грунтовая дорожка. Она сбегала по склону холма, петляя, словно капризная
река, местами исчезая в зарослях розы "Форсайт", ныряя в волны гинкго, над
которыми реяли чайки. Надо было пройти по этой тропинке не меньше тысячи
футов, чтобы добраться до искусственных развалин, находившихся в двухстах
футах ниже Обители Сна.
Развалины занимали добрый акр склона холма. В джунглях сирени среди
колоколов ив виднелись потрескавшиеся фронтоны, полуосыпавшиеся бордюры,
накренившиеся или вовсе поваленные колонны, безликие и безрукие статуи и
относительно редкие груды обломков. Тропа постепенно расширялась и,
наконец, исчезала там, где прибой Времени стирал навеваемое руинами
memento mori, и где брели мужчина и женщина из Круга. Руины, казалось,
околдовывали, заставляя забыть о времени, и мужчина, обводя руины
взглядом, мог бы сказать: "Я старше, чем все это", а его спутнице могла
сказать в ответ: "Когда-нибудь мы снова придем сюда, и ничего этого уже не
будет". Но она молчала, шагая вслед за ним по щебню, туда, где посреди
высохшего фонтана ухмылялся варварски изувеченный Пан и где начиналась
другая тропа, не запланированная создателями сада и появившаяся совсем
недавно; там желтела вытоптанная трава и густо рос шиповник. Мужчина и
женщина приблизились к стене, отделявшей развалины от берега, перебрались
сквозь пролом, как коммандос, чтобы взять приступом полоску пляжа длиной в
четверть мили. Здесь песок был не так чист, как на городских пляжах, где
его раз в три дня заменяли свежим, зато тени здесь были удивительно
резкими, а у воды лежали плоские камни, удобные для раздумий.
- А ты обленилась, - заметил он, сбрасывая туфли и зарывая пальцы ног
в холодный песок. - Не захотела идти в обход.
- Да, я обленилась, - согласилась она.
Они разделись и направились к воде.
- Не толкайся!
- Вперед! Наперегонки до скал!
На этот раз он победил.
Они нежились на лоне Атлантики, как самые обычные купальщики любой
эпохи.
- Кажется, я могла бы остаться здесь навсегда.
- Сейчас холодные ночи. К тому же, здесь часто бывают шторма.
Запросто может унести в море.
- Если бы всегда было, как сейчас, - поправилась она.
- "Verweile doch, du bist so schon", - процитировал он. - Помнишь
Фауста? Он проиграл. Проиграет и Спящий. Я тут как-то перечитывал
Юнгера... Эй! В чем дело?
- Ни в чем.
- Девочка, что-то тут не так. Я же вижу.
- Какая тебе разница?
- Что значит - какая разница? Ну-ка, выкладывай!
Ее рука, словно мост, перекинулась через маленькое ущелье между
каменными плитами и нашла его руку. Он повернулся набок, с тревогой глядя
на влажный атлас ее волос, смеженные веки, впалые пустыни щек и
кроваво-красный оазис рта. Она сильнее сжала его руку.
- Давай останемся здесь навсегда, несмотря на холод и шторма.
- Ты хочешь сказать...
- Что мы можем сойти на этой остановке.
- Понятно. Но...
- Но тебе этого не хочется? Тебе нравится этот великий розыгрыш?
Он отвернулся.
- Кажется, в ту ночь ты был прав.
- В какую ночь?
- Когда сказал, что нас дурачат. Что мы - последние люди на Земле, и
пляшем перед пришельцами, которые наблюдают за нами по непостижимым для
нас причинам. Кто мы, как не образы на экране осциллографа? Мне смертельно
надоело быть предметом изучения.
Он не отрываясь глядел в море.
- Мне сейчас очень нравится в Круге, - сказал он. - Поначалу я был к
нему амбивалентен. Но несколько недель, то есть лет, тому назад я побывал
на своем прежнем рабочем месте. Теперь там все иначе. Масштабнее.
Совершеннее. И дело не в том, что там появились устройства, о которых
пятьдесят-шестьдесят лет назад я даже мечтать не смел. Пока я там
находился, меня не оставляло странное чувство... Я общался с малюткой
Тенгом, главным технологом, который по части болтовни не уступит Юнгеру. Я
не слушал его, а просто смотрел на все эти тандем-резервуары и узлы
механизмов, и внезапно понял, что когда-нибудь в одном из этих корпусов,
среди сумрака и блеска нержавеющей стали, из стекла, пластика и пляшущих
электронов будет создано нечто. И это нечто будет таким прекрасным, что
мне очень хотелось бы присутствовать при его рождении. Это было всего лишь
предчувствие; я не назову его мистическим опытом или чем-нибудь в этом
роде. Но если бы то мгновение осталось со мной навсегда... Как бы там ни
было, Круг - это билет на спектакль, который я мечтаю посмотреть.
- Милый, в сердце человека живут ожидание и воспоминания, но не
мгновения...
- Может быть, ты и права. - Наклонясь над водой, Мур поцеловал кровь
ее рта.
- "Verweile doch...
...du bist so schon..."
...Они танцевали...
...На Балу, завершающем все Балы...
Заявление Леоты Мэйсон и Элвина Мура ошеломило Круг, собравшийся в
канун Рождества. После роскошного обеда и обмена яркими и дорогими
безделушками погасли огни. Гигантская новогодняя елка, венчающая
прозрачный пентхауз, сияла в каждой растаявшей снежинке на стекле потолка,
словно Галактика в миниатюре.
Все часы Лондона показывали девять вечера.
- В Рождество - свадьба, в канун Крещения - развод, - сказал кто-то
во тьме.
- Что они будут делать, если их вызовут на "бис"? - шепотом сказал
другой.
Кто-то захихикал, затем несколько голосов фальшиво и нестройно
затянули рождественский гимн.
- Сегодня мы в центре внимания, - усмехнулся Мур.
- Когда мы с тобой танцевали в "Сундуке Дэви Джонса", они корчились и
блевали на пол.
- Круг нынче не тот, что прежде, - заметил он. - Совсем не тот.
Сколько появилось новых лиц? Сколько исчезло знакомых? Куда уходят наши
люди?
- На кладбище слонов? - предположила она. - Кто знает?
Мур продекламировал:
- "Сердце - это кладбище дворняг,
Скрывшихся от глаз живодера.
Там любовь покрыта смертью, как глазурью,
И псы сползаются туда околевать..."
- Это Юнгер?
- Да. Почему-то вспомнилось.
- Лучше бы не вспоминалось. Мне не нравится.
- Извини.
- А где сам Юнгер? - спросил он, когда мрак рассеялся и люди встали с
кресел.
- Наверное, возле чаши с пуншем. Или под столом.
- Под столом ему вроде бы рановато. - Мур поежился. - Между прочим,
что мы здесь делаем? Почему ты потребовала, чтобы мы прилетели на этот
Бал?
- Потому что сейчас - сезон милосердия и любви...
- И веры, и надежды, - с усмешкой подхватил он. - На сантименты
потянуло? Хорошо, я тоже буду сентиментален. Ведь это так приятно.
Он поднес к губам ее руку.
- Прекрати.
- Хорошо.
Он поцеловал ее в губы. Рядом кто-то захохотал.
Она покраснела, но не отстранилась.
- Решила выставить меня на посмешище? - спросил он. - И себя? Учти, я
не остановлюсь на полпути. Объясни, зачем мы явились сюда и на весь мир
заявили о своем уходе? Мы могли бы просто исчезнуть. Проспали бы до весны,
а там...
- Нет. Я - женщина. Для меня Бал, последний в году и в жизни -
слишком большой соблазн. Мне хотелось надеть на палец твой подарок. Мне
хотелось видеть их лица и знать, что в глубине души они нам завидуют.
Нашей смелости и, быть может, нашему счастью.
- Ладно. Я пью за это. И за тебя. - Он поднял и осушил бокал. В
павильоне отсутствовал камин, куда можно было бы его красиво бросить,
поэтому Мур поставил его на стол.
- Потанцуем? Я слышу музыку.
- Подожди. Посиди спокойно, выпей еще.
Когда все часы Лондона пробили одиннадцать, Леота поинтересовалась,
где Юнгер.
- Ушел, - ответила ей стройная девушка с фиолетовыми волосами. -
Сразу после ужина. Наверное, несварение желудка. - Она пожала плечами. - А
может, отправился на поиски "Глобуса".
Леота нахмурилась и взяла со стола бокал.
Потом они танцевали... Мур не видел павильона, по которому он
двигался в танце, не замечал сотен безликих теней... Для него они были
персонажами прочитанной и закрытой книги. Сейчас для него существовали
только танец и женщина, которую он держал в объятьях.
"Я добился, чего хотел, - подумал он, - и, как прежде, хочу большего.
Но я преодолею себя".
Стена павильона были облицованы зеркалами. В них кружились сотни
Элвинов Муров и Леот Мэйсон. Так они кружились вот уже семьдесят с лишним
лет, на всех Балах Круга: в "Небесном Приюте" среди тибетских снегов и в
"Сундуке Дэви Джонса", на околоземной орбите и в плавучем дворце Канаяши,
в пещерах Карлсбада и древнем дельфийском храме. Но этот рождественский
Бал был для них последним. "Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, леди..."
Леота молчала, прижимаясь к Муру. Ее дыхание обручем охватывало его
шею.
"Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи", - слышал он
собственный голос.
Они ушли в полночь, с первыми ударами колоколов. Садясь в такси, Мур
сказал водителю, что они устали и решили вернуться пораньше.
Они объехали стратокрейсер и высадились возле "Стрелы", на которой
прилетели сюда. Ступая на пушистое белое руно, покрывающее
взлетно-посадочную площадку, они приблизились к меньшему кораблю и
поднялись по трапу.
- Может быть, сделать освещение более ярким? Или, наоборот, менее
ярким? - спросил голос, когда Лондон с его часами и знаменитым мостом
исчез во мраке.
- Менее.
- Может быть, желаете поесть? Или выпить?
- Нет.
- Не хотите ли еще чего-нибудь? - Пауза. - Например, послушать
научную статью на любую интересующую вас тему? - Пауза. - Или что-нибудь
из художественной прозы? - Пауза. - Или из поэзии? - Пауза. - Не угодно ли
просмотреть каталог мод? - Пауза. - Или вы предпочитаете музыку?
- Музыку, - выбрала Леота. - Легкую. Не такую, как ты любишь, Элвин.
Мур задремал. Минут через десять он услышал:
"Наш хрупкий
Волшебный клинок
С огненной рукоятью
Рассекает мрак
Под крошечной меткой
Полярной звезды,
Обрезая заусенцы
Миниатюрной геенны,
Разливая свет,
От которого не светлей.
Бусины песенных строк,
Летящие на острие клинка,
Вылущиваются, выскакивают
И нанизываются на нитку
Идиотской темы.
Сквозь хаос,
Выпущенный на волю
И теснящий злосчастную логику,
Черные нотные знаки
Несутся наперегонки с огнем".
- Перестань, - пробормотал Мур. - Мы не просили читать.
- Я не читаю, - возразили ему. - Я сочиняю.
Мур повернулся на голос, и кресло мгновенно изменило конфигурацию. В
нескольких рядах от него с подлокотника кресла в проход свешивались чьи-то
ноги.
- Юнгер?
- Нет, Санта-Клаус. Ха-ха!
- Что ты здесь делаешь? Тоже решил вернуться пораньше?
- Ты сам ответил на свой вопрос.
Фыркнув, Мур уселся в прежнюю позу. Рядом с ним ровно дышала Леота.
Ее кресло превратилось в кровать.
Мур смежил веки, но присутствие Юнгера не давало ему вернуться в
приятную дремоту. Он услышал вздох и нетвердые шаги, но не открывал глаз,
надеясь, что Юнгер упадет и уснет. Но поэт не упал.
Внезапно по салону раскатился торжественный и жуткий баритон:
- В больнице святого Иа-акова я детку свою отыскал. Холодная, милая,
сла-авная лежала на длинном столе...
Мур ударил левой, целя в солнечное сплетение. Промахнуться было
невозможно, но удар получился слишком замедленный. Юнгер успел поставить
