А ну, держи!
Он передал фонарь Кунте и кинулся к дому.
Когда он прибежал домой, тетя Катя сидела на крыльце, бессильно опустив
руки на колени и горестно покачивая головой.
Вот что она ему рассказала и впоследствии много раз пересказывала, и с
годами воспоминания ее не только не потускнели, а, наоборот, обрастали все
новыми и новыми свежими подробностями, которые она в тот час не могла
вспомнить или даже считала неуместным вспоминать.
Оказывается, после окончания работы, прихватив свежую одежду, девочка
вместе с матерью пошла к роднику. Там они развели огонь, нагрели воду, и
девочка, сбросив свое прозефиренное платье, как обычно, вымылась в зеленом
шалашике из ольховых веток. Здесь обычно мылись все женщины.
Ничего особенного тетя Катя за ней не приметила, только обратила
внимание на то, что Тали очень торопится и что на левой ноге ее, повыше
колена, отпечатался след папоротниковой ветки. (Интересно, что, по словам
чегемских старожилов, раньше тетя Катя, рассказывая об этом, простодушно
оголяла ногу и показывала место, где отпечатался этот след. Ваш скромный
историограф никогда этого не наблюдал не потому, что отворачивался в этом
месте из присущей ему скромности, а потому, что тетя Катя уже в наше время,
несколько раз при мне рассказывая эту историю, просто указывала рукой на то
место, где, по ее мнению, отпечатался символический знак. Да и вообще было
бы странно ожидать от спокойной, мягкосердечной старушки столь резких
экстравагантных жестов.)
Значит, тетя Катя во время купания своей дочки заметила этот след и
сперва не придала ему значения, ну, подумаешь, отсидела ногу. Хотя со
свойственной ей естественной непоследовательностью она тут же добавляла, что
этот след от папоротника на нежной ноге ее дочки ей сразу же не понравился,
и она нарочно терла его мочалкой, но он никак не отмывался.
-- Да, видно то, что напечатано судьбой, -- говаривала тетя Катя,
вздохнув, -- никакой мочалкой не ототрешь, да я-то знала об этом...
Потом, по словам матери, девочка быстро обтерлась полотенцем, и тут-то
несчастная мать (по словам той же несчастной матери) снова обратила внимание
на то, что след от папоротниковой ветки все еще держится на невинной ноге ее
дочки, но, видно, ничего уже нельзя было сделать, судьба набирала скорость,
как машина, выехавшая из города.
-- Хотя кто ее знает, -- добавляла она, задумчиво вздыхая, -- может,
если б отпарить ногу, и обошлось бы...
Одним словом, что говорить... Тали надела на себя крепдешиновое платье
(почти неношеное), красную шерстяную кофту и красные туфли, привезенные из
города беднягой Хабугом (вовсе не надеванные ни разу), и, даже не высушив
головы, кинулась к Маше.
-- Куда ты простоволосая, там чужие! -- крикнула тетя Катя ей вслед. Но
девочка уже перемахнула через перелаз и исчезла между высокими стеблями
кукурузы.
-- Гребенку забыла! -- крикнула Тали сквозь шелест кукурузы, и больше
она ее голоса не слышала.
Тут тетя Катя обернулась к костру и увидела, что сброшенная слишком
близко от огня рабочая одежда ее дочки уже тихо тлеет и дымится. Только она
подбежала к ней, как, пыхнув и обдав ее смрадным дыханием старого
курильщика, платье ее превратилось в пепел.
-- Одно к одному, -- возвращалась к теме судьбы тетя Катя, как бы
издали глядя на тот вечер, тот шалашик для купания, тот костер, -- она-то
выбросила одежду из шалаша не глядя, но я-то почему сразу не подобрала ее
платье?
Тетя Катя никак не могла понять, что это все означает, хотя уже тогда
чувствовала какую-то тревогу. Она загасила огонь, набрала в кувшин воды и
крикнула наверх, чтобы Тали возвращалась. Тут сверху раздался голос Маши, и
она сказала, что Тали к ним еще не заходила. Тут тетя Катя вовсе
перепугалась, но все-таки подумала, что девочка побежала ко двору тети Маши
и, увидев, что там много народу, в самом деле постыдилась своей мокрой
нечесаной головы и прямо кукурузой, чтобы срезать дорогу, побежала в сторону
дома. Что было делать? Ее несчастная мать с тяжелым кувшином на плече, с
нижним бельем девочки, но без ее рабочего платья, которое, как она уже
говорила, в пепел обратилось, ни разу не останавливаясь, поднялась до дома.
-- Тали! -- крикнула она, входя во двор, но никто ей не ответил. И тут
ноги ее ослабли, но она все-таки дотащила кувшин до кухни и бросилась в
комнату девочки.
Смотрит -- гитара висит над постелью. Наклонилась -- чемодан под
кроватью.
Не могла же, думала тетя Катя, девочка сбежать с кем-нибудь, не
прихватив смены белья?! И все-таки не по себе ей было, все не шел у ней из
головы этот проклятущий след от папоротниковой ветки на нежной ноге ее
девочки, повыше колена.
Она вышла на веранду и, увидев, что в табачном сарае мелькает свет,
решила, а вдруг девочку для чего-то позвали туда. И тут она крикнула мужу и,
услышав его ответ, совсем упала духом.
Разумеется, все это она с такими подробностями рассказывала позднее, а,
когда прибежал дядя Сандро, она ему только в двух словах изложила суть дела,
а про след от папоротниковой ветки даже не упомянула.
-- Дура ты! -- прикрикнул на нее дядя Сандро. -- Там сейчас полно
народу!!! Наверное, забилась куда-нибудь и обезьянничает с девчонками перед
зеркалом!
С этими словами он быстро направился к дому тети Маши. Там уже почти
все были в сборе, столы были расставлены, и женщины то и дело выносили из
кухни закуски и ставили их на столы. Дядя Сандро осмотрелся, рефлекторно
оценил закуски и определил эпицентр пиршества, то есть место тамады, то есть
свое место, и, вздохнув, подозвал тетю Машу.
Тетя Маша вышла из кухни, румяная от огня и рассеянная от
сосредоточенности на предстоящем веселье. Дядя Сандро рассказал ей о том,
что Тали где-то исчезла.
-- Да здесь где-нибудь, -- ответила тетя Маша, оглядывая столы и
стараясь вспомнить, чего где не хватает.
-- Фонарь мне! -- крикнул дядя Сандро, и один из молодых людей,
прислушивавшийся к их разговору, побежал на кухню и вынес фонарь. Через
мгновение все знали о том, что Тали исчезла.
Полдюжины молодых людей во главе с дядей Сандро спустились к перелазу.
Оттуда, подымаясь вверх по утоптанной тропе, они быстро нашли место, где
Тали сошла с тропы и, глубоко вдавливая ноги в мягкую пахоту, пошла по полю,
местами разрывая плети фасоли и огурцов.
-- Фить! -- присвистнул один из парней и, наклонившись, поднял огрызок
огурца с хвостиком.
-- Она! -- воскликнули все в один голос, потому что у огрызка был очень
свежий вид.
-- Или ее украли, или ничего не случилось! -- воскликнул один из
молодых чегемцев, прозванный Скороспелкой за быстроту и легкомыслие
умственных соображений.
-- Раз она сорвала огурец, значит, она не знала, что ее украдут, --
пояснил он свое предположение, показавшееся дяде Сандро не очень
убедительным.
Тут некоторые согласились с этим предположением, что девушка, решившая
бежать со своим возлюбленным, не станет по дороге прихватывать огурчики, но
некоторые, остановившись, стали спорить в том смысле, что все бывает на
свете. Тем более она в этот день сильно намаялась и, может быть, очень
хотела пить.
Дядя Сандро двинулся дальше, не выпуская из света фонаря следы своей
дочки. Через две минуты эти следы привели к заднему крыльцу дома тети Маши.
Тут дядя Сандро страшно повеселел, решив, что это одна из ребячьих затей его
дочки.
-- Она где-то здесь прячется! -- воскликнул он и, передав фонарь своему
наиболее воинственному племяннику Чунке, вбежал в дом.
Перевернули все комнаты, даже влезли на чердак, но ее нигде не было.
Желание спокойно посидеть за праздничным столом, где именно его выбрали бы
тамадой, было у дяди Сандро настолько велико, что это желание порождало все
новые и новые надежды, что с дочкой ничего не случилось, и сейчас все
выяснится, и все дружной гурьбой направятся к столам. Дядя Сандро вспомнил,
что под домом стоит колода для выжимки винограда. Наверное, она туда влезла,
подумал он, и, спрыгнув с крыльца, пригнувшись, полез под дом. Подойдя к
колоде, он сдернул с нее старую коровью шкуру, грозно сказав при этом:
-- Вылезай, вертихвостка!
В тот же миг из колоды шарахнулась собака и, обдав его какой-то трухой,
с воем выбежала в кукурузник.
-- Чтоб тебя!.. -- выругался дядя Сандро и уныло поднялся в дом, где не
только не нашли Тали, а, наоборот, обнаружили, что исчез патефон, хотя
пластинки остались на месте, если не считать, что в суматохе одна из них
сломалась.
Тут всем стало ясно, что дело плохо, и стали искать ее обратные следы
и, конечно, их быстро обнаружили Прямо с патефоном в руке она спрыгнула с
крыльца и приземлилась в трех метрах от него на тыквенный куст. Дальше следы
ее (теперь более глубокие из-за патефона, как радостно пояснили чегемские
детективы) вели к самому глухому углу приусадебного участка.
Тут страшный шум поднялся во дворе тети Маши. Женщины выли, мужчины
кричали, чтобы их отпустили, и они тут же уничтожат весь род этого паршивого
полукровки. Как только кто-нибудь начинал кричать, чтобы его отпустили, на
нем мгновенно повисали три-четыре человека, так, чтобы всем ясно было -- не
отпускают парня, а то наделал бы он делов. Интересно, что, пока успокаивали
и гасили этот очаг гнева, неожиданно загорался один из гасивших, словно в
него влетела искра из этого очага, и теперь все кидались успокаивать его, а
погашенный очаг как-то стыдливо смолкал и отходил в сторонку, словно говоря:
ну что ж, пусть более разгневанный и, значит, более достойный отомстит. Это
не мешало ему после некоторой передышки иногда снова загореться и броситься
мстить оскорбителю и, когда его схватывали успокаивающие и как бы говорили
ему своими удивленными взорами, ведь мы тебя уже успокоили, он, продолжая
неистовствовать и кричать, отвечал им глазами, мол, не виноват, оказывается,
там еще оставался огонь, оказывается, вы меня не до конца загасили.
Особенно неистовствовал Чунка. Он порвал на себе рубашку и дал в воздух
два выстрела из своего кольта, чем перебудил всех окрестных шакалов, и они
уже до утра не переставали выть и перелаиваться с чегемскими собаками.
Услышав этот шум, тетя Катя все поняла и с громкими рыданиями, время от
времени зовя свою дочь, стала подходить к дому тети Маши.
-- Та-ли! -- кричала она, как бы выплескивая из рыданий имя дочери.
-- А-а-а, -- рыданьем отвечали женщины со двора тети Маши, как бы
говоря ей: и мы скорбим с тобой, и мы, как видишь, не сидим сложа руки.
Словом, все шло как надо. В таких случаях младшие представители рода,
сверстники украденной девушки, должны проявлять неслыханное бешенство, тогда
как старшие представители рода должны скорбеть и стараться ввести это
бешенство в разумные рамки кровной мести.
К большому горю, как это часто бывает, примешались досадные мелочи, в
данном случае смешные претензии охотничьего клана. Представители его по мере
накала драмы умыкания стали все громче, все увереннее роптать на то, что
Талико, сбежав замуж за парня из другого села, не имела права забирать с
собой патефон.
-- Но ведь она его выиграла?! -- удивлялись родственники Тали. -- Ведь
она была нашей колхозницей?!
-- Нет, -- отвечали упрямцы из охотничьего клана, -- побег явно был
задуман раньше соревнования, значит, мысленно она уже была там...
-- Да что там спорить, -- притворно вздыхали родственники девочки, --
патефон-то теперь не вернешь, но вот пластинки, те, что еще не разбили,
