шаг.
- Помоги мне, - слюняво произнес человек, нашаривший шатким взглядом
Юру.
Божив полез в карман и достал оттуда рубль, положил эту бумажку в
кепку, протянутую кепку человека.
- Положи... мне в карман, - сказал человек, обращаясь к Боживу.
И Юра, с внутренним отвращением все-таки, но положил невпопад, не
сразу, но засунул деньги в едва отщеленный карман обтрепанной дерматиновой
куртки этого калеки, рукава у куртки были некогда оторваны, и в душе ему
стало гадко за свои пальцы, выполнившие это.
- Помоги мне, - опять заговорил человек.
- Чем помочь? - спросил Юра.
- Помоги мне... присесть... на стул... - будто выкорчевывая слова из
глотки, прикусывая свой непослушный язык, сказал калека.
Несколько секунд Божив стоял в нерешительности, множества "нет" и
"да" столпились в его душе, они расталкивали друг друга, и Божив стоял
лишь потому, что он смотрел на них, он вспомнил урок Истины "о свободе
прикосновений", и тогда он просто забыл об этой толпе, хотя она продолжала
шуметь, толпа его чувств.
Божив схватил калеку под локти, ощутил ладонями влажные струпья, но
теперь он не придал этому значения, свобода прикосновений торжествовала в
нем. Юра отозвался на помощь с восторгом.
Но все-таки, в какой-то момент, одно из брезгливых чувств его как бы
отшатнуло слегка назад голову Божива от лица калеки, ибо их лица были в
это мгновение совсем рядом друг подле друга, и от того, что Божив немного
подернулся назад, калека вырвался у него из рук, соскользнули его локти с
подставленных ладоней Божива: изуродованный кожной болезнью калека
скользнул спиною по кирпичной колонне ограды, рухнул на свой стул, и его
лицо все перекосилось от боли.
- Извините, я не удержал вас, - только и проговорил Божив, едва
наклонившись к стонущему человеку, но тот не слушал его, боль продолжала
кривить лицо, но постепенно улеглась, и Божив, отпятившись назад на пару
шагов, торопливо зашагал прочь, в храм.
Толпилось много людей, и приходилось от проталины к проталине
протискиваться среди них, так в помещении храма Юра приближался к иконе
Казанской Божьей Матери.
Шла большая праздничная служба: народу было так много, что мало кому
удавалось отвести локоть в сторону, и от этого казалось, что каждый
молящийся через невероятную скованность движений будто украдкой накладывал
на себя крест, будто стесняясь его, будто каждый незримый его крест был
украденным, будто здесь, в храме, витала незримая Божья Милость, и каждый
исподволь пытался принять ее в себя побольше.
Еще издали Божив заметил и признал даже со спины, среди прихожан,
своего недавнего знакомого: он тоже стоял в нескольких метрах от иконы
Казанской Божьей Матери.
Этот человек стал как бы поерзывать головой, словно почувствовал
устремленный взгляд Божива на него.
Наконец, Юра приблизился к иконе насколько мог, и хотя прихожане на
всем его пути через храм к алтарю огрызались, он все-таки сумел найти в
себе спокойствие, искреннюю расположенность помолиться, теперь он стоял
бок о бок с Васильевым, с тем самым Купсиком, который совсем недавно так
зловеще тащил его по вечерней улице города за руку на очную ставку с
Остапом Моисеевичем - таинственным Магистром "астральной шайки".
Васильев стоял в костюме и галстуке, в черных солнцезащитных очках.
Из дневников Сергея Истины Божив был уже знаком с тем, как действует зло,
с тем, как невежество осуществляет свои безнаказанные расправы.
Только если невежество наказывает по дозволению Бога, оно не будет
наказано последним, потому что здесь вступает в силу первородный закон
Космической Справедливости, Вселеннского Равновесия: "Лишнего не возьмешь,
лишнего не потеряешь".
Купсик только изредка бегло накладывал на себя кресты, озираясь по
сторонам, и было ясно одно, что он пришел в храм по какому-то тайному
умыслу, и не исключено, чтобы сотворить наказание кому-то в миру.
- Купсик, - негромко обратился Божив к Васильеву.
- Васильев, - тут же отозвался тот.
- Здравствуй, - поздоровался Юра.
- Здравствуй, Божив... Что ты тут делаешь?
- Грязненький я, Купсик, как и все люди, очиститься пришел, покаяться
перед Богом.
- Понятно, - подытожил Васильев. Разговаривая, они даже не
посматривали друг на друга: их взгляды были устремлены на икону Казанской
Божьей Матери.
Две горки свечей на двух никелированных подсвечниках освещали
Божественный Лик, пронзительно пылающий разноцветием красок, казалось,
икона была не освещена свечным огнем, а сама светилась.
Божив ощущал между собой и этой иконой какое-то незримое
соприкосновение, какое-то напряженное пространство, и он усердно молился,
и учащенно кланялся в пояс, отчего Купсик стал искоса поглядывать на него,
словно Васильеву от этого соседства стало неуютно у иконы.
И тут Юру словно осенило, будто что-то заставило его внутренне
заговорить с иконой, обратиться к ней: "Божья Мать Казанская, заклинаю
тебя именем Бога Всевышнего и всеми именами Святых, Ангелов и Архангелов,
не слушай больше словеса..."
"Грез невысказанный - наполовину прощенный!"
Любое наказание происходит только по Божьей Милости, Господь
наказывает или дозволяет быть наказанию, привести его в исполнение лишь за
грехи наши.
Всем, чем ты обладаешь, можно и нужно поделиться с любым человеком из
мира сего, но: грехом своим поделиться можно только с Богом!
Ведь если ты расскажешь о своем грехе кому-либо из простых людей, то
человек, услышавший о твоем грехе, ранее не знавший такого, будет испачкан
тобою, его душа испачкается твоим грехом, невольно он будет иметь дурной
пример для своей жизни, да и ты сам, каждый раз, когда будешь встречать
этого человека или вспоминать о нем, или даже будет вспоминать о твоем
грехе сам человек, знающий о нем, вспоминать без тебя или в твоем
присутствии, каждый раз ты неминуемо будешь чувствовать, как этот грех
твой высказанный постоянно обновляется воспоминанием, энергетически
подпитывается. Таким образом, ты привязал свой грех на физический план,
материализовал некогда возникшую только в тебе его энергетическую
конфигурацию: обронил его и спотыкаешься.
Но это если ты высказал грех простому человеку, а если же ты
"обронил" свой грех в душу невежества, то оно только обрадуется этому и
обязательно использует его в наказание твое, в торжество зла по Божей
Милости, но все-таки во твое благо, ибо невежество: если оно само накажет
тебя, а значит - сотворит зло, а значит - сотворит свой грех, то все
равно, когда-то, но это невежество будет наказано Господом за свой грех,
также и за наказание безвинного... "Словеса невежества, обращенные к тебе,
отведи от меня, все дела и помыслы, направленные на меня из лона черных
магов, колдунов, наговорщиков во горе и печаль мои, во истязание моего
тела и души, во смерть мою, отведи все это зло и невежество, Божья Мать,
защитница моя, отведи в преисподнюю, не слушай более черных магов,
колдунов и наговорщиков против меня..." - договорил про себя Юра...
И случилось неожиданное: то напряжение, то чувство соприкосновения с
иконой у Божива исчезло, словно образовалась пропасть, провал между ним и
иконой, и Божив насторожился и даже немного испугался этого.
"Я что-то не так сказал?" - снова мысленно обратился Божив к иконе.
И в следующее мгновение Юра едва удержался на ногах, потому что
незримая сила его потянула к иконе, увлекла так резко и неожиданно, что он
пошатнулся вперед, и тогда Божив стал усердно креститься, а его душу,
чувства и помыслы с невероятным устремлением будто уносило в бездонную
космическую глубину иконы.
И теперь случилось такое, от чего Божив молниеносно припомнил ту,
своеобразную "тайную вечерю" с Остапом Моисеевичем и Купсиком, ибо Купсик
в единый момент будто надломился от иконы, отшатнулся от нее и не замедлил
раствориться в толпе, покидая храм.
"Вы, Купсик, рог от дьявола, надломленный, вас отведет Божья Мать", -
вспомнились Боживу его гадальные слова, его предсказание.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ПОЧЕРКОМ ИЗИДЫ
ЭТО ПРИНАДЛЕЖИТ...
Пришел Божив, и Надежда Михайловна озабоченно посмотрела ему в глаза
в прихожей, она очень уважала его и всегда верила ему, но сегодня ей очень
хотелось, чтобы он ошибся...
Им никак не удавалось, и Боживу, и Надежде Михайловне, остаться
наедине, чтобы переговорить: ведь Наташа слышала разговор, их телефонный
разговор, неотступно находилась рядом с ними в этот вечер. И мама Сережи
Истины, и Юра переглядывались, долго переглядывались, и им неуютно было
чувствовать себя заговорщиками.
А Наташа сама себя ощущала третьим лицом, но уйти в соседнюю комнату
была не в силах, а может, и ушла бы, да Сабина уже спала, а предлог тоже
отойти ко сну был гораздо мучительнее, нежели остаться здесь, среди
безмолвного разговора о ней, который она улавливала в переглядах Надежды
Михайловны и Божива: к чему уходить и неминуемо прислушиваться, лучше уж
честно присутствовать рядом, все-таки определила для себя Наташа.
Шло обычное чаепитие и разговоры о предметах и действиях. Надежда
Михайловна всегда была честным человеком, и для нее всегда означало слово
"скрывать" - значить убивать!
Да!.. Что ты скрыл, то убил...
Ты убил движение, ибо, скрывая, ты удерживаешь, а кто вправе убить
движение? Никто, даже Господь, ибо Господь сам суть движение, разве может
Господь убить сам себя, не был бы он тогда Богом, а убийцей, а значит,
человек скрывающий есть убийца, он покушается на Бога, и его надо судить,
и наказание неминуемо. Есть одно на свете, чего не может сотворить даже
Господь, единственное и незыблемое: Бог не может убить сам себя, а значит,
скрыть, остановить... движение.
Надежда Михайловна не выдержала.
- Наташа, - сказала она, проговорила внезапно посреди словесной
замусоренности вечера, и ее обращение прозвучало как готовность к
наведению порядка, она больше не хотела отворачиваться, когда Наташа
смотрела ей в глаза. - Наташа, - повторила она еще раз в пространстве
молчания, когда приумолк и Божив, Надежда Михайловна была философом и,
может быть даже, одним из тех единственных философов, которые верили в то,
что говорили и писали.
Несколько секунд после отзвучавшего "Наташа" даже тишина молчала,
даже она прислушалась.
- Да, - прозвучал коротко голос Наташи.
- Но ты же была дома, - медленно подбирая слова, будто предлагая
вернуться к такому необходимому и здравомыслящему, устоявшемуся и
правильному "нет", сказала Надежда Михайловна.
- Да, - снова ответила Наташа.
Божив молчал, он еще многое не усвоил из уроков Истины, но из его
дневников теперь для Юры обозначилось одно: молчи, и слушай, и жди, когда
предложат слушать тебя.
- А как же ты могла... - заговорила было Надежда Михайловна, но
осеклась, ибо в единый момент поняла не имеющееся право свое на такой
вопрос.
- Могла, - не подыскивая слов, ответила Наташа, даже не пытаясь
как-то защищаться.
- Ты сегодня видела Сережу? - наконец-то проговорил Божив,
отодвинутый, отшрихованный молчанием.
- Сережа не узнал меня, - ответила Наташа.
- Наташа, где ты его видела? - серьезно сказал Надежда Михайловна.
- Он работает в кинотеатре.
- Наташечка, там сейчас работает Юра.
- Я знаю, и Сережа тоже.
- Надежда Михайловна, - вмешался Юра, - Наташа просто устала.
- Да, я устала. Я и в самом деле устала, Надежда Михайловна.
