возьмете в заложники?
- Зачем? - заинтересовался я.
Торты с персиками, облитые шоколадом, выглядели куда более шовинистически,
нежели патриотические монументы Вильгельма и самой матери Германии в окружении
своры чугунных орлов.
- Я думал когда-то, что только в России мы плодим скульптурных уродов, -
признался я немке.
Путешествие - это, прежде всего, проишествие, в идеальной перспективе -
авантюра. В современной Европе приключение сведено к минимуму событийности.
Турист превращен в комическую фигуру. Как домашняя птица в клетке, он
выклевывает по зернышку корм, отпущенный турагентством. Путеводитель берет на
себя функции тоталитарного законодателя, не чуждого анекдоту. Он правит с
юморком.
- Че Гевара красиво погиб в Боливии, - сказал я немке. В своих оранжевых штанах
она оживилась.
- Помнишь, - сказала она, - он велит агенту ЦРУ, кубинцу, которому приказано его
при-
44
кончить, передать Фиделю Кастро, что революция скоро победит во всей Южной
Америке.
- Фидель Кастро, конечно, крылатый конь с яйцами, - сказал я, - но Че Гевара
фотогенично умер.
- Давай поднимем над кораблем красный флаг, - предложила немка.
- Ага, - сказал я. - И назовем корабль "Броненосец Потемкин".
Немка счастливо рассмеялась. Путеводитель подшучивает над всеми этими римлянами
и рейнскими легендами (где герои повсеместно оказываются жертвами собственной
жестокости, а героини - собственной глупости), но вдруг впадает в слезливую речь
демагога. Гиды -его вассалы, и как всякие вассалы, склонны к халтуре. Для них
Кельн, прежде всего, столица одеколона.
- Слушайте, кончайте жрать, - сказал капитан за ужином мне на ухо. - Возьмите
меня штурмом, как Зимний дворец! Арестуйте, как временное правительство!
В Амстердаме я бежал с корабля, не оглядываясь, но был уверен, что за мной
гонится по пятам вся команда во главе с задушевным опереточным капитаном,
многоязыкие организаторы досуга, повара в парадных колпаках, официанты, бармены,
уборщицы кают с бесшумными пылесосами в обнимку. Я чувствовал затылком их
совершенно любезные улыбки, с которыми они бежали за мной в пароксизме
коммерческого гостеприимства, с которыми они хотели меня прокатить назад в
Базель, а потом опять в Амстердам, и еще раз в Базель, оставить у себя
пожизненно.
45
Я бросился на заднее сидение и заорал бритоголовому таксисту:
-Давай! В самый грязный притон! В самую черную комнату голландского разврата!
Так хотелось вываляться в грязи.
ГЕРОНТОПЛАВАНИЕ
Кто спал с очень старыми женщинами и нашел в этом толк, тот полюбит плавание по
Рейну. Божьи одуванчики, желто-синюшные курочки рябы тревожат мое воображение.
Московский художник Толя Зверев, пьяно сплевывая куриные кости на кухонный пол,
рассказывал мне о прелестях геронтофилии.
- Груди дряблые, волосики жидкие, скважина тоже жидкая - хорошо!
- В каком смысле жидкая? - замирал я от томного ужаса.
- А вот смотри, - говорил мне Толя и подводил к своей подружке, сонно пахнущей
парным калом и смертью.
Он задирал ее белое-белое платье. На борт теплохода под руки ведут пассажиров.
Молодежь жмется по углам.
- Ну, и что дальше? - спрашивает немка. Из утробы хлещет зеленый гной. Как ни
крути, в старости есть кое-что отталкивающее. Мне предлагаются на выбор явления
французского, немецкого, канадского, гонконгского распада. Интерконтинентальный
парад паралича и прогрессирующего маразма. У кого высохли ноги,
46
у кого - распухли. Кто хромает, кто хрипит, кто косой, у кого тик, кто кашляет,
кто плюется, а кому вырезали горло.
Внезапно русская мысль срывается у меня со старой цепи. Европа - это счастливый
брак по расчету. Удача в удаче. Матримониальный уникум. Праздничен свет ее
городов. Рынок - их изобильное сердце (в отличие от хмурого
религиозно-идеологического городского центра в России). Долг и наслаждение, крик
и выбор, месса и святотатство - все слилось в единый поток, который в Полинезии
называется, кажется, сакральным словом "мана".
- Мана, не мана, а так, не понятно что, -уточнил капитан.
- Европа - это зубы стерлись,- скривился помощник капитана.
- Ну, извини, Шпенглер,- помрачнел капитан. - Я не виноват, что рынок проник в
подкорку и укоренился как мера вещей.
- Слава Богу! - почесал щеку помощник. -За вчерашний день никто из пассажиров не
отдал концы.
Чего я морщусь? Плавание превращается в пытку. Здравствуй, завтра! Сегодня это
происходит с родителями. По вечерам они сидят в баре и слушают музыку своей
послевоенной молодости, буги-вуги, которую им играет чешский квартет.
-Товарищи! -вымолвил я, обращаясь к старухам и старикам.
Мне кажется, они меня поняли. Во всяком случае, они зашептались, показывая на
меня трясущимися пальцами.
47
- Смерти нет, - добавил я. - Революция отменяет смерть! Кто против революции,
тот служит делу смерти.
На берегах Рейна скамейки, как в парке. Карта Рейна фирмы Baedeker'а выглядит
достовернее Рейна. Бытие с потрохами переползает на карту. Каждый километр учтен
полосатым столбом. Уютные городки напоминают добрых знакомых, которые собрались
на пикник со своими детьми и собаками, но по дороге почему-то окаменели. Я, как
во сне, делаю все возможное, чтобы моя жизнь не была похожа на Рейн.
- Свяжите меня и расстреляйте, - попросил капитан.
- Где тут у вас гильотина? - спросила немка, злобно тыча ему в рожу зонтик.
Вместе с тем, Рейн не слишком рекомендуется для купания. Он солоноват по причине
природно-индустриальных выделений. Вкус рейнской воды навевает женщинам,
гомосексуалистам, вообще любопытным людям воспоминания о недостаточно мытом
члене друга.
Я назначил массовика-затейника комиссаром. В прошлой жизни она была Лорой
Павловной, не знавшей иностранных языков, а тут заговорила на всех подряд, от
голландского до малайского.
- Лора, - сказал я ей. - Бросайте вашего капитана. Идите ко мне.
- О, файн! - ответила Лора. - Я с теми, кто пишет жестокие розовые романы и не
любит английскую королеву.
- Войдите! - крикнул я.
48
Ко мне явились старики-ходоки из самых дешевых кают корабля. Скорее, их можно
было назвать не ходоками, а доходягами, но когда я им сказал, что Царство Божие
приближается и что Броненосец Потемкин - это мы, они преобразились. Я узнал юную
Европу рыцарей и ранних нацистов. Я увидел Европу незабудок, форели и трюфелей.
- Грабьте старух из аристократических покоев! - приказал я.
Они побежали исполнять приказание. Вскоре на верхней палубе скопились страшные
перепуганные старухи, обнаженные жертвы революции. Я велел спустить из бассейна
воду и наполнить ее кровью этих несчастных женщин.
Повара заложили червей в говядину. Палачи - вчерашние официанты - выкатили
глаза. Начались египетские казни. Постепенно бассейн до краев заполнился
венозной жидкостью.
- А теперь, - сказал я боевикам из батальона Альцгеймера, - начнем крещение.
Ныряйте!
Смертные враги давно уже забыли, что воевали друг против друга. Их объединяют
темы детства, карьеры и смерти. Подвыпив, побагровев и оживившись, они вдруг
начинают ощущать себя "мальчиками" и "девочками". Они любят давать прислуге
чаевые. Они хотят, чтобы о них хорошо вспоминали.
- Вы - гений места,- сказал я капитану. -Вооружайте всех до зубов!
Раньше по Рейну возили туда-сюда сумасшедших. Корабли дураков были плавучими
островами вздорного смысла. Ни один город не
49
желал принимать дураков. Не потому ли Европа совсем одурела от нормативности?
- Я люблю безумие, - сказал я Лоре. -Лора, пожалуйста, не будьте нормальной
женщиной. Сходите с ума и переходите ко мне.
Старикам раздали автоматы.
- Слушайте меня, - сказал я старым солдатам. - Постарайтесь убить как можно
больше народу. Где ваш помощник? - спросил я капитана. - Не он ли наш главный
враг?
- Он спрятался в машинном отделении, -сказал капитан.
Нынче по Рейну чуть дымят плавучие дома для престарелых. Это милая формула
социального крематория. Старики жадно едят: их дни сочтены. Их жалко, конечно,
но еще больше жалко себя. Эридан ты мой, Эридан!
- Лора, я превращу Рейн в Эридан, и мы поплывем по нему, как аргонавты, вдыхая
ужасный смрад от революционного пожара жизни.
- Уже плывем, - сказала Лора Павловна.
КАПИТАН-РЕЛИГИЯ
- Если капитана нет, все позволено,- плоско пошутил я. Капитан рассмеялся.
- Если капитана нет, то какой же я Бог? -хитро сказал он, демонстрируя
зеркальное знание русской классики.
Мы говорим с ним о старшем брате Ленина, о понятии "счастье" в советской
литературе, о коммуналках, о понятии "литературный успех",
50
о том, почему все женщины брили лобок до 1920 года, а затем, как по команде,
перестали; мы говорим о incendium amonis, парадоксах деконструктивизма в их
опосредствованной связи с буддизмом, о тибетской практике тумо.
-Да чего далеко ходить за примером, - говорит капитан, - мой помощник каждую
зиму сидит на снегу голой жопой часами, причем температура в заднем проходе
остается неизменной.
- Да, - задумчиво киваю я. - Возможности тела безграничны!
Мы говорим о понятии "пожар" в подмосковной дачной жизни, о моей американской
дочери, не то родившейся из случайного фильма, не то породившей его сценарий; мы
говорим и не может наговориться о белорусских партизанах и сортах сигарет,
которые любят берлинские лесбиянки, о сенокосе, Горбачеве, правах человека на
труд и на мастурбацию, о снисходительности.
- Почему вы, капитан, так снисходительны к людям?
- Привычка. А, знаете, что Лора Павловна делает по ночам? Одна, в пустой каюте,
при свете ночника...
- Она обхватывает коленки руками и, подражая Святой Терезе, отрывается от пола.
- Подсмотрели?
- Догадался.
- По-моему, вы встали на тропу мудрости, -удивляется капитан. - Вы сами
отрываетесь от пола.
Мы говорим о голоде в Эфиопии, о том, почему американские мужчины в любви роман-
51
тичнее американских женщин, о понятии "Америка", о свободе, Лас-Вегасе,
Калифорнии, беспокойстве, любимых автомобилях.
- "Понтиак" с открытым верхом образца 1968 года,- говорю я.
- Cool, - замечает капитан.
Мы говорим о тех местах на Земле, что сильнее меня, о социальной
ангажированности Габи, о плотоядных улыбках ее подруг, о пьянстве как чистоте
жанра, о роли женщин в отрядах gerilla, о дон Жуане как лишнем человеке, о
мелочах жизни.
- Я расскажу вам историю о берлинской стене, - говорю я, рассеянно глядя на
Рейн.
- Берлинской стены не было, - говорит капитан. - Все это хуйня.
- Что значит- хуйня? А как же овчарки, мины, подкопы, вышки, смертники,
пулеметы?
- Галлюцинация целого поколения.
- Но я видел eel Хотя...- тут я засомневался.
- Берлинская стена - не меньший фантом, чем Гомер,- говорит капитан. Зовем в
свидетели Габи.
- Габи, помнишь берлинскую стену?
- Еще бы! - обрадовалась она. - Я сама ее - кайлом! А после с девчонками пили
яичный ликер на обломках!
- Ну, иди! Что с тебя взять? - отмахивается капитан.
Мы выходим с капитаном в звездную ночь, ищем на небе Млечный путь, нам хочется,
как детям, прильнуть к нему, но попадается все какая-то мелочь: созвездие, очень
похожее на теннисную ракетку, Южный крест. Сквозь розово-
52
мохнатые цветы эвкалиптов виден Марс, лампой стекающий в океан.
- Не туда заплыли, - говорит капитан. -Пошли спать. Утро вечера мудренее.
Наутро мы говорим о немецких картофельных салатах, о польском грибном супе в
Сочельник, о цветах под названием райские птицы, о латентной любви французских
авангардистских художников к полиции, о понятии "говно" в немецкой культуре.
- А как поживает ваш салат культур? - смеется капитан.
Внезапно мы оба видим огромную ярко-зеленую лягушку в черную крапинку. Она сидит
на болоте, обвитом настурцией, и не квакает.
- Раз с делегацией мелких советских писателей я прибыл в Восточный Берлин, -
начинаю я свою одиссею.
- Советские писатели! - восклицает капитан. - Большие люди! Интересное явление!
Он любит все необыкновенное. Мы говорим с ним об утренней эрекции.
- Поэзия, - говорит капитан. - Не правда ли, утренняя эрекция - это то маленькое
чудо, на которое способен всякий настоящий мужчина?
- Главное чувство Европы - серьезность, -говорю я. - Тихие толпы людей на
