мужчина-слуга. Одет он был также, как и Пьер, но в остальном был полной ему
противоположностью -- высокий, худой, черноволосый. Он встал и пошел чуть
впереди них. Совсем скоро они оказались в небольшом светлом помещении, в
одной из стен которого была сделана широкая дверь, закрытая сейчас толстой
стальной решеткой. Охраняли ее двое слуг. У их ног сидели белые с рыжими
подпалинами собаки.
-- Эта дверь ведет наружу, -- совсем тихо прошептала Жанна, но шедший
впереди слуга, видимо, услышал ее и резко обернулся. Жанна побледнела и,
выпустив руку О., торопливо опустилась на колени прямо на выложенный черной
мраморной плиткой пол.
Охранники засмеялись. Один из них подошел к О. и велел ей следовать за ним.
Он открыл какую-то дверь и исчез за ней. О. поспешила следом. Она вновь
услышала у себя за спиной смех, звуки чьих-то шагов, потом дверь закрыли.
Она так никогда и не узнала, что там дальше произошло. Наказали ли Жанну, и
если да, то как, или же, бросившись на колени, ей удалось вымолить прощение
у милосердного слуги...
Потом, за время своего двухнедельного пребывания в замке, О. подметила, что
хотя правилами поведения под угрозой сурового наказания женщинам
предписывалось молчать в присутствии мужчин, они достаточно легко обходили
этот запрет. Правда, как правило, это бывало днем во время трапезы и только
тогда, когда рядом не было хозяев. В присутствии же слуг обитательницы
замка позволяли себе некоторые вольности. Слуги никогда и ничего не
приказывали, но не допускающая возражений, намеренная вежливость их просьб
заставляла женщин беспрекословно подчиняться. К тому же у слуг, видимо,
было принято наказывать нарушивших правила прямо на месте, не дожидаясь
появления хозяев. О. трижды сама видела -- один раз в коридоре, ведущем из
библиотеки, и два раза в столовой -- как пойманные за разговором девушки
были немедленно брошены на пол и безжалостно избиты. После этого она
поняла, что, вопреки сказанному ей в самый первый вечер, можно оказаться
выпоротой и средь бела дня.
Днем опереточные костюмы слуг придавали им какой-то зловещий, угрожающий
вид. Некоторые из мужчин предпочитали носить черные чулки и одевать вместо
белого жабо и красной куртки алую шелковую рубашку с широкими, схваченными
на запястьях рукавами.
Как-то, на восьмой день пребывания О. в замке, в полдень, когда все женщины
собрались в столовой, к сидевшей рядом с ней пышной блондинке с крупной
грудью и нежно-розовой шеей, подошел слуга. Похоже, он заметил как Мадлен,
так звали девушку, наклонилась к О. и прошептала ей что-то на ухо. Слуга
заставил Мадлен подняться и готов уже был преподать ей урок на глазах у
остальных, но не успел... Она упала перед ним на колени, и ее проворные
руки раздвинули складки черного шелка и извлекли на свет божий его, пока
еще дремлющий, пенис. Провинившаяся женщина осторожно высвободила его и
приблила к нему свои приоткрытые губы...
На этот раз ей удалось избежать наказания. Мужчина, отдавшись ласке,
закрыл глаза, и поскольку в тот день он был единственным надзирателем в
столовой, девушкам удалось вдоволь наговориться друг с другом.
Таким образом, всегда оставалась возможность подкупить того или иного
слугу. Но зачем это О.? Единственное, что по-настоящему было для нее здесь
в тягость -- это запрет смотреть в лицо мужчинам. Запрет не предусматривал
различий между хозяевами и слугами, и поэтому О. постоянно ощущала
опасность, так как, всячески стараясь сдержать мучившее ее желание, иногда
все же позволяла себе мельком взглянуть на их лица. Несколько раз О. была
поймана за этим занятием, но наказывали ее не всегда. Слуги нередко сами
нарушали инструкции, и потом им, видимо, доставляло удовольствие то
гипнотическое воздействие, что их лица оказывали на нее. Они не
собирались лишать себя этих торопливых волнующих взглядов и потому
не строго карали ее.
Что же касается вынужденного молчания, то с этим было значительно проще. О.
быстро привыкла к нему, и даже когда кто-нибудь из девушек,
воспользовавшись отсутствием поблизости надзирателей или их занятостью,
заговаривала с ней, она отвечала знаками или жестами. Лишь в присутствии
возлюбленного это становилось почти невыносимым. Ей хотелось рассказать ему
о своей любви.
Обедали девушки в большой, с черными высокими стенами, комнате. На
выложенном каменными плитами полу стоял длинный, из толстого стекла, стол и
вокруг него -- обтянутые черной кожей круглые табуретки. Садится на них
разрешалось, лишь подняв предварительно юбки. Каждый раз, чувствуя голыми
бедрами холодное прикосновение гладкой кожи табурета, О. вспоминала тот
вечер, когда возлюбленный заставил ее снять трусики и чулки и усадил
голыми ягодицами на сиденье автомобиля. И потом, позже, уже покинув замок и
вернувшись к обычной жизни, она всегда должна была оставаться под платьем
или костюмом голой и, прежде чем сесть рядом со своим возлюбленным, или с
кем-нибудь другим на стул где-нибудь в кафе или на сиденье машины,
она должна была сначала поднимать рубашку и юбку. Тогда ей вспоминался
замок, шелковые корсеты, вздымающиеся груди, полуоткрытые рты и эта
гулкая тревожная тишина.
Но как ни странно, именно вынужденное молчание и железные цепи, сковывающие
ее, были для О. настоящим благом. Они как бы освобождали ее от самой себя.
Возлюбленный отдавал ее другим и, стоя рядом, спокойно смотрел, как ее
унижают и мучают. Что бы она сделала, будь у нее развязаны руки? Что бы
сказала, если бы ей предоставили возможность говорить? Она не знала. А так,
под этими похотливыми взглядами, под этими наглыми руками, под этой грубой
мужской плотью, так откровенно пользующейся ее, под ударами хлыста и плетей
она словно и не жила вовсе, а растворялась целиком в сладостном ощущении
своего небытия. Она была никем, вещью, забавой, доступной для каждого, кто
пожелал, или пожелает воспользоваться ею.
* * *
На следующий день после ее появления в замке О. после обеда отвели в
библиотеку. Ей надлежало подавать кофе и поддерживать огонь в камине. Туда
же привели Жанну и еще одну девушку -- Монику. Кроме них и присматривающего
за ними слуги, в зале никого не было. Огромные окна библиотеки выходили на
запад, и лучи неяркого осеннего солнца, пробиваясь сквозь дымку облаков,
световой дорожкой ложились на комод и высвечивали стоявший на нем букет
прекрасных хризантем. Пахло сухими листьями и прелой землей. Слуга в
задумчивости стоял перед колонной к которой накануне привязывали О.
-- Пьер был у вас вчера? -- спросил он у нее.
О. утвердительно кивнула.
-- Тогда он должен был оставить вам кое-что на память о своем посещении.
Поднимите, пожалуйста, платье.
Он подождал пока О. откинет сзади платье. Жанна помогла ей поясом закрепить
его. Взору мужчины открылась очаровательная картинка: крупные ягодицы,
бедра и тонкие ноги девушки, обрамленные большими ниспадающими складками
лазурного шелка и белого тонкого батиста. На бледной коже отчетливо
выделялись пять темных рубцов.
Слуга попросил О. разжечь камин. Все уже было готово и ей оставалось лишь
поднести спичку к лежащей под сухими яблоневыми ветками соломе. Вскоре
занялись и толстые дубовые поленья, заплясали язычки пламени, почти
невидимые при солнечном свете, и воздух библиотеки наполнился приятным,
чуть горьковатым запахом. Вошел еще один слуга. Поставив на стоявший у
стены столик большой поднос с кофейником и чашками, он удалился. О. подошла
к столику. Моника и Жанна остались у камина.
Наконец, в библиотеку вошли двое мужчин. Они увлеченно о чем-то говорили, и
О. показалось, что она по голосу узнала одного из них. Это был тот самый
человек, что вчера ночью здесь, в библиотеке, овладел ею столь
неестественным способом и потребовал потом, чтобы ей расширили анальный
проход. Пока она разливала кофе по маленьким, черным чашечкам с золотистым
ободком, ей удалось мельком взглянуть на него. Обладателем голоса оказался
худощавый молодой человек, совсем еще юноша, белокурый, с чертами лица,
выдававшими в нем англичанина. Пришедший с ним мужчина тоже был блондин,
широкоскулый и коренастый. Они расположились в глубоких кожаных креслах и,
вытянув поближе к огню ноги, лениво курили, читали газеты и не обращали на
женщин никакого внимания. Лишь потрескивание дров в камине, да шорох газет
нарушали установившуюся в зале тишину. О., подобрав юбки, сидела на
подушке, лежащей на полу, возле корзины с дровами и время от времени
подкидывала в огонь сухие поленья. Моника и Жанна устроились напротив. Их
юбки пышными складками касались друг друга.
Так прошло около часа. Наконец, белокурый юноша отбросил газету и подозвал
к себе Жанну и Монику. Он велел им принести пуф -- тот самый, на котором О.
раскладывали накануне. Моника, не дожидаясь дальнейших приказов, опустилась
на колени и, схватившись руками за углы сиденья, резко наклонилась вперед,
грудь ее при этом соблазнительно легла на меховую поверхность пуфа. Молодой
человек приказал Жанне задрать на девушке юбку. Потом в очень грубых и
непристойных выражениях он заставил Жанну расстегнуть на нем брюки и взять
в руки его, походящий на небольшую трость с набалдашником, символ мужской
власти. О. увидела, как тонкие изящные руки Жанны раздвигают бедра Моники
и в образовавшуюся между ними ложбину начинает погружаться сначала
медленно, потом все быстрее и быстрее его толстый, с красной блестящей
головкой, пенис. Моника часто и громко стонала.
Второй мужчина, какое-то время молча следивший за происходящим, знаком
подозвал О. Не сводя глаз с Моники и своего приятеля, он резко перекинул ее
через подлокотник кресла и рукой грубо схватил между ног, благо поднятый
подол ее юбки позволял это сделать.
Минутой позже в библиотеку вошел Рене.
-- Пожалуйста, продолжайте, -- сказал он, усаживаясь на пол у камина на то
же место, где только что сидела О. -- И не обращайте на меня внимания.
Он внимательно смотрел, как мужчина рукой насилует ее, как его грубые
длинные пальцы с силой входят в нее, как она тяжело поводит под ним задом.
Он слышал рвущиеся из нее стоны и улыбался.
Моника была уже на ногах. За камином присматривала Жанна. Она же принесла
Рене виски. Он поцеловал ее руку и, не отрывая взгляда от О., выпил.
Немного погодя мужчина, все еще не отпуская О., спросил:
-- Ваша?
-- Моя, -- ответил Рене.
-- Жак прав, у нее слишком узкий проход. Его не мешало бы растянуть.
-- Но только не сильно, -- вставил Жак.
-- Вам виднее, -- сказал, поднимаясь, Рене. -- Вы в этом лучше
разбираетесь.
И он нажал на кнопку вызова слуги.
Явившемуся на звонок слуге Рене велел принести из смежной комнаты большую
перламутровую шкатулку. В шкатулке было два равных отделения, в одном из
которых лежали разнообразные цепочки и пояса, а в другом -- великое
множество разного рода эбонитовых стержней, от очень тонких до чудовищно
толстых, имеющих форму фаллоса. Все стержни расширялись к основанию, и это
служило гарантией того, что они не застрянут в прямой кишке и будут
постоянно давить на стенки сфинктера, растягивая его.
С этой самой минуты и в течении восьми дней О. должна была большую часть
суток -- когда не прислуживала в библиотеке -- носить такой стержень в
заднем проходе. Чтобы непроизвольные сокращения мышцы не вытолкнули его
оттуда, он крепился тремя цепочками к одевавшемуся на бедра кожаному поясу.
Эта конструкция нисколько не мешала обладать девушкой более традиционным
сбособом. Каждый день стержни заменялись на все более толстые. Жак сам
выбирал их. О. становилась на колени, высоко поднимая зад, и кто-нибудь из
девушек, оказавшихся в этот момент в зале, вставляли ей выбранный Жаком
стержень. Видя цепочки и пояса, окружающие понимали, что с нею. Вынимать
стержень имел право только Пьер, и то только ночью, приходя, чтобы
привязать ее цепью к кольцу или чтобы отвести в библиотеку. Почти каждую
ночь находился желающий воспользоваться этим, расширяющимся с каждой
минутой, проходом.
Прошла неделя, и никаких приспособлений больше не требовалось.
