многоголовый бензином подфыркивает, недоросткам вторя: "Тили-тили,
трали-вали, сам сиди в своем подвале, тили-тили-тесто, там тебе и место!"
И конца края не предвиделось злоключениям Павла Лаврентьевича, потому как
бросить писать он уже не мог, засосала стихия, да и на ранее прописанных оно
все равно бы не повлияло -- как вдруг... Ох уж это "вдруг"! Сколько раз швырял
Манюнчиков его спасательный круг гибнущим героям, а тут и самому
вцепиться довелось. После никак не мог вспомнить -- то ли сначала пришел
типовой договор на забытую новеллу "Волка ноги кормят" (с просьбой
уточнить, чьи именно ноги), а уж после пропажа Фишмана обнаружилась, то
ли сначала вовкулак смылся, а договор только вечером принесли...
Так или иначе, но повернулась к Павлу Лаврентьевичу фортуна местом
надлежащим, и с каждой новой подписью под очередным договором пустела
квартира малогабаритная.
Ушла, выписалась верная Лючия, стихли дразнилки детишек зубастых, хвосты
чертячьи не мельтешат под столом, улетел змей неведомо куда, и космический
разбойник Трофим улетел, и сенбернар Шарик скулит под дверью, не чуя
привычных запахов серы, мяса и дешевого портвейна...
И плесневеет колбаса, которой добрый Фишман подкармливал местных хиппи,
воя с ними на луну и защищая тихих лохматиков от хулиганья и милиции...
Последним ушел Петрович, покаявшийся перед уходом и удостоверение
новенькое показавший, где синим по белому написано было: "Вампырь Е. П.,
генеральный директор издательской компании "Интеркол". Добился-таки
своего Петрович, добился, хотя и осунулся, похудел, побледнел -- много
кровушки попили из него исполкомы, типографии, заводы бумажные, да и
мало ли их, до нашего брата охочих!..
Как же много места жилого оказалось у Павла Лаврентьевича, и деньжата
завелись, и автографы давать приходилось, а счастья не было. Пробовал
Манюнчиков к реализму обратиться, стихи писал, но заклинило его... "В сыром
прокуренном подвале, на строгом девичьем овале..."
И все. Не пошла лирика, отказал реализм, утихло в квартире. Хорошо стало,
свободно, тихо. Как в могиле.
"Манят, засасывая в омут,
Зовя к счастливому концу..."
И тут решился Павел Лаврентьевич, и ручку покрепче ухватил.
"Зовя к счастливому концу --
И кровь текла по боковому,
Еще молочному резцу!"
Дописал, адрес редакционный на конверте вывел и на почту бросился с
улыбкой радостной на просиявшем лице. Авось, не примут...
СТРАШНЫЕ СНЫ ПАВЛА ЛАВРЕНТЬЕВИЧА
"Однажды философу Чжуанцзы приснилось, что он -- бабочка. Проснувшись,
философ долго не мог сообразить, кто он: философ, которому приснилось, что
он -- бабочка, или бабочка, которой приснилось, что она -- философ."
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто стоит он один на вершине Кавказа, и не то чтобы стоит, а прямо-таки
висит, цепями к скале прикованный; и не то чтобы один, а в компании с каким-
то крупным пернатым, обладателем хитрой морды и клюва ланцетообразного.
Посидел орел этот, посидел, под мышкой почесался, нахохлился и говорит:
-- Здравствуйте, дорогой Павел Лаврентьевич! Как дела, как здоровье?
-- Здравствуйте,-- отвечает висящий Манюнчиков с присущей ему
вежливостью,-- дела, в общем, ничего, здоровье тоже, печень вот что-то
пошаливать стала, надо бы сходить, провериться...
-- Так чего ж далеко ходить? -- удивляется стервятник.-- Прямо сейчас и
проверим!..
И клюв свой поганый нестерильный между ребер и засовывает.
Хотел было Манюнчиков послать хирурга самозванного к его орлиной матери,
да глянул поверх крыла на пейзаж -- и видит, что идет внизу по горному
серпантину здоровенный мужик, в шкуру львиную завернутый, и тащит мужик
на плече дубину, лук и еще разные предметы, неведомые энциклопедическому
разуму Павла Лаврентьевича.
Увидел путник, как подлец-орел безвинного человека тиранит, сорвал лук
тугой, прицелился тщательно и тетиву спустил.
Запела стрела, взвилась в воздух, и все было бы хорошо, если б не орел
паскудный, за секунду до выстрела улетевший.
И когда зазубренный наконечник, смоченный в лечебном яде лернейской гидры,
вошел в многострадальную печень Манюнчикова,-- рванулся в негодовании
Павел Лаврентьевич, лопнули цепи -- и спрыгнул он на дорогу.
И это был последний подвиг Геракла, и первый подвиг национального героя
Эллады Манюнтия Сиракузского.
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто сидит он в замкнутом помещении, на квартиру панельную
малогабаритную похожем, и если что и смущает Павла Лаврентьевича, так это
непривычная вогнутость стен, медью отливающих, и шаровары синтетические,
чувствительный Манюнчиков зад натирающие.
А прямо над головой Павла Лаврентьевича два голоса бубнят -- соседи, видать,
ссорятся. Первый этаким плаксивым тенорком молит, чтобы дядя его откуда-то
вытащил -- по всему видно, влип шалопай в историю; а дядин бас требует, чтоб
племянничек ему сначала лампу передал,-- тоже тот еще дядя попался!..
Надоело Манюнчикову пререкания их слушать, огляделся он вокруг и швабру в
углу обнаружил. Стал Павел Лаврентьевич шваброй в потолок стучать, чтоб
заткнулись ироды,-- а те и впрямь примолкли, пошептались, и давай чем-то
шершавым по потолку елозить. Трут и трут, во всю Манюнчикову акустику.
Не выдержал Павел Лаврентьевич, швабру прихватил и наружу выскочил.
И Алла-ад-дин ибн Хасан Багдади так никогда и не женился на царевне Будур.
На ней женился Ман-ан-Нюнч ибн Лаврентий аль-НИИШапури.
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто расположился он на природе, в развилке огромного дуба, и шашлыки
жарит. Птички в листве щебечут, букашки в коре шебуршат, зелено вино в
речке охлаждается, жены назойливой на сто поприщ не наблюдается -- рай, да и
только!
И въезжает в Манюнчиков Эдем на добром коне некий субъект, поперек себя
шире, и ноздрями обросшими шевелит, к запаху мяса в уксусе принюхиваясь.
Направляет детина клячу свою к дубу, и ни тебе "здрасте", ни тебе "до
свиданья", а сразу, со славянской прямотой:
-- А засвисти-ка ты, собака, по-соловьему!..
-- Езжай, езжай, детинушка, Бог подаст! -- обозвался было миролюбивый Павел
Лаврентьевич, ан нет! -- не слушает его приезжий, знай свое долдонит:
-- А зареви-ка ты, собака, по-звериному!..
Смотрит Манюнчиков -- не до шуток становится, визитер настырный, вон уже
и за булаву хватается... Взял Павел Лаврентьевич шампур с шашлыком
недожаренным да с дуба полез -- свистеть, как просили.
И Илья так и не довез Соловья-разбойника во стольный Киев-град. Это сделал
Павло Манюромец, крестьянский сын, называемый в богатырской среде просто
и любовно -- "Лаврентич".
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто стоит он на перекрестке, тупо глядя на указатель дорожный; да и
указатель-то так себе, краска облупленная, и сбоку готические глупости
нацарапаны. Крайняя табличка на запад показывает, сама кривая, и написано
суриком: "К Многоглавцу Зм. Г. Звенеть три раза",-- а чем звенеть-то и не
написано!.. Рядом стрелка на юг, "Шли бы вы..." и крест в конце -- видать, по-
немецки; а остальные Павел Лаврентьевич все равно разглядеть не успел,
потому как из-за поворота выскочил усатый паренек на пегой легкомысленной
кобылке и к столбу затрусил.
Подъехал паренек, шляпой положенное отмахал и спрашивает с акцентом:
-- Ист либер зи мин херц, где здесь есть проходить дорога в замок?
-- А бог его знает,-- отвечает Манюнчиков,-- где она здесь есть проходить, я сам
только что подошел. Читай вон, на столбе написано.
-- Найн, найн,-- трясет париком собеседник,-- ай дас наме принц Генрих, мы
читать не обучены, мы все больше по фройлян части.
-- Ишь ты,-- смеется Манюнчиков,-- а как же ты, их высочество, в документе
брачном-то расписываться станешь? Или даму свою попросишь, ась, Гена?
А принц нервный попался, шпажонку свою вытащил, в нос Павлу
Лаврентьевичу тычет и про дорогу нешутейно спрашивает.
Ну и махнул Манюнчиков наугад, чтоб отвязаться -- на запад махнул, где дым
стоял и звенело что-то по три раза, обрывисто так звенело, нерадостно... И
принц Генрих фон Клейст так и не разбудил свою Спящую Красавицу. Это
сделал совершенно другой человек.
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто висит он на кресте, гвоздями к нему приколоченный, а внизу толпа
беснуется, лохматое солнце стоит над Лысой горой, и маленький командир
сирийских всадников холодную воду на свой белый тюрбан льет.
Повисел-повисел Павел Лаврентьевич, вниз посмотрел, ничего интересного не
высмотрел, проснулся, побрился и на работу пошел.
...И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто стоит он в длинной бесконечной очереди, и тянется очередь эта туда -- не
знаю куда, и достоявшиеся получат за горизонтом то -- не знаю что; давно
завершены все двенадцать подвигов, и отзвенела зурна на свадьбе с принцессой
Будур, скрылся за тучу князь Владимир Красно Солнышко, и разбужена
Спящая Красавица, и стоять ему в треклятой унылой очереди до утра, а там
вставать, бриться и идти на работу, и вновь ложиться спать, и стоять в очереди,
вставать, бриться, работа, постель, очередь, очередь, очередь...
И был это воистину страшный сон.
С тех пор Павел Лаврентьевич Манюнчиков страдает бессонницей.
КАК ПОГИБЛА АТЛАНТИДА
На планете Земля известный мореплаватель Христофор Колумб открыл
Америку.
На Земле-Альфа известный мореплаватель Семафор Колумб проплыл мимо
Америки, не заметив ее, и открыл Индию с черного хода (ибо нормальные
герои, как известно на Земле-Альфа, всегда идут в обход).
На Земле-Бета прим Америка открыла известного мореплавателя Христофора
Лумумбу.
А тем временем (или не тем?!) на Земле-Зет в кубе дипломированный шаман
Акведук Торнадо вызывал демона.
Демон тихо ругался в подпространстве и наружу не выходил.
-- Явись! -- в сотый раз взывал возмущенный Акведук.-- Вылезай, кому
сказано!..
-- Ангела с два! -- огрызался упрямый демон.-- Я вылезу, а ты меня опять в
"миксер" засунешь!
-- Не засуну! -- убеждал своего скептично настроенного оппонента вспотевший
шаман.-- Ей-богу, не засуну... ну явись, посидим, поговорим... Дело у меня к
тебе, а?..
Услыхав о "деле", демон нечленораздельно булькнул и перестал подавать
признаки жизни.
-- Ну ладно! -- пригрозил Акведук несговорчивому демону.-- Я на тебя, подлеца,
найду управу, клянусь призраком моей тети!
Начертал он на полу вторую пентаграмму, кувшин святой воды на всякий
случай заготовил и прочел заклинание двадцать восьмого беспорядка.
Существо, возникшее в пятиугольнике, было невелико, в тапочках на босу ногу
и со шваброй в передних лапах. Просиявший Акведук простер к нему руку
повелительным жестом.
-- Как зовут тебя, вызванный мною для устрашения непокорных?! -- грозно
спросил шаман.
-- Манюнчиков,-- хмуро отозвались тапочки.-- Павел Лаврентьевич.
...В начале было Слово. Однако, то Слово, которое было в начале нашей
истории, мы повторять решительно отказываемся. Произнес же его
Манюнчиков Павел Лаврентьевич, стоя в раздумьи над "черной дырой", в
подвале его образовавшейся.
Дыра действительно была черная, круглая, и в ней непрерывно что-то гудело и
всхрапывало,-- так что Слово вполне соответствовало увиденному.
Постоял Павел Лаврентьевич над феноменом, в затылке почесал, дверь на ключ
закрыл да домой отправился.
Неприятности начались на следующий день.
Первой пропала в дыре трехлитровая банка вишневого компота, на зиму
сохраняемая. Пропажа ее вызвала шок у Манюнчиковой жены Люськи; жена
Люська вызвала участкового уполномоченного Амбарцумяна; героический
Амбарцумян вызвал усиленный наряд и уполз в дыру.
Вряд ли стоит говорить о том, что вторым после злополучной банки пропал
участковый уполномоченный Амбарцумян.
Следом за ним последовала швабра, которой угрюмый Манюнчиков тщетно
пытался выковырять неудачливого сыщика, и наконец -- наиболее близкий к
