ее дочь. Видишь, как чудно получается? Видно, их породу тянуло на эту
породу.
Как отец ни отговаривал, что ни делал, сын женился на ней. Бадра эту
вдовушку давно оставил, но все равно нехорошо по нашим законам: отец ложился
с матерью девушки, на которой теперь женился сын.
Но вот они хорошо живут, и невестка скоро должна родить. А в это самое
время гнилоглазый все вынюхал и через своего человека передал Бадре:
-- Или ты со мной поговоришь о Хаджарате, или я с твоим сыном поговорю
о кровосмесительстве!
И Бадра испугался. Но все же он был честным. Предупредил отца.
-- Опозорю себя и вас, -- сказал он отцу, -- не устою перед
четырехглазым. Если сын что узнает -- застрелится. Заранее говорю -- ради
сына на все пойду, все, что знаю, скажу четырехглазому. Что-нибудь
придумайте, пока не поздно!
И тогда в ту же ночь отец принял решение. В ту же ночь, никому ничего
не говоря, мы снялись со своего места и переехали в Чегем. Тогда Чегем был
чистым, как этот луг под водопадом.
В те времена крестьянский дом не был захламлен добром, как сейчас.
Телевизоры, шифоньеры, диваны, чума, холера, -- кто тогда знал? Домашнюю
утварь -- на лошадей, впереди скот и тронулись с места. Вот так с тех пор мы
и живем в Чегеме.
И судейский тогда Бадру оставил. Через его боль он хотел разговорить
моего отца, а когда отец исчез, ему и Бадра стал не нужен.
Время идет, а Хаджарата никак не могут взять. Но я уже говорил, как
трудно человеку одному. И вот Хаджарат, забыв свои обиды, сдружился с одним
абреком. Вместе спят, вместе едят, вместе уходят от погони. У этого абрека
брат был арестован и сослан в Сибирь. Он тоже был абрек.
Однажды они, я говорю о Хаджарате и этом абреке, высоко в горах
наткнулись на человеческое жилье. Оказывается, там жил пожилой абхаз со
своей дочкой-перестарком. Он выкорчевал лес, посеял кукурузу, держал пчел.
Знал я его имя -- забыл, будь оно проклято!
Хаджарату приглянулось это место. Вокруг ни души, чащобы -- не
прорубиться, ущелья -- не переползти. Старик этот пятнадцать лет там прожил,
и ни один человек не знал, где он живет. Он иногда спускался вниз, но к нему
никто никогда не подымался...
Почти прямо над грохочущим водопадом из-за хребта вывалился вертолет,
на мгновенье грохотом мотора перекрыл шум водопада, и, бешено вращая
огромными, неряшливыми лопастями, как бы проваливаясь и выбираясь из
воздушных ям, пропилил над альпийскими лугами и завалился за северный
хребет.
Старый Хасан взглянул ему вслед привычными спокойными глазами и сказал:
-- Это чудище сверху все видит. В прошлом году в самом дремучем урочище
под Псху он нашел последних новоафонских монахов. Человек в лесу без огня не
может. Огонь не может без дыма. Через дым нашли. Сняли всех вертолетом,
привезли в город и отпустили. Власть, как и мы, пастухи, не любит, чтобы от
нее скрывались: пасись на глазах!
Но тогда вертолетов не было, тогда можно было спрятаться. И вот стал
Хаджарат со своим другом туда наведываться. Домой нельзя. Перебраться через
Кавказ и жить среди других народов наши тогда не могли. Сейчас везде живут.
Тогда не могли.
Если бы он знал, что будет революция и власть перевернется вверх
ногами, может быть, переждал бы где-нибудь на Кубани. Но он не знал. Сейчас
некоторые делают вид, что он -- революция-конституция -- все знал. Как и все
мы, он знал -- икзикуция. А революция-конституция -- не знал. Он был простой
и решил жениться на дочери этого старика.
-- Так и так, -- говорит Хаджарат старику, -- имя мое ты знаешь, как и
вся Абхазия. Хочу жениться на твоей дочке. Буду раз в неделю приходить,
мыться, переодеваться, отдыхать. Деньги у меня есть, добро у меня есть, если
убьют, все вам останется. И по хозяйству буду помогать, пока жив. Что ты мне
скажешь на это?
Испугался старик, а что может сказать такому человеку?
-- Спроси у нее, -- говорит, -- если она хочет, пусть выходит.
Спросил. Она опустила голову.
-- Если я такому человеку приглянулась, -- говорит, -- согласна.
И вот Хаджарат стал ее мужем. Но, конечно, ни свадьбы, ни гостей.
Только этот его друг знает о женитьбе. И вот, значит, они живут. И бедный
Хаджарат привязался к ней. Все же женщина, все же очаг. И она, как бывает
весной, когда старый кол изгороди вдруг выбрызгивает листья, помолодела,
порозовела.
А судейский в это время сидит в Мухусе и рассылает своих шпионов по
разным деревням. И он наконец донюхался, с каким абреком сейчас дружит
Хаджарат. У этого абрека была жена, и он иногда тайком приходил к себе
домой. И вот однажды приезжает к ней гнилоглазый и уговаривает помочь
встретиться с ее мужем.
-- Если твой муж подсобит мне в одном дельце, -- говорит ей, -- я его
верну тебе.
И жена обрадовалась. Надоело жить без мужа. Устроила встречу, и
судейский сказал абреку:
-- Твой брат в Сибири. Сибирь большая -- человек может не найти дорогу
назад. Возьми Хаджарата живого или мертвого. И брат твой вернется домой, и
дело твое я закрою.
Крепко задумался абрек да недолго думал.
-- Живым он никому не дастся.
-- Тогда убей.
-- Я не могу, -- ответил абрек, -- попробуйте через такого-то.
И он открыл судейскому про старика и его дом в горах. Судейский об этом
ничего не знал.
-- Что за старик? -- обрадовался судейский. -- Откуда он родом? Кто его
родственники? Почему живет вдали от людей?
И этот абрек все рассказал, что знал о старике. Когда люди в горах в
одиночестве сидят перед костром, они много такого рассказывают, чего не
расскажут в низине.
Оказывается, пятнадцать лет назад в селе, где жил старик, постоем
стояли казаки. Икзикуция! И вот однажды старик вышел со своей дочкой в лес
собирать дикие груши, чтобы варить водку. Он натрусил одно дерево, и дочка
стала собирать груши, а сам он отошел подальше искать другое дерево. Слышит,
дочка кричит. Прибежал и видит: пьяный казак навалился на его дочку, чтобы
поглумиться над ее девичеством. Старик убил его топором и отволок в колючки.
А казаки стоят в селе -- пьют, гуляют. Икзикуция! И старик испугался. У него
была только жена и дочка. Родственниками был хиловат. Пока казаки не нашли
труп своего товарища, собрался в одну ночь и переехал в горы. Горы он хорошо
знал. Потом жена его умерла, и он остался там с дочкой.
-- Хорошо, -- сказал судейский, -- я найду старика. Но ты не говори,
что встречался со мной. Все, что я обещал твоей жене, сделаю.
Так они расстались, и судейский наконец вышел на старика. Старик,
конечно, не тур, все время не сидел в горах. Иногда и пониже спускался, к
людям. Там и встретились.
-- Я все про тебя знаю, -- сказал судейский, -- ты родом из такого-то
села. Ты родственниками хиловат. Ты живешь с дочкой в горах. И почему
живешь, знаю. И знаю, что ты приютил у себя в доме двух абреков. Один из них
государственный преступник Хаджарат Кяхьба. Мы его ищем уже много лет.
Казаки вот-вот окружат твой дом. Хаджарат, как ты сам знаешь, живым никому в
руки не дастся. Значит, казаки в перестрелке убьют вас и дом ваш сожгут. У
тебя только один выход -- убей Хаджарата!
Ты понял, какой шайтан этот судейский? Все сказал, но не сказал, что
дочка старика -- жена Хаджарата. Почему? Боялся, что старик постыдится
предать зятя.
Старик подумал, подумал и сказал:
-- Хорошо!
-- Оружие дать?
-- Нет. Я его топором зарублю.
-- Правильно, -- говорит судейский, -- это у тебя получается.
И вот прошло некоторое время, и Хаджарат с этим абреком встретились в
лесу и пошли к старику. Абрек этот уже знал, что старик будет убивать
Хаджарата. И Хаджарат почуял, что он в душе отделился от него. Он подумал,
что этого абрека подкупили или запугали. И он начал к нему цепляться, чтобы
тот загорелся и раскрыл себя. Но абрек не отвечал. А старика Хаджарат не
заподозрил: породнился, привязался.
И вот они поужинали у старика, и тут абрек говорит:
-- Хаджарат, ты у себя дома. Я тоже хочу пойти к себе домой. Если
сейчас пойду, к утру буду дома. Через три дня встретимся здесь.
И он ушел. Хаджарат был усталый и лег спать. Рядом легла жена. И он
уснул. Жена потолкала его -- не просыпается. Хорошо спит. Встала, оделась,
вышла к отцу:
-- Давай, отец!
Отец взял топор и подошел к лежанке. Сейчас у нас некоторые крестьяне
двухэтажные дома имеют. Тогда кто это знал? Уж не этот лесной старик. В его
доме была одна комната, перегороженная занавеской. В одной половине спал он,
а в другой его дочка с Хаджаратом.
И вот старик откинул занавеску, подошел к лежанке, изо всех сил
взмахнул топором, чтобы отрубить голову Хаджарату, но клинок запутался в
занавеске. Старик уже не мог остановиться, и лезвие скользнуло по голове
Хаджарата и почти отсекло ему ухо. Оно повисло на мочке.
-- Хайт! -- вскрикнул Хаджарат и, выхватив из-под подушки пистолет,
взлетел над лежанкой. Старик не успел еще раз поднять топор. Раздался
выстрел, и он повалился.
-- Отец! -- закричала дочка. -- Бандит убил тебя!
И тогда Хаджарат очнулся и понял, почему она одетая, почему не в
постели, и выстрелил в нее. Но не попал. Женщина за порог. Хаджарат за ней,
придерживая ухо, откуда кровь так и хлестала. Они два раза обежали дом
старика. А старик, оказывается, не был убит, он был только ранен в живот. Он
выполз из дому с топором в руке и, когда Хаджарат пробегал мимо него, он,
лежа, швырнул ему в ноги топор. И топор перерубил сухожилия правой ноги
Хаджарата. Он рухнул, но потом встал и прикончил старика.
Женщина в лес, а Хаджарат, истекая кровью, опираясь на палку, к утру
вошел в село Отхара. Там жила семья близких ему людей. Это были Гарпы.
Хорошие, чистокровные крестьяне. Они приняли Хаджарата как родного, травами
остановили кровь, вымыли, отпоили, положили в чистую постель. Все, что можно
было сделать, сделали.
Но Хаджарат устал от предательства. Он знал, что, если старик обещал
его убить в эту ночь, утром туда подымутся стражники, чтобы взять труп. И
они по следам крови легко выйдут на дом этих Гарпов. И он подумал, что,
может быть, эти хорошие люди не выдержат и предадут его. А иначе не поймешь
того, что он сделал потом.
-- Друзья мои, -- сказал он, -- я никогда не забуду ваш чистый очаг...
Но сейчас оставьте меня... Я устал...
Они решили, что он хочет уснуть, и стали выходить из комнаты.
-- ...расстанемся, пока хороши, -- услышал хозяин, выходивший
последним.
Но он решил, что Хаджарат уже сквозь сон что-то пробормотал. Он не
знал, что Хаджарат собирается уснуть навсегда. Через минуту из комнаты
раздался выстрел. Вбежали -- где он? Хаджарат, с простреленной головой,
мертвый, лежит в постели. Вот так, сынок, не уберегли мы его. Он подымал дух
народа, а он что, не человек? Его дух не надо было подымать? Любим сваливать
на чужих. Свои же его и предавали! Это его и сломало. Знаю, были стоящие
люди, вроде моего отца. И лучше моего отца были люди, но предатели оказались
сильней.
"Расстанемся, пока хороши!" -- с этим лучший из нас ушел от нас.
Вдуматься -- и камень заплачет. Если мы чего-то стоим как народ, мы внукам,
правнукам и праправнукам передадим этот стыд. Пусть горит! Забудем и сами
будем забыты! Не внявши упреку -- кого упрекнешь!
Старый Хасан замолк. Бушующий сноп водопада валил и валил с неимоверной
высоты, обдавая нас влажным дыханием, запахом мокрых камней, легким,
неназойливым дуновением вечности. Козы на большом плоском валуне белели, как
пятна снега. Под валуном, приткнув вытянутые головы в тень, в обморочных
