Ростислава, от сестер. Вверх из Переяславля, из Киева, из Чернигова письма
шли и восемь дней, и девять дней. Вниз Владимировы письма поспевали на
двое суток скорее.
Перед становленьем рек гонец привез сразу два письма, от князя
Всеволода и князя Святослава Черниговского, старшего отцовского брата.
Святослав писал племяннику, чтоб тот готов был подать помощь Святославову
сыну, Владимирову брату двоюродному, Глебу. Глеб Святославич сидел в
Новгороде. Отец велел Владимиру во всем слушать дядю Святослава, как если
бы сам он, Всеволод, сыну что приказал. Речь же шла о Всеславе, будто бы
полоцкий изгой собирается идти на Новгород. Пришлось Владимиру задуматься:
почему дядя Изяслав Киевский молчит, почему отец с дядей Святославом не
пишут, что Святополк Изяславич, посланный в Полоцк на место умершего
Мстислава, должен против Всеслава делать? Почему ему-то, Владимиру, не
приказали на помощь Глебу идти вместе со Святополком? Будто бы нет ни
Полоцка, ни Святополка! Советоваться было с кем. Смоленский епископ
славился умом. В дружине у Владимира кроме боярина Порея были и другие
надежные бояре, старые опытом. Русские князья советовались с дружинами.
Законом такое писано не было, но обычай прочнее закона: закон выдумать
можно, обычай от жизни идет. Порешив вместе с князем, дружина охотой за
князем идет, доброй волей брони надев. Добрая воля сильнее клятв-обещаний
и крепче крестного целования.
Однако ж молодой князь решился про себя думать: дурак думкой
богатеет, умный и подавно. Владимир собирал, раскладывал, складывал,
примерял. Получалось - не ладно между младшими Ярославичами и
Ярославичем-старшим. Старший из рук младших принял Киев. В Киеве не любят
Изяслава, тихо отъезжают к Святославу в Чернигов, к Всеволоду в
Переяславль. Да и с криком бегут. Свободному человеку дорога не заказана,
иди, куда хочешь, живи, где сможешь прокормиться. Да не каждому хочется
покидать насиженный уголок и могилы отцов. Такие смотрят на досадившего
князя как на помеху и ждут не обычного веча, где судят рядовые дела, а
изрядного, когда Земля колыхнется.
Вспоминалась угроза: извергну тебя за то, что ты не холоден и не
горяч, а только тепел. Нет у Изяслава большой вины перед Киевской землей,
чтобы, покаявшись, искать мира, любви. Нет и заслуг, чтоб за него Земля
держалась. И в Ростове Великом, и среди смольян говорят про Изяслава: отец
у него князь был, а этот ни в тех и ни в сех.
Уже крепко ковал мороз. На Днепре лед был еще ненадежен, а на Смядыни
держал лошадь. Снегу мало, со льда сдуло порошу, и можно было любоваться
через лед, через прозрачную, как слеза девичья, воду дном, поросшим
водяными растениями. Видно все, как рукой достать. Топор уронили - вот он,
лежит, зарывшись железом, приподняв топорище. Старая лодья, выставив
поломанные ребра, на которых когда-то держались обводья, загрузла набухшим
долбленым днищем в мягкий ил, сразу и не поймешь, что лежит. Рыбы проходят
у тебя под ногами стайка за стайкой. Вдруг в сторону взяли. Им навстречу
идет острорылый осетр по самому дну, как ползет, н под его перьями
взмывают мутные облачка ила - как пыль на земле. Ребята долбят лунки для
подледного лова. Но как же быть со Всеславом, с Новгородом? С братом
Глебом Святославичем? Первое настоящее дело...
Довольно выдержав, Владимир собрал будто невзначай старших бояр.
Достаточно было сказано неспешных речей - только слушай. Хватает лукавства
в писаных книгах, не без хитрости живые книги. Городские бояре пустили
корни, у них семьи, дома, имущество, земля, люди, они держатся места. У
бояр, посланных с Владимиром, корни остались в Переяславле под надзором
друзей, под охраною князя Всеволода. Им скучно в Смоленске, переписываются
со своими, да что в письмах! Более года не видались. Каждый по-свому,
каждый по-разному они встрепенулись. На Всеслава? Пойдем! Рассчитывали
дороги, какую выбрать, сколько времени ехать и как. Спорили, но - важно -
без шума. Своих немало - пять десятков мечей. Но против Всеслава да к
Новгороду, в места плохо знакомые? Нужно брать с собою не менее сотен
полутора смольян. Проводников надежных, не хвастунов.
По Каспле с Ловатью до Новгорода свыше шести сотен верст. Зимними
дорогами будет покороче, но нет еще зимней дороги. Ехать в санях с обозом.
Нужно сто двадцать - сто тридцать саней, чтобы все с собой увезти и ехать
быстро, боевых лошадей вести за санями, с перепряжкой. За четыре дня
успеем доехать до Новгорода, когда установится санный путь. А пока
собираться и набирать смольян. бремя есть; без пути не сдвинуться я
Всеславу. Но где он?
Установился путь, нашелся и Всеслав. О движении его к Новгороду с
вожанскими полками прислали грамоты из Холма на Ловати, из Торопца на
Торопе. Гораздо ранее князь Святополк Изяславич писал из Полоцка: есть
слух, будто бы Всеслав ходит с войском у Ильменя.
К Новгороду Владимиру с дружиной, со смолянскими помощниками не
удалось поспеть. Глеб Святославич с новгородцами справился сам. Об этом
узнали на третий день после выезда из Смоленска, уже миновав Холм, от
беглецов - не то из полка Всеслава, не то от испуганных битвой людей. А к
вечеру встретили и самого Всеслава. Как волк охотника, так опытный воин,
заранее подзрев новых противников, успел с дороги сойти и стать перед
лесом, оградившись завалом из спешно срубленных елей.
Всеслав выслал своего старшего сына, Бориса, на дорогу к Владимиру с
наказом остаться заложником, а Владимира Всеволодича просить на
переговоры. Совсем светло, день выдался солнечный - все видели, что ни на
миг не задумался князь Владимир, выслушав Бориса Всеславича. Ясным голосом
ответил: "Добро, так и быть!" - и пустился к завалу, последней крепости
изгоя Всеслава, напрямик. Снегу в те дни еще мало нападало - на четверть.
Для саней по дорогам самая хорошая езда, а полем поезжай где хочешь: не
нужно было Владимиру пользоваться следом истомленной крестьянской лошадки
Бориса.
Всеслав встретил Владимира пешим. Стоял он перед завалом, а за ним
кто-то безоружный. Сам же завал, ощетиненный поднятыми к небу еловыми
лапами, был будто мертв. Никого не видать. Но слышно, что тюкают топоры по
мерзлому дереву. С мягким шумом упало еще одно дерево. Укрепляются кругом,
что ли?
- Садись, Владимир Всеволодич, - пригласил Всеслав, и подручный
принял коня.
Сели на сваленную сосну, на которую был заранее наброшен плащ, чтоб
свежая смола не липла. Сидели.
- Что ж молчишь-то? - спросил Всеслав.
- Жду, - отвечал Владимир.
- Ждешь... - согласился Всеслав. - Из ранних ты. То для меня хорошо.
Буду я думать вслух. Для тебя. Нас здесь нет и шестидесяти. Лошади есть.
Все голодные, ослабелые. Среди них ратных коней будет ли половина? -
спросил князь Всеслав и ответил: - Нет! У тебя, - продолжал он, не глядя
на Владимира, - дружинников сотни две, не считая конюхов при санях. И все
вы, лошади и люди, сытые, а смолянских конюхов ты тоже не зря выбирал не
силой выгонял. Так? - опять спросил Всеслав и опять сам ответил! - Так!
- Ты можешь меня взять, - говорил Всеслав, - но я не дамся тебе.
Кормил меня Изяслав затвором, бог меня от затвора и смерти спас. Вторично
не буду его искушать, затворным сиденьем я сыт. Новгородцы с Глебом
Святославичем меня отпустили. Ты меня убьешь, но и твоей дружины мало
останется. Выбирай, брат-князь, ты. Я свою долю уже выбрал.
- Ты обещался новгородцам? - спросил Владимир.
- Обещанье под страхом отпускается, ты же в святых книгах ученый, -
возразил князь Всеслав и, повернувшись всем телом, заглянул Владимиру в
глаза. - Но ты, я знаю, не только в одних святых книгах начитан. Слышал же
ты, как нормандский дюк Гийом, заманив Гарольда-саксонца, вынудил его
клятву дать? Слышал? И не бог между ними решил, а Гийомова хитрость да
саксонская горячая поспешность. На могиле Гарольда написали: "Несчастный"
- и только. И на моей могиле если что напишут, то те же слова. Обещанье!
Ты князь, и, запомни, на себе ты узнаешь цену обещаньям. Когда и как, не
знаю, но будет день - и ты мои слова вспомнишь. Скажи, долговязый книгочей
Святополк что тебе писал обо мне из моего Полоцка?
- Оповещал: ты ходишь под Новгородом и Новгороду грозишь, - ответил
Владимир.
- Когда он писал, меня еще под Новгородом не было, - заметил Всеслав.
- Но предвидел он верно, ибо предвидеть было легко. Почему же он сам на
меня не пошел? Первое, боится он из Полоцка выйти, страшась моих людей,
полоцких. Второе - он Изяславич, в Новгороде - Святославич. Если не знаешь
ты, так узнай: все далее расходятся Изяслав со Святославом. Всеволод же в
середине. Я Святополка выгоню из Полоцка. Кривская земля наша, мы сами
кривичи от древних князей. Кривская земля нас держится, Напрасно вы,
Ярославичи, нас гоните. Наше кривское дело - стоять против Литвы. Вы,
Ярославичи, нас поворачиваете, наше изгойство - ваш грех. Перед Землей
грех. Так-то, князь. Теперь садись на коня, ступай к своим и нам побольше
хлеба пришли. Ты небось хорошо запасся, не везти же обратно. - И Всеслав
засмеялся. - Смолянские пироги от века славились мягкостью, пряники -
сладостью!
Встали. Простились, обнявшись по-княжески, для чего Всеслав, будучи
на полголовы выше Владимира, с неподражаемой гибкостью как бы уменьшился.
И напоследок сказал:
- Еще тебе загадка, брат-князь. Почему новгородцы меня могли убить,
но не убили? Ответ пришлю, сверь его со своим.
Никто из старших бояр ничего не спросил, когда Владимир, вернувшись с
переговоров, не мешкая, наряжал обозные сани ехать к Всеславовой засеке.
Смолянские конюхи весело, не запинаясь отвечали Владимиру на вопрос: "А у
тебя в санях что?", помогая отбору запаса, даримого князю-изгою с его
неудачливой дружиной.
Боярин Порей, бывший при молодом князе не то дядькой, не то главным
советником, изготовившись к бою, сидел гора горой на богатырском коне.
Первым сообразив, что крови нынче не быть, он, с натугой перенеся правую
ногу через переднюю луку, соскользнул наземь и чихнул по-медвежьи так, что
конь отпрянул на полную длину повода. Видно, сила не в хитроумии шутки:
можно веселиться, не уставая, одним и тем же, когда оно приходится к
месту. Всеизвестный Пореев чох отозвался и смехом, и усмешкой, и быстрой
шуткой, столь же известной, как само богатырское чиханье, и столь же
неизносимой.
Дружинники слезали с лошадей, вынимали из конских зубов железа,
отвязывали уздечки от оголовий, зацепляли длинные чумбурные ремни к задкам
саней, расседлывали и бросали седла в сани. Прежде всадника - лошадь.
Помогая друг другу, стягивали доспехи, надетые поверх полушубков,
сменяли шлемы на шапки и влезали в овчинные шубы, чтоб мороз не пробрал на
быстрой санной езде.
Около леса, за Всеславовой засекой, поднялся дым один, другой. Будут
отогреваться, будут сытые, заночуют - что до них! На сколько-то времени
князь Всеслав остался в прошлом. В настоящем же дне жил первый княжеский
приказ. Владимиру довелось поступить в важнейшем деле собственной волей,
без совета с дружиной, без долгих раздумий. Послушались его, будто старого
князя. А не бывало ль, что спорили и оспаривали старейших?
Обозные, передав Всеславу запасы еды, догнали Владимира на ночлеге.
Из двух десятков саней Всеслав оставил себе половину под своих раненых и
ослабевших. Старшой обозный передал Владимиру деньги - плату за сани с
лошадьми - и грамотку, красиво выписанную свинцовым стилосом на бересте,
подручном русском пергаменте. Поблагодарив молодого Всеволодича за
