смеялся, глядя, как выпачкала она лицо в земляничном соке. А она вдруг
потянулась к нему перемазанными губами, и мир в глазах Верена потемнел,
потому что это был их первый поцелуй...
Капелька исчезла по дороге домой. Он отвлекся всего на момент,
заглядевшись на чайку несущую в клюве рыбешку, а когда хотел показать ее
Капельке - той рядом не оказалось. Он не звал ее, не кричал - знал, что
бесполезно, вспомнив разом рассказ Поэта. Вместо этого он заторопился
вернуться в тот мир, к родничку, за тремя резными листочками. Это долго
ему не удавалось - крепко держала обман-трава. Но наконец удалось.
Поэт пришел в себя первым. Он обвел глазами серый, пасмурный лес и
задержал взгляд на Верене. Как там, во сне - Поэт знал хорошо. А как это
выглядит со стороны - не видел ни разу. И оказалось - отвратительно. Верен
лежал, откинувшись на спину, судорожно подергивая ногами и царапая землю
скрюченными пальцами, закатив глаза так, что видны были только белки. "А
я-то понять не мог, почему пальцы всегда в земле после этого", - подумал
Поэт и отвернулся. Он немного завидовал Верену. Хорошо, когда в первый
раз. Дальше-то все будет точно так же. Но сейчас... Он еще раз посмотрел
на Верена, вздохнул. А Верен в травяном, в обманном сне вдруг заговорил,
забормотал что-то неразборчивое, застонал - и тут же тихо засмеялся. Поэт
поежился: страшная все-таки это травка. Что с человеком делает...
Неприятно было думать, что совсем недавно он лежал точно так же, закатив
глаза и дрыгая ногами. Нет, прав Верен: извести ее надо. Ясное дело,
трудно придется. Но нечего, перетерпим. И лучше прямо сейчас, пока
настроение есть...
Поэт встал, кряхтя, хлебнул из родника водички и стал
последовательно, один за другим, дергать из мягкой почвы тонкие стебельки.
И если сначала в руки его вдруг ударила дрожь, то скоро он вошел во вкус и
рвал с удовольствием, стараясь не оставить ни одного корешка, будто в
каждом стебле скрывался сын богатого торговца из Захребетья.
Вокруг родничка уже почти ничего не оставалось, когда Верен
зашевелился. Поэт мельком взглянул на него и продолжал сосредоточенно
дергать обман-траву. А Верен, вернувшись, увидел затуманенными глазами,
что волшебная трава уничтожена, что еще чуть-чуть - и не останется даже
трех листочков, чтобы вернуться к Капельке. Поняв это, он бросился на
Поэта с криком:
- Что ж ты делаешь, вонюк противный?
Видно, травка сделала его вялым, потому что он промахнулся (или Поэт
успел увернуться?) и ухватил неприятеля за ногу. Тот, отступая, волочил
Верена по земле, по прошлогодним листьям, а Верен колотил его свободной
рукой по чему доставал. Так дотащил его Поэт до узловатого сухого
корневища, примеченного неподалеку, схватил и крепко трахнул Верена по
голове. Тот обмяк. Поэт, тяжело дыша, отбросил корягу и, оглянувшись пару
раз на поверженного врага, снова принялся за прежнее - благо, стебельков
оставалось всего несколько. Потом он собрал всю траву в кучу, отнес ее
подальше и бросил в подходящее дупло.
Вернувшись, Поэт увидел, что Верен уже очухался и сидит, держась
рукою за голову.
- Ну как ты, живой? - спросил Поэт, соблюдая, однако, опаску.
- Живой... - Верен понемногу приходил в себя.
- Что ж ты? - сказал Поэт с обидой. - Сам говорил - вырву, вырву... А
теперь?
Верен тяжело помотал головой и, ощупав ее, сообщил:
- Шишка - с кулак.
- Так тебе и надо. Сам же мне говорил: какая-то травка паршивая...
Или понравилась? - Поэт, по всему, издевался.
- Да нет, просто хотелось еще разок поглядеть, - Верен чувствовал
себя теперь очень неловко.
- А мне, думаешь не хотелось? - буркнул Поэт. - Еще как хотелось. Но
теперь поздно. Теперь хочешь, не хочешь - придется без травки обходиться.
Может, до настоящей весны доживу...
Верен вздохнул.
- Какая весна? - сказал он. - Лето кончается. Осень скоро...
С разбитой рожей и шишкой на голове Верен вернулся на постоялый двор,
поужинал - с утра ничего не ел, - и завалился спать.
Утром встал поздно, день провел кое-как, а вечером в дверь
загрохотали. Он открыл и увидел Сметлива с Цыганочкой. Они стояли
счастливые-счастливые, с улыбками до ушей, словно приглашали Верена
разделить их счастье. Но Верена, напротив, кольнуло горькое предчувствие.
- Попугая-то куда дел? - спросил он сумрачно.
- О-о, попугай теперь далеко, - Сметлив в упор не замечал его
настроения. - Этот попугай герой, он Ботало переболтал. Его в Прогалине в
серебряной клетке держат...
- А долги как отдавать будем?
Сметлив засмеялся:
- Это теперь не вопрос, - он бросил на стол увесистый кожаный кошель.
В кармане содержимое пущенного по кругу подноса никак не умещалось. -
Бери, сколько надо!
Верен вспомнил наконец, что Цыганочка числилась погибшей, а она - вот
она, вполне живая, и понял, что пока они с Поэтом квасили друг другу
морды, Сметлив совершил настоящий подвиг, а он, Верен, ведет себя в
настоящий момент как свинья. Он усилием отогнал дурные мысли, запалил
свечку, поскольку стало уже смеркаться, и пошел вниз за едой и брагой.
Вернулся уже спокойный, усадил гостей и принялся угощать, расспрашивая,
что да как. Но веселья большого не было, и Цыганочка скоро стала
собираться домой. Когда она уже стояла у двери, Сметлив сказал ей:
- Ты выйди, я задержусь на парочку слов.
Она согласно кивнула и вышла за дверь, друзья остались одни.
Сметлив помолчал и начал:
- Я вот что хотел сказать: ты меня сегодня не жди, я у нее заночую...
- но, видимо, сказать он хотел не это, а то, что хотел, сказать не
решался. Верен молча ждал продолжения.
- И вот еще что... Знаешь, я... - Сметлив опять замялся.
Верену надоело. Он сказал:
- Знаю. Ты хочешь сказать, что в Рыбаки не вернешься.
Сметлив вскинулся на него, но тут же опять опустил глаза. Потом,
поразмыслив, осторожно заговорил:
- Не только это. Я хотел предложить и тебе остаться. Первое время у
нас поживешь, а там видно будет. Зачем тебе туда? Спиться и помереть через
год-другой? Не забудь, когда вернешься - тебе опять станет за
шестьдесят... Ну как?
Верен подумал, что Сметлив кругом прав. И не будь этой травки
проклятой, не увидь он Капельку как живую - не сомневался бы сейчас.
Остался бы в городе, плел бы сети...
Сметлив, уловив его колебания, торопливо сказал:
- Ты не спеши, подумай. Я завтра зайду, обсудим спокойно.
...и, глядишь, обзавелся бы новой семьей. И еще бы раз все сломалось
почему-нибудь, и зачастил бы он в бражную - к Грымзе Молотку, например, к
душевному человеку. И всю жизнь - вторую, о которой многие так мечтают -
заливал бы брагой простое сознание того, что он предал Капельку. Как там
она сказала? "Пропадают только те, кого никто не помнит". А потому...
Сметлив все ждал ответа. Верен решил, что не надо мучить его. Он же
не виноват. И ответил так:
- Хорошо, приходи завтра.
ЭПИЛОГ
Он ушел очень рано, чтобы Сметлив его не застал. Рассчитался с
Грымзой Молотком, заспанным и зевающим, прикупил кое-что на дорогу - и
ушел.
Утро не выдалось. Рассвет над городом растепливался нехотя, пасмурно,
так что его одинаково можно было посчитать закатом. Ранние торговцы на
ярмарке зябли, раскладывая на прилавках рыбу, овощи и прочие простые
товары. Свирепые могульские быки лежали рядком на земле, жуя жвачку и
подергивая ушами на мнимых слепней, а рядом спал сторож, завернувшись в
грубую бычью шкуру. Все это удивительно точно запоминалось Верену, потому
что глядел - и знал, что в последний раз.
Так прошел он по городу, у которого булыжники были чуть влажными от
росы. Крыши домов, как клушки, ревниво оберегали в домах тепло, окна
глядели подслеповато и пусто. Он уходил насовсем, хотя... Таилась в душе
крохотная надежда, что Управитель диких лесных нориков не забудет его
старания - ведь кольцо-то у него... Но с другой стороны, что он может
сделать для Верена? Мысли путались и метались, и страшно было думать об
этом, страшно...
Однако ноги несли, и скоро город раздробился в домишках, жмущихся к
Белой стене с внешней ее стороны. Потом и они отступили назад, потянулись
поля, перелески - дорога так же равнодушно принимала его ноги, как тысячи
и тысячи других. Только он с каждым шагом старел не на шаг, как старели
все, а - на сколько там? - на день, на два, на три? Из шагов его
складывались недели, месяцы, годы, и висли гирями на ногах. Но он все
равно шел, как в беспамятстве, и к обеду пришел в Хлебы.
Домик Крючка стоял первым у дороги. Колдун, как и в прошлый раз,
почуял приближение Силы, хотя великой ее назвать уже было нельзя. Он
вышел, и издалека узнал того самого Застенчивого, что проходил с двумя
другими вверх по реке минувшей весной. Это их он попросил передать Свистку
два слова. А они почему-то не выполнили его просьбу. Вспомнив о тех
недавних событиях, Крючок нахмурился, но Застенчивого в дом все-таки
пригласил. Вид у того был нехорош, и на приглашение он откликнулся с
радостью, даже с облегчением.
Крючок заварил чаю с травами, выставил снедь. Застенчивый жадно пил
чай, а к еде почти и не прикоснулся. Что-то творилось с ним неладное - в
этом колдун был уверен. Осторожно, слово по слову, стал он выспрашивать -
где двое других спутников, да далеко ли ходили. Не было рядом
подозрительного Сметлива, и Верен коротко рассказал Крючку, зачем ходили
они в Овчинку и что из этого вышло. А чего ждал от колдуна - совета,
помощи или просто сочувствия - и сам не знал.
Однако колдун оказался тем самым человеком, который нужен был Верену.
Выслушав, он покачал головой и сказал, что они стали исполнителями могучей
воли. "Думаю, дело здесь даже не в Управителе диких нориков..." - "А в ком
же?" Но Крючок вместо ответа попросил показать кольцо Генерала Гора.
Он долго разглядывал серебряный ободок, зачем-то сжимал его в кулаке
и подносил к уху, будто прислушивался. Потом сказал:
- У этого кольца огромная Сила, и судьба его ждет непростая. Зачем и
кому понадобилось оно внизу, среди людей - не постигаю. Впрочем, норики -
слуги Владыки Вода... Нет, не буду гадать о том, что сильнее меня. А вот
на твою дорогу можно прикинуть...
Колдун полез под потолок, где развешивал на просушку травы, и взял
несколько стебельков ведуницы. Разломав их как попало, высыпал на ладонь
Верену и велел сдуть на стол. Потом долго разглядывал травяной узор, хмуря
брови и пришептывая. Верен ждал, замирая внутри. Наконец колдун заговорил:
- Не буду врать, все у тебя выпадает плохо. - Сердце у Верена
сжалось. - Но... Как будто ведет тебя чья-то рука. Не вижу, добрая или
злая, но могущественная.
Верен робко перебил:
- Так может, вернуться мне в город, пока не поздно?
Крючок пожал плечами:
- Может быть, уже поздно. - И еще раз вгляделся в травинки: - Нет,
судьба твоя там, в Рыбаках. Ты выбрал путь страшный, но правильный. Как
объяснить - не знаю...
Колдун предложил ему переночевать, и Верен согласился. Наутро Крючок
дал ему в дорогу большой круглый хлеб, сушеного мяса и прочитал строчки из
незнакомых стихов:
Пусть равно всем не избежать конца,
пусть равно жалят всех судьбы укусы,
но никогда дорога храбреца
не совпадет с кривой тропою труса.
Верен горько усмехнулся: тоже, нашел храбреца. Он идет в Рыбаки
просто потому, что не знает, что еще ему делать. И ушел.
Дорога радости стала дорогой скорби. Каждый день пути убивал его,
