрите следующую фотокопию", - так же
тихо сказал Анатолий Иванович. На листе разбегались опрокинутые завитушки
грузинского письма, тут же был перевод, заверенный какой-то официальной
печатью: "Дато, блондинка не мать - не люби ее сильно, деньги все равно
делить будем. Не забывай дело, Дато". "Все равно, это ложь, подделка", -
сказала Елена Валентиновна. "Вы наслушались измышлений о наших методах, -
улыбнулся Анатолий Иванович, кивнул на приемник. - Нехорошо, вы ведь
все-таки советский человек. Ну, дело ваше, можете не верить, это уже не
имеет значения..."
Елена Валентиновна поверила сразу - слишком безразлично говорил этот
чекист, если бы он знал все, нажал бы на эту записку и ее достоверность
как следует. Она поверила - и уже, невнимательно, совсем невнимательно
слушала дальше... "...в результате Гачечиладзе попал под электричку на
станции Мамонтовка, его столкнула толпа..." "Не могли допустить, чтобы
люди с нечистыми руками?.." - все-таки нашла в себе силы сказать Елена
Валентиновна. Анатолий Иванович не ответил, только в глаза ей глянул прямо
- она осеклась. "...Гулиа, как вам уже известно, погиб в автокатастрофе
пьяным..." Ее, все же, подмывало - она, на секунду испугавшись до дрожи,
уже совсем не боялась этого щенка - слишком он хвастался убийствами. "А
это не вы, случайно, тогда вызвали Георгия из-за стола? Вроде бы похожи...
Впрочем, что же, у вас в организации больше и людей нету - все вы да вы,
во всех лицах..." Теперь он не стал смотреть на нее со значением, он
просто продолжал - как бы признав ее равной, как бы выкладывая все козыри
в открытую: "Нодиашвили, как нам стало недавно известно, скончался в вашей
квартире от удара ножом. В убийстве сознался подручный Зальцмана Тышевич,
выродок, рецидивист - он задержан и находится сейчас вместе с Зальцманом в
следственном изоляторе нашего московского управления. Вы должны отвечать
перед судом за сокрытие обстоятельств убийства, Елена Валентиновна. Но у
нас есть к вам серьезное предложение..."
В прихожей хлопнула дверь - Ольга, сидевшая все это время на кухне,
откуда доносилась какая-то диковатая музыка, ушла разносить почту. "Ваша
дочь пошла на вечернюю доставку, - сказал Анатолий Иванович. - В вашем
квартале очень темные подъезды и полно молодого хулиганья, но вы не
волнуйтесь: пока мы о вас заботимся, с нею ничего не случится..."
"Я покончу с собой", - неожиданно для себя громко сказала Елена
Валентиновна. "И очень глупо поступите, - ответил спокойно Анатолий
Иванович. - Мы вам предлагаем чрезвычайно выгодные для всех
заинтересованных сторон условия. В течение месяца-полутора вы вместе с
дочерью получите все необходимые для выезда из страны документы и, через
Инюрколлегию, официально вступите в права наследования. Уже в октябре вы
будете в Милане и воссоединитесь, наконец, с родственниками, для чего вам
будет дана выездная виза..." "Какими еще родственниками? - безразлично
поинтересовалась Елена Валентиновна. - Там же все умерли..." "Ничего
подобного, - возразил Анатолий Иванович. - У вас есть племянник, Карло
Тевекелян, тридцать четыре года, холост, учитель средней школы. Он делит с
вами, кстати, все наследуемое в пропорции один к трем. Хороший парень,
очень любит с ветерком проехать на своем маленьком "порше" - между прочим,
вы его наследница, в случае чего. Словом, руководствуясь гуманными
побуждениями, наши органы могут разрешить вам выезд для воссоединения
семьи, если..."
"Ну, что же если?" - спросила Елена Валентиновна. Все, что
происходило с нею за последние месяцы, направило ее сообразительность в
определенную сторону, и теперь она уже догадалась о предложении, которое
должен был сделать гэбэшник, но, все-таки, не могла поверить, что это
происходит так просто. Сомс вдруг спрыгнул с ее колен, потопал на кухню -
к своей пустой миске. Она пошла следом - варить ему геркулес. Анатолий
Иванович ответил из комнаты - весело, громко: "Ничего особенного. Просто
до отъезда вам надо будет оформить брак с хорошим, честным человеком,
настоящим патриотом своей родины, а через полгода после приезда туда вы
передадите ему все права на ту часть вашего наследства, которая касается
важного для стратегических интересов нашей страны производства..."
"Аэронавигационные приборы?" - спросила Елена Валентиновна их кухни. "Ну,
вы все понимаете, - обрадовался Анатолий Иванович. - Впрочем, было же
письмо... А все остальное будет в полном вашем распоряжении - дом, машины,
средства для жизни и прекрасного отдыха, для учебы дочери, для обеспечения
ее будущего в том мире, где человек без денег - ничто..." "А кто мне
гарантирует, что я не последую за... всеми... всеми, кого вы уже?.. Кто
гарантирует, что через год в Милане нас с Олей не убьют какие-нибудь ваши
красные бригады?" - Елена Валентиновна изумлялась, как глубоко она вошла в
это безумие, прежде она бы и представить всей этой пошлой бредятины не
могла, теперь же это казалось ей обычной реальностью. "А кто гарантирует,
что вы по приезде туда не обратитесь в полицию, и против честного
человека, скромного московского инженера, не имеющего ясных политических
убеждений и последовавшего за вами только по большой любви к вам, да и
отчасти поддавшись несколько критическим настроениям по отношению к
советскому строю - кто гарантирует, что против этого слабого, но ни в чем
