тихо". Без выкрутасов...
- Как это - в лесу? - удивлялся я. - Действие происходит в штрафном
изоляторе.
- Ах, да, - говорила тетка...
В те годы ей доверили литературное объединение. Из него вышло множество
хороших писателей. Например, Гансовский и Пикуль.
Среди других в объединение пришел Иосиф Бродский. Тетка не приняла его.
О стихах высказалась так:
- Бред сумасшедшего!
(Кстати, в поэзии Бродского есть и это.)
Бродского не приняли. Зато приняли многих других. В Ленинграде очень
много поэтов. Есть три Некрасова - Владимир, Георгий и Борис...
Моя тетка была членом партии. Я ее не виню. Многие достойные и честные
люди оказались в рядах коммунистической партии. Они не виноваты. Просто им
хотелось жить лучше. Занимать более высокие посты...
Разумеется, тетка переживала, когда мучили Ахматову и Зощенко. А когда
травили Пастернака, она даже заболела. Она говорила:
- Это политически неверный ход. Мы теряем свой престиж на Западе.
Частично перечеркиваем завоевания двадцатого съезда...
За много лет тетка собрала прекрасную библиотеку. На большинстве ее
книг имелись автографы. Зачастую очень трогательные и нежные.
Красочный автограф Валентина Пикуля начинался словами: "Акушерке наших
душ..."
Автограф фантаста Гансонского выглядел следующим образом:
"Через года и пространства великие - руку!.."
Как недавно выяснилось, Гансовский был стукачом. Доносил на своих
знакомых.
Пикуль тоже отличился. Говорил на суде Кириллу Владимировичу
Успенскому:
- Кирилл! Мы все желаем тебе добра, а ты продолжаешь лгать!..
Успенскому дали пять лет в разгар либерализма.
А Пикулю - квартиру в Риге...
В старости тетка много читала. Книг с автографами не перечитывала.
Возле ее кровати лежали томики Ахматовой, Пастернака, Баратынского...
Когда тетка умерла, библиотеку сразу же распродали. Предварительно брат
и его жена вырвали листы с автографами. А то неудобно... Незадолго до этого
тетка прочитала мне стихи:
Жизнь пройдена до середины,
А я все думаю, что горы сдвину,
Поля засею, орошу долины,
А жизнь давно уже за половину..
- Стихи одной поэтессы, - улыбнулась тетка.
Я думаю, она сама их написала. Стихи, конечно, неуклюжие. Первая
строчка - буквально цитата из Данте.
И все-таки эти стихи растрогали меня.
Жизнь пройдена до середины,
А я все думаю, что горы сдвину...
Тетка ошиблась.
Жизнь подходила к концу.
Исправить опечатки было невозможно...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего
государства. Сначала он был гимназистом. Потом - революционным студентом.
Потом - недолгое время - красноармейцем. Потом - как это ни фантастически
звучит - белополяком. Потом опять красноармейцем, но уже более сознательным.
Когда гражданская война закончилась, дядя Арон поступил на рабфак.
Затем он стал нэпманом и, кажется, временно разбогател. Затем кого-то
раскулачивал. Затем он чистил ряды партии. Затем его самого вычистили. За
то, что он был нэпманом...
На собрании мой дядя произнес речь. Он сказал:
- Если вы меня исключите, я должен буду рассказать об этом жене. Что
вызовет дикий скандал. Короче, решайте сами...
Товарищи подумали и решили:
"Исключить!"
Затем его, правда, восстановили. Мало того, дядя Арон так и не сидел.
Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или
заместителем директора по какой-то части...
Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его
недостатки.
Пластинки с речами генералиссимуса хранились в красных альбомах. Были
такие альбомы со шнурками и рельефным портретом вождя...
Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал.
Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков - инженер.
Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал
внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был
как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил
Булганина, напоминавшего ему идолов детства.
Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил
любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства.
Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно.
Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять
любовь...
При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также
полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что
Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду.
Брежнева мой дядя не любил. Брежнев казался ему временным явлением (что
не подтвердилось)...
В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом
умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно.
Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в
сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и
печатными буквами. Записки были короткие. Например:
"Куда ведешь Россию, монстр?"
И подпись:
"Генерал Свиридов".
Или:
"БАМ - это фикция!"
И подпись:
"Генерал Колюжный".
Иногда он пользовался художественной формой:
"Твои брови жаждут крови!"
И подпись:
"Генерал Нечипоренко"...
Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и
ругались без конца. Уровень полемики был невысок.
- Немецкий шпион, - говорил я о Ленине.
- Святотатец и болван! - реагировал дядя уже в мой адрес.
Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов,
вьетнамская эпопея...
Мой дядя ужасно сердился:
- Фашист, - кричал он иногда, - матерый власовец!..
И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора
умирать. Ему было 76 лет.
- Вызовите Сережу. - попросил он.
Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он
попросил всех уйти из комнаты.
- Сергей, - очень тихо произнес мой дядя, - я умираю...
Я молчал.
- Я не боюсь смерти, - продолжал мой дядя.
Он выждал паузу и заговорил снова:
- Я честно заблуждался... Мучительно переживал свои ошибки... И вот что
я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными... Я
потерпел идейный крах...
Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам.
- Сергей, - продолжал мой дядя, - я всегда ругал тебя. Я ругал тебя,
потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан... Я
критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в
этой... (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом... (тут
дядя повторил ругательство) государстве...
- Успокойся, - сказал я.
- ... превратили меня в шлюху, - закончил дядя.
Он сделал усилие и продолжал:
- Ты всегда был прав. Я возражал, потому что боялся за тебя. Прости...
Он заплакал. Мне стало очень жаль его. Но тут приняли медработники и
увезли дядю в больницу.
Моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Тетка думала, что его увезут
в Свердловскую.
- Ты же старый большевик, - говорила она.
- Нет, - возражал мой дядя, - я не старый большевик.
- То есть как?
- Старый большевик - конкретное понятие. Старый большевик - это кто
вступил до тридцать пятого года. А я вступил несколько позже.
Тетка не могла поверить.
- Значит, ты не старый большевик?!
- Нет.
- Все равно, - говорила она, - может, и тебе что-нибудь полагается?
- Возможно, - соглашался дядя, - возможно, и мне что-то полагается.
Например, яблоко...
Короче, моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Когда его осматривал
лечащий врач, дядя спросил:
- Доктор, вы фронтовик?
- Да, - ответил врач, - я фронтовик.
- И я фронтовик, - сказал мой дядя, - ответьте честно, как фронтовик
фронтовику, долго ли я пролежу в больнице?
- При благоприятном ходе событий - месяц, - ответил врач.
- А при неблагоприятном, - усмехнулся дядя, - значительно меньше?..
Он пролежал в больнице недели три. И его привезли домой. Я сразу же его
навестил.
Мой дядя казался печальным и тихим. Словно обрел какую-то высшую
мудрость.
Однако когда я упомянул в разговоре Че Гевару, дядя насторожился.
- Авантюрист и гангстер, - сказал я.
- Тунеядец и болван! - реагировал дядя. И дальше с огромным подъемом: -
Укажи мне благую идею, лежащую вне коммунизма!..
Тут он неожиданно прервал свою речь. Очевидно, вспомнил наш
предсмертный разговор. Виновато покосился на меня.
Я промолчал.
С тех пор мы часто виделись и неизменно ругались. Дядя проклинал
рок-музыку, невозвращенца Барышникова и генерала Андрея Власова. Я -
бесплатную медицину, "Лебединое озеро" и Феликса Дзержинского.
Потом мой дядя снова заболел.
- Вызовите Сережу, - попросил.
Я сразу же приехал. Дядя выглядел осунувшимся и бледным. На табурете у
его изголовья стояли бесчисленные флаконы. Там же интимно розовела вставная
челюсть.
- Сергей, - глухо произнес мой дядя.
Я погладил его руку.
- У меня к тебе огромная просьба. Дай слово, что выполнишь ее.
Я кивнул.
- Задуши меня, - попросил дядя.
Я растерянно молчал.
- Мне надоело жить. Я не верю. что коммунизм может быть построен в
одной стране. Я скатился в болото троцкизма.
- Не думай об этом, - сказал я.
- Ты готов выполнить мою просьбу?.. Я вижу, ты колеблешься... Конечно,
я мог бы принять двадцать таблеток снотворного. Увы, это далеко не всегда
приводит к смерти... А если меня разобьет паралич? И я стану для всех еще
более тяжкой обузой? Поэтому я вынужден был к тебе обратиться...
- Перестань, - сказал я, - перестань...
- Я отблагодарю тебя, - сказал мой дядя, - я завещаю тебе сочинения
Ленина. Отнеси их в макулатуру и поменяй на "Буратино"... Но сначала задуши
меня.
- Перестань, - сказал я.
- Кругом злоба и глупость, - сказал мой дядя, - правды нет...
- Успокойся.
- Знаешь, отчего я мучаюсь? - продолжал он. - Когда мы жили в
Новороссийске, там был забор. Высокий коричневый забор. Я каждый день
проходил мимо этого забора. А что было внутри, не знаю. Не спросил. Я не
думал, что это важно... Как бессмысленно и глупо прожита жизнь! Значит, ты
отказываешься?
- Перестань, - сказал я.
Дядя отвернулся и замолчал.
Через две недели он выздоровел. И мы снова ужасно поссорились.
- Болван! - кричал мой дядя. - Ты не хочешь понять! Идея коммунизма,
скомпрометированная бездарными адептами, по-прежнему гениальна! Недаром
коммунистическую идеологию разделяют миллионы людей!..
- Кто ее разделяет?! - говорил я. - Да ни один здравомыслящий
человек!..
- Значит, не разделяют? - багровел дядя. - Не разделяют и молчат?
Значит, все кругом лицемеры?!..
- Идеологию вовсе не обязательно разделять, - говорил я, - ее либо
принимают, либо не принимают. Это как тюрьма: нравится, не нравится -
сиди...
- Болван! - кричал мой дядя. - Власовец, фарцовщик!..
У изголовья его висел небольшой портрет Солженицына. Когда приходили
гости, дядя его снимал...
Это повторялось снова и снова. Дядя заболевал, потом выздоравливал. Мы
ссорились. Потом мирились. Шли годы. Он совсем постарел. Не мог ходить. Я
был к нему очень привязан...
Как я уже говорил, биография моего дяди отражает историю нашего
государства... Нашей любимой и ужасной страны...
Потом мой дядя все же умер. Жаль... А мне не дает покоя высокий
