"Гибель челюскинцев".
Десятилетний мальчик, приемный сын Кунты, целый день толкался в сарае и
не сводил глаз с Тали. Сейчас, когда она стала играть "Гибель челюскинцев",
он почувствовал, что глаза его предательски щиплет от этой сладостной грусти
чужой мелодии. Мальчик боялся, что слезы его вызовут насмешку у дяди Сандро
или тем более у Тали, и не знал как быть, то ли сбежать, то ли, пересилив
слезы, дослушать "Гибель челюскинцев". Чтобы дать стечь назад навернувшимся
слезам, он поднял голову и сделал вид, что чем-то там заинтересовался. Тут
его окликнул дядя Сандро и велел сходить в табачный сарай, где работала
Цица, и узнать, сколько шнуров она нанизала с утра. На тот случай, если они
будут это скрывать, он велел ему на глазок посмотреть, насколько велик возле
нее холмик нанизанного табака.
-- Вот видишь, -- показал он ему на табак, нанизанный Тали, -- здесь
шестнадцать шнуров, а вот здесь около десяти, а вот здесь не больше
восьми...
-- Хорошо, -- сказал мальчик и выбежал из сарая.
-- Постой! -- окликнул его дядя Сандро. -- Если спросят, кто послал,
скажи: "Никто! Гулял и зашел".
-- Хорошо! -- сказал мальчик и снова побежал.
-- Постой! -- опять остановил его дядя Сандро. -- А если спросят про
Тали, знаешь, как отвечать?
-- Шишнадцать, -- сказал мальчик.
-- Дурень, -- поправил его дядя Сандро, -- не надо ничего говорить.
Скажи, я не знаю, я там не был. Понятно?
-- Да, -- сказал мальчик и помчался стрелой, боясь быть снова
остановленным и окончательно запутанным новыми подробностями этой
интересной, но, оказывается, слишком сложной игры.
-- Лучше бы сам пошел, -- сказала Тали, откладывая гитару и снова
берясь за иглу.
-- Что ты! -- отвечал ей дядя Сандро. -- Как только я отсюда уйду, они
шпиона запустят сюда!
Вскоре вернулись все женщины и, рассевшись по своим местам, принялись
за работу. Примерно через час в сарай вошел мальчик и сказал, что у Цицы
девятнадцать шнуров.
-- Не может быть! -- в один голос воскликнули все женщины, вскидывая
головы и ощетинивая иглы.
-- Постой! -- гневно воскликнул дядя Сандро. -- На вид как?! Горка
возле нее большая?
-- Горка так себе, ничего, -- сказал мальчик, растерявшийся от общего
возмущения.
-- Ложь! Ложь! Ложь! -- воскликнула Тали. -- Чтобы эта дважды
прокисшая, трижды протухшая низала быстрей меня?! Ей помогают!!!
С этими словами она швырнула свою иглу и, громко рыдая, пошла в сторону
дома, перемежая рыданья проклятьями в адрес своей соперницы и всего
охотничьего клана.
-- Чтоб я вынула твое лживое сердце из груди, -- рыдала Тали, -- чтоб я
его поджарила на табачной игле, как на вертеле..
Женщины из сарая замолкли, прислушиваясь и удивляясь свежим
подробностям ее проклятий, чтобы запомнить их и при случае применить к делу.
Их прислушивающиеся лица с забавной откровенностью выражали раздвоенность их
внимания, то есть на лицах было написано общее выражение жалости к обманутой
Тали и частное любопытство к сюжету ее проклятий, причем частное любопытство
ничуть не подозревало, что оно в данном случае неприлично или противоречит
общей жалости.
-- ...И чтоб я, -- между тем продолжала Тали, закончив могучий аккорд
рыданья, -- скормила его нашим собакам! И чтоб они, -- тут она поднялась на
еще одну совершенно неожиданную ноту, -- чавкая! Чавкая! Поедали его!
Тут сидевшие в сарае лучшие умелицы народных заклятий переглянулись.
Неожиданный глагол, употребленный Тали, с плакатной смелостью вырывал
крупным планом морду собаки, мстительно чавкающую лживым сердцем соперницы.
-- Неплохо, -- сказала одна из них и посмотрела на другую.
-- Что и говорить -- пришлепнула, -- согласилась другая.
-- Что вы тут расселись, как овцы! -- заорал дядя Сандро на женщин. --
А ну, верните ее сюда! Не дай бог еще услышат там...
Тали вернули в сарай и, едва усадили, как оттуда раздался голос.
-- Кто это там у вас плакал? -- спрашивал голос женщины из сарая
соперников.
-- Что я говорил?! -- сказал дядя Сандро и, высунувшись из сарая,
крикнул своим зычным голосом: -- Это Лена плакала, Лена! Чего вам?!
С этими словами он быстро поднял бинокль и направил его на сарай
соседней бригады, словно хотел убедиться, какое впечатление произвели его
слова на кричавшую женщину.
-- Небось Макрина? -- спросили из сарая.
-- Да, Макрина, -- сказал дядя Сандро. -- Тише, она опять кричит.
Не отрывая бинокль от глаз, словно это помогало ему слушать (а это и в
самом деле помогало ему слушать), он прислушался.
-- А нам послышалось... голос Тали, Тали! -- донесся издалека голос
Макрины.
-- Ха! Так и знал! -- усмехнулся дядя Сандро.
-- Тали плакать не с чего! Не с чего! -- закричал он, глядя в
заплаканные глаза своей дочери. -- Тали поет и смеется!
Дядя Сандро снова посмотрел в бинокль и увидел, как жещина обернулась в
сторону сарая, видимо передавая остальным его слова. Потом в бинокле
появилось лицо Макрины и по его ясному озорному выражению дядя Сандро понял,
что она хочет сказать что-то неприятное.
-- Слышали, как она поет, слышали! -- уловил дядя Сандро.
-- Делом надо заниматься! Делом! Э-у-у-уй! -- закричал дядя Сандро и
вошел в сараи, показывая, что не хочет тратить время на пустые разговоры.
-- Я всегда могу узнать, что она нанизала, а что ей подсунули, --
сказала Тали, не отрываясь от работы.
В сущности, Тали была права, у каждой низальщицы свой почерк: одна
прокалывает стебелек табачного листа повыше, другая пониже, третья и так и
так, четвертая, прокалывая, надламливает его и так далее. Но занятие это,
конечно, хлопотное и неприятное. Лучше уж обойтись без него.
Дядя Сандро решил снова послать мальчишку в сарай той бригады, но для
маскировки он уговорил Кунту через некоторое время, якобы в поисках
мальчика, заглянуть туда же.
Мальчик отправился в путь, а через некоторое время за ним заковылял и
Кунта. Когда дорога стала подыматься на холм, Кунта по старой привычке
срезал ее, чем сильно обеспокоил дядю Сандро.
-- Вот, козлиная голова, -- бормотал он, следя за ними в бинокль, --
смотрите, если он раньше мальчика не явится туда...
Не дожидаясь вестей оттуда, дядя Сандро вошел в сарай. Теперь он
заметил, что холмик табака возле его дочки сильно уменьшился, а до вечера
было еще далековато. С молчаливого согласия всех других женщин, дядя Сандро
стал перекладывать ей охапки табачных листьев, наломанных другими женщинами.
При этом он выбирал самые крупные листья, потому что чем крупнее лист, тем
его легче нанизывать и вдобавок он сам быстрее заполняет иглу. Это уже было
нарушением правил соревнования, но сравнительно небольшим. Низала-то
все-таки она.
Дядя Сандро время от времени выходил из сарая и смотрел в бинокль.
Наконец появился Кунта.
-- Ну, что? -- стали спрашивать у него нетерпеливые женщины. Вид Кунты
дяде Сандро не понравился.
-- Мрачный, как его горб, -- сказал дядя Сандро, опуская бинокль.
Мрачность Кунты оказалась вполне оправданной. Придя в сарай, он
объявил, что у Цицы нанизано тридцать два шнура.
-- Ах, так! -- воскликнула тетя Маша и, сдернув на свой заполненный
шнур последнюю иглу, взяла его за оба конца и, не вставая, перебросила
тяжелую зеленую гирлянду сидящей рядом Тали.
-- И мы! И мы! -- закричали все остальные женщины и, повскакав со своих
мест, стали перетаскивать и перебрасывать в ее кучу нанизанный ими табак. У
Тали за одно мгновенье прибавилось четырнадцать шнуров табака, и она снова
вышла вперед.
Тали рассмеялась сквозь слезы и, в неожиданном бравурном темпе сыграв
"Гибель челюскинцев", как бы окропила женщин взаимно освежающей бодростью.
Часа через два дядя Сандро заметил в бинокль, что в табачный сарай
соперников вошел председатель сельсовета Махты.
-- Ну, при нем-то не будут подкладывать, -- сказал он, опуская бинокль.
-- Что и говорить, при нем не посмеют, -- согласились женщины и уже до
вечера каждая работала только на себя. Дядя Сандро послеживал за табачным
сараем соперников и верхнечегемской дорогой, чтобы вовремя заметить
председателя сельсовета, если он покинет соседнюю бригаду до конца рабочего
дня.
Уже в сумерках Тали донизывала шестьдесят шестой шнур табака. По
строгим условиям договора во время соревнования низать табак разрешалось на
протяжении любого времени суток без использования искусственного освещения.
Донизав шестьдесят шестой шнур, Тали схватила свою гитару и побежала
домой. Ей еще надо было вымыться, переодеться и явиться в праздничном наряде
для получения заслуженной награды. Она была спокойна за свой приз, по
предварительным данным разведки было ясно, что Цица, несмотря на помощь
родственников, никак не могла подняться выше пятидесяти шнуров.
Подобно тому, как люди, чтобы разобраться в самых запутанных
проявлениях жизни, вдруг обращаются к мнению детей или заведомых глупцов,
как бы чувствуя, что в данном случае к истине нельзя подойти логическим
путем, а можно выхватить ее из тьмы мгновенным взглядом случайного
наблюдателя, так и дядя Сандро, зажигая фонарь, чтобы приступить к
пересчитыванию и перекладыванию в один ряд всего нанизанного за день табака,
спросил у помогавшего ему Кунты:
-- Что ты думаешь про это соревнование?
Кунта приподнял второй конец шнура, встряхнул его и, когда они,
вытянув, уложили его отдельно, сказал, выпрямляясь, насколько позволял ему
выпрямиться горб:
-- Я думаю -- соревнование вроде кровной мести... Выигрывает тот, у
кого больше родственников.
Не успел дядя Сандро насладиться точностью его определения, как возле
сарая раздался бодрый голос Махты:
-- Искусственное освещение -- запрещается! Дядя Сандро почувствовал в
его голосе знакомые интонации легкого опьянения мечтой, которые бывают у
истинного алкоголика в предчувствии близкой и точно гарантированной выпивки.
Было решено (еще днем) устроить у тети Маши дружеский ужин человек на
семьдесят -- восемьдесят в узком кругу лучших людей обеих бригад, где Тали
будет вручен патефон вместе с комплектом пластинок. По этому поводу во дворе
у тети Маши уже расставляли столы, резали кур и собирали лампы из ближайших
домов.
-- Искусственное освещение проходит как грубейшее нарушение
соцсоревнования! -- продолжая восторженно витийствовать, Махты вошел в сарай
и поздоровался за руку не только с дядей Сандро, но и с Кунтой.
-- Смотри, дорогой, -- отвечал ему дядя Сандро, приподымая фонарь и
показывая, что в табачном сарае остались несметные сокровища человеческих
трудов, но самих людей, нарушающих условия соцсоревнования, нет.
-- Знаю, -- сказал Махты и, оглядев темные сугробы неубранного табака,
двинулся к выходу, -- молодцы наши девочки, молодцы!
И по его восторженному голосу дядя Сандро понял, что Махты хотел
сказать, а хотел он сказать, что за таких девочек сколько ни произноси
здравниц, все мало будет. И тут дядя Сандро заразился его настроением.
-- Давай-ка, побыстрей, -- сказал он Кунте и ухватился за конец шнура.
И тут из дому раздался крик его жены. Дядя Сандро бросил шнур и
выпрямился.
-- Э-гей, ты! -- кричала она своему мужу сквозь рыданья. -- Тали там
нет?!
-- Какого черта! -- крикнул дядя Сандро в ответ. -- Она же с тобой
мыться ушла!
-- Ее нигде нет! -- закричала в отчаянье тетя Катя, и голос ее
захлебнулся в надгробных рыданиях.
-- Как нет?! -- проговорил дядя Сандро, и фонарь дрогнул в его руке. --
