рыбачить в какую-то тьмутаракань. Я лизал языком влажные лепестки
цветка, распустившегося на стыке ее мощных бедер, я лизал ее грудь и
живот, она сомкнула свои тяжелые, чувственные веки и ворковала,
мурлыкала, бормотала непонятные фразы. Я держал в своих еще не окрепших
руках ее пышный зад, и все во мне трепетало от счастья. Я просунул
пальцы в щель между ягодицами и стал осторожно ласкать анус, Она открыла
рот. Я поцеловал ее соски и вошел в нее. Три секунды я, как весенний
ручей, струился спермой, а потом без сил рухнул на ее мокрое тело.
Анна была воплощением величественной женственности. Одновременно
притягательная и неприступная. Неуемно сексуальная и почти воинственно
чувственная. Она одна была для меня целой вселенной, которую пытался
постичь мой воспаленный мозг. Я поймал себя на том, что сижу под кустом
насквозь промокший и предаюсь фантазиям четырнадцатилетнего подростка.
Глупее не придумаешь. Я вылез из своего укрытия и уже было собирался
перемахнуть через забор, как вдруг отчетливо увидел, что сквозь
занавески просматривается женская фигура. Неужели она по-прежнему живет
в этом доме? Покинутая детьми и увальнем-мужем? Может, она меня
заметила? Может, она танцует за занавеской, раздетая донага, с туго
стянутыми волосами, целомудренно собранными на затылке в пучок? И это
целомудрие перевешивает ее крупноватое, но грациозное тело, так и
пышущее от избытка здоровой чувственности, - этакая пантера в человечьем
обличье... Господи, неужели я никогда не отделаюсь от детских фантазий?
Вернувшись домой, до нитки промокший и злой на самого себя за то,
что дал себя уговорить и поехал на эту встречу, которая ровным счетом
ничего не дала, кроме бесполезных, пустых разговоров, я разделся и полез
под душ.
А еще через час расселина между роскошными бедрами Анны поглотила
меня, и я уснул. Когда же наутро проснулся, почувствовал жар. Ноги и
руки ломило, голова была словно пудовая бетонная чушка, нос и горло
заполнили полчища бактерий, словно пришельцы из других миров. Я взял с
тумбочки пачку печенья, отключил телефон и весь день провел в постели в
каком-то полубреду. Ко мне являлась Анна и улыбалась своими
целомудренными губами. Она брала в рот мои яички, щекотала меня своими
длинными ногтями, до последней капли высасывала мой семенной фонд. А
потом ложилась на меня, будто живая перина.
- 48 -
Часам к восьми вечера жар стал нестерпимым. Я с трудом поднялся с
постели и натянул на себя махровый халат. Тщетно перерыл всю квартиру в
поисках чего-нибудь жаропонижающего. Нетвердой походкой вышел на
площадку и направился к соседям. Дверь была приоткрыта, таблички с
фамилией на ней уже не было. Неужели дед Василий переехал? Я только
собрался постучать, как дверь сама бесшумно открылась. На пороге
стояла... Анна с кувшином, полным воды. На ней, как и на мне, был только
купальный халат. Она была босиком, старше меня на десять лет, но,
несмотря на то что морщинки стали чуть глубже, а в густых волосах
появилась пара серебряных прядей, она была все та же. Я смотрел на нее,
Она выжидательно глядела на меня, в глазах ее был немой вопрос. Я знал,
что это она, но отказывался верить своим глазам. Она меня не узнала. Я
откашлялся, не зная, с чего начать. Почувствовал, что краснею. Опустил
глаза. Открыл рот, но не смог выдавить из себя ни слова. "Вы больны?" -
услышал я ее голос будто издалека, будто с расстояния в десять лет. Я
смог лишь кивнуть. Она взяла меня под руку и повела туда, откуда я
пришел, в маю собственную квартиру. Там она осторожно сняла с меня
халат, и я остался в чем мать родила с членом, торчащим, словно
Пизанская башня. Улыбнувшись, она осторожно взяла его обеими руками.
Потом уложила меня в постель, ушла и вскоре вернулась с таблетками и
апельсиновым соком. Закрыв дверь на замок, она сбросила с себя халат, и
он упал к ее ногам. Под халатом она оказалась совершенно голой, и я
вперил взгляд в это роскошное тело. Круглый живот, лобковые волосы,
похожие на мех горностая, мощные бедра, колени... Я увлек ее вниз, на
кровать, она мягко опустилась на меня. Я массировал пышные ягодицы, она
бережно ввела член в свою влажную щель и лежала, не шевелясь. От ее
улыбки у меня закружилась голова.
"Пощекочи меня", - попросила она, и я просунул пальцы между ее
круглых ягодиц. Когда я стал ласкать ее анус, она закатила глаза от
удовольствия. Мои пальцы едва касались тугого, окруженного мягкими
волосиками колечка, когда же я просунул средний палец внутрь, она громко
застонала. Я сделал несколько сильнейших толчков вверх и тут же бурно
кончил..."
("Экстрасенс")
Кровавая оргия
Меня разбудил сильный толчок и глухой рокот. Корабль тошнотворно
качнулся и сразу просел. Я вскочил с постели. Новый взрыв вырвал из-под
ног пол и швырнул меня к переборке: было такое ощущение, словно череп
заполняется абразивной пылью и выдавливаются глаза.
Мир был странно искажен: перекошенный, внезапно потускневший
иллюминатор смотрел прямо в воду и ощутимо (так, что схватывало под
ложечкой) опускался вниз, в пучину. В каюте отчетливо слышался рев
врывающихся в трюм потоков, за тонкой металлической стенкой что-то
шипело и суетливо дребезжали истеричные шаги людей.
- Нас взорвали! Террористы!
Сердце свинцовым комком провалилось в грудь, и, скользя по
вздыбленному полу, я рванулся к двери. По коридору, пенясь, хлестала
вода. Бежали какие-та люди с неузнаваемо-одичалыми, ополоумевшими
лицами.
- 49 -
Спасайся, кто может! Спасение там, в том конце длинного, узкого
коридора, этого залитого оранжевым аварийным светом аппендицита, где у
трапа сгрудилась обезумевшая толпа людей! Оттолкнувшись от дверного
проема, я бросился в этот задыхающийся в истерике человеческий поток,
натыкаясь на чьи-то локти, головы и ноги. Несколько секунд я барахтался
в этой адской дробилке, потом получил сильный удар по черепу и, теряя
равновесие, провалился и полураспахнутую дверь ближайшей
каюты-мышеловки. Скользнув по линолеумному голу, я врезался лбом в
кромку стола и упал, уткнувшись лицом в иллюминатор.
Там, за толстым холодным стеклом, уже была вода - зеленая,
изумрудная, весело поигрывающая преломлениями солнечных лучей,
пронизанная хрустальными гирляндами воздушных пузырьков!
Господи! Мы уже погибли! Мы уже мертвецы! Мы, несколько обезумевших
крыс человеческого рода, загнанные в герметичные закутки-лабиринты
транс-океанского лайнера, лишь переживаем собственную смерть,
упакованные в плотную воздушную подушку где-то внутри необозримой
корабельной утробы! Боже! Этого воздуха хватит всего на несколько
часов, а потом придет агония, мучительная смерть от углекислотного
отравления, когда. нестерпимая боль начнет распирать череп и раздирать
горло, выдавливать из орбит глаза и свертывать в жгут мышцы!
Кажется, я заорал и стал молотить руками по прибывающей в каюту
воде. Кровь из ссадины на лбу заливала глаза. Внизу трещали переборки,
за иллюминатором зазмеились зеленые водоросли, потом судно тряхнуло, и
оно легло на дно, скрежеща раздавленными под днищем камнями. Внутри его
чрева что-то хрустнуло, в коридоре пронесся истошный вопль.
Мой взгляд заметался по каюте. Мозг все еще никак не мог
примириться с неминуемостью смерти, все еще верил в возможность
какого-то невероятного, фантастического спасения. Лампа, иллюминатор,
металлический шкаф - боже, боже, где же выход?! Господи! Что это?..
В каком-то судорожном рывке мой взгляд упал на нее - на забившийся
в угол, сжавшийся на корабельной койке, раздавленный обвалом
происходящего комок человеческой плоти.
Господи! Прости меня! Мне же больше не жить! Все равно смерть...
Сме-ерть! И никто ничего не узнает... Господи, как я не хочу умирать!
Я встал и шагнул к ней. Мокрые джинсы облепляли мои бедра свинцовой
тяжестью. Опустошенные ужасом глаза зафиксировали мое перемещение. Ее
беспомощность и подавленность странным образом возбуждали меня: ощущение
того, что здесь, рядом, есть кто-то, еще более затерянный, потрясенный,
отчаявшийся, чем я, чью мягкую и беззащитную плоть можно безответно
рвать и терзать, заводило меня. Не говоря ни слова, я резким движением
сорвал с нее тряпки и бретельки. Я даже не глядел толком на нее, но все
равно ослепительное сияние вожделения вспыхнуло в моем мозгу.
Распаляясь, я стащил с себя рубашку, вместе с трусами содрал с ног
джинсы, и мой хищный зверь вырвался на волю перед самым ее лицом,
отразившись двумя языками пламени в гипнотически замерших зрачках.
Я не дал ей ни малейшего шанса. Я смял ее, навалился всей массой,
распластал на кровати, заткнул рот губами. Разрывая чужую плоть
окаменевшим пенисом, я внезапно почувствовал, как тонки и слабы
человеческие кости, - ее ребра буквально прогибались под моей тяжестью.
Ожесточенно вдавливаясь в нее, я каждый раз всей грудью ощущал эту
зыбкость и хрупкость костного корсета, внутри которого, отчаянно
пульсируя толчками сердца, бьется жизнь распинаемого и разрываемого мною
существа.
Но все кончилось настолько неожиданно быстро, что в последний
момент я ощущал скорее досаду и боль, чем удовольствие. Внезапно теряя
силы, я отвалился от нее и плюхнулся голым задом в воду.
- 50 -
Странное опустошение навалилось на меня. Мир словно потускнел, стал
слепленным сплошь из серых тонов. Воздух был уже заметно сперт. Я сел в
воде и подумал, что осталось только одно: дойти до буфета, если его еще
не затопило, и напиться до потери сознания, может, так будет легче
издыхать. Я поднялся и, не одеваясь, пошел к двери, тяжело переставляя
ноги в прибывающей воде.
- Куда ты? - услышал вдруг за спиной.
Я вздрогнул и обернулся, словно меня ударили хлыстом. Она не должна
была говорить, у нее не должно быть, по крайней мере, такого спокойного
голоса!
Девушка сидела на кровати, неестественно широко разбросав белые
тонкие, как мне показалось, лишенные костей ноги, и, глядя на меня
изумленными глазами, закрывала рукой промежность. Наверно, я довольно
тупо уставился на нее. Она отняла руку и показала раскрытую ладонь.
- Смотри, кровь.
Я глупо ухмыльнулся.
- Это сделал ты, - в голосе не было никаких особенных эмоций,
скорее, несколько удрученная констатация факта.
Я сделал движение в сторону двери - мне становилось не по себе.
- Не надо, - вдруг пискнула она. - Не уходи, я не могу одна! Я
боюсь! Не оставляй меня! - она спрыгнула с койки и, с неожиданным
проворством накинув брошенную мною рубашку, пошла ко мне.
В эти секунды я смог оценить свою "избранницу": она была худенькой,
как тростинка, и чуть-чуть неуклюжей, может, из-за того, что я ее так
зверски разорвал. Мокрая рубашка облепила, казалось, просвечивающие
плечи и едва выступающую грудь. Она даже неловко улыбнулась и, подойдя
ко мне вплотную, вдруг очень просто спросила:
- Мы ведь умрем, да?
- Нет, - зло сострил я, - будем жить вечно.
- Ну подожди, не уходи! Давай вместе, - бултыхая воду ногами, она
двинулась за мной и у самой двери прикоснулась рукой к моему плечу. - Не
оставляй меня, что тебе... Что бы там ни было, но я теперь все-таки твоя
женщина.
Где-то в горле у меня вдруг встал ком. Я обернулся и увидел эту
