обаятельного мужчины. Это был заместитель Кирова - Александр Иванович
Угаров. Он напоминал моего брата. Хоть и выглядел значительно моложе.
Боря и раньше знал, кто его отец. Сейчас на эту тому заговорили
открыто.
Брат мог попытаться отыскать своих родственников. Однако не захотел. Он
сказал:
- У меня есть ты, и больше никого...
Потом задумался и добавил:
- Как странно! Я - наполовину русский. Ты - наполовину еврей. Но оба
любим водку с пивом...
В семьдесят девятом году я решил эмигрировать. Брат сказал, что не
поедет.
Он снова начал пить и драться в ресторанах. Ему грозило увольнение с
работы.
Я думаю, он мог жить только в неволе. На свободе он распускался и даже
заболевал.
Я сказал ему в последний раз:
- Уедем.
Он реагировал вяло и грустно:
--Все это не для меня. Ведь надо ходить по инстанциям. Надо всех
уверять, что ты еврей... Мне неудобно... Вот если бы с похмелья - раз, и ты
на Капитолийском холме...
В аэропорту мой брат заплакал. Видно, он постарел. Кроме того, уезжать
всегда гораздо легче, чем оставаться...
Четвертый год я живу в Нью-Йорке. Четвертый год шлю посылки в
Ленинград. И вдруг приходит бандероль - оттуда.
Я вскрыл ее на почте. В ней лежала голубая трикотажная фуфайка с
эмблемой олимпийских игр. И еще - тяжелый металлический штопор
усовершенствованной конструкции.
Я задумался - что было у меня в жизни самого дорогого? И понял: четыре
куска рафинада, японские сигареты "Хи лайт", голубая фуфайка да еще вот этот
штопор...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
С каждым годом она все больше похожа на человека. (А ведь не о любом из
друзей это скажешь.) Когда она рядом, я уже стесняюсь переодеваться.
Мой приятель Севостьянов говорит:
- Она у вас единственный нормальный член семьи...
Принес я ее домой на ладони. Было это двенадцать лет назад. Месячный
щенок-фокстерьер по имени Глаша. Расцветкой напоминает березовую чурочку.
Нос - крошечная боксерская перчатка...
Короче, Глаша была неотразима.
Примерно до года она казалась нормальной рядовой собакой. Грызла нашу
обувь. Клянчила подачки.
Воспитывали мы ее довольно невнимательно. Кормили чем придется. Гуляли
с ней утром и вечером минут по десять.
Никаких "Дай лапу", никаких "Тубо" и "Фас!".
Зато мы подолгу с ней беседовали. И я, и мама, и жена. А потом и дочка,
когда сама научилась разговаривать...
Глаше шел тринадцатый месяц, когда появился некий Бобров.
Мы учились вместе на филфаке. Потом меня выгнали, а Леша благополучно
закончил университет.
Был он вполне здоровым и даже нахальным юношей. Ухаживал за барышнями,
скандалил, выпивал.
Потом женился. Жену называл английским словом - Фили (кобыла).
Год проработал в "Интуристе".
Тут им овладел крайний пессимизм. Бобров нанялся егерем в Подпорожский
район. Стал жить в лесу, как Генри Торо. Охотился, мариновал грибы, построил
и напряженно эксплуатировал самогонный аппарат.
Изредка он появлялся в Ленинграде. Однажды вдруг зашел ко мне. Увидел
мою собаку и говорит:
- Это же норная собака. А ты ее в болонку превратил... Давай заберу ее
в охотничье хозяйство. А месяца через два привезу обратно.
Мы подумали - отчего бы и нег? Должны же у собаки развиваться природные
инстинкты...
Прошло два месяца, три, четыре... Бобров не появлялся. Я написал ему в
охотничье хозяйство. Отчета не последовало.
Мама все повторяла:
- Без Глаши скучно.
Дочка несколько раз плакала.
Наконец, жена мне говорит:
- Поезжай и забери собаку.
Наш Друг Валерий Грубин поехал со мной.
К семи часам мы были в Подпорожье. До охотничьего хозяйства Ровское -
тринадцать километров. Без всякого транспорта. И не по дороге, а по
замерзшей реке Свирь.
Что делать?
Какой-то алкаш посоветовал:
- Наймите сани за трояк.
Так мы и поступили. Двое мальчишек подрядились нас отвезти. Всю дорогу
ехали молча. Кобыла медленно и осторожно ступала по льду. Попытки
разговориться с мальчиками успеха не имели.
Грубин спросил одного:
- Папа и мама в колхозе работают?
Тот долго молчал. Потом многозначительно и туманно ответил:
- Эх... Поплыли муды да по глыбкой воды...
Если сани подбрасывало на ухабах, второй мальчишка глухо бормотал:
- Вот тебе и пьянки-хуянки...
Наконец лошадка остановилась.
- Тут на горке и будет Ровское...
Мы расплатились и полезли в гору. Из темноты донеслось:
- Но-о, блядина, я кому сказал?!..
Было совсем темно. Ни огонька кругом, ни звука. Пошли наугад вдоль
реки.
Неожиданно Грубин исчез. Кричу:
- Ты где?
В ответ - загробный голос:
- Тут... Я в заброшенный колодец провалился.
Я пошел на звук. Обнаружил квадратную черную яму. Лег на снег и
осторожно заглянул вниз.
В глубине ямы брезжил свет. Грубин закуривал.
- Тут сыро, - пожаловался он.
Я отполз. Выбрал трехметровое деревце. Терзал его около часа. Наконец с
помощью топора изготовил шест. Вытащил приятеля наружу.
Грубин поблагодарил меня и сказал:
- Я там спички оставил...
В Ровское мы попали только утром. Оказывается, мальчишки высадили нас
за четыре километра до цели...
О, крестьянские дети, воспетые Некрасовым. До чего же вы переменились!
Отныне и присно нарекаю вас - колхозные дети!..
Леша Бобров стоял на пороге и застенчиво улыбался. Глаша с воем
бросилась ко мне, лохматая и похудевшая.
- Замерзли? - спросил Бобров. - Хотите выпить?..
Как бы пи злился российский человек, предложи ему выпить, и он тотчас
добреет...
За столом Леша рассказал:
- Я был в Ленинграде дважды. Хотел вернуть собаку - не могу. Привык...
Мы узнали, что Глаша совершила несколько подвигов. Во-первых, спасла
щенка, который тонул. Вытащила его из лужи. Кроме того, первая взяла след
медведя-шатуна. И наконец, задушила лисицу.
Мне было как-то неприятно, что Глаша умертвила живое существо. Но что
поделаешь - инстинкт...
Тут я вспомнил одну давнюю историю. Обедали мы с приятелем в ресторане
"Балтика". Разговорились с официанткой. Угостили ее коньяком. И нее это
дружески, без малейшей корысти. Она же затем поступила довольно странно.
Обсчитала меня рублей на шесть.
Откровенно говоря, я немного растерялся. Не денег, естественно, жаль -
за человека обидно. А приятель говорит:
- Чему ты удивляешься?! Соловей заливается не потому, что ему весело.
Он просто не может иначе... Соловей поет, официантка ворует... Просто иначе
не может... Природа такая, инстинкт...
- Продай собаку, - говорит Бобров.
- Как тебе не стыдно!
- Ну тогда подари. Здесь ей будет лучше.
- Ей-то - да. А нам?..
Мы еще немного выпили и ушли спать.
Проснулись к обеду. В столовой застали четверых незнакомых мужчин.
Леша отозвал меня в сторону:
- Эти ребята - из КГБ. Завтра на лося пойдут.
- Лось-то при чем? - говорю. - Мало им нашего брата?
- Да они ничего, - шептал Бобров, - они после работы меняются.
- В какую сторону?
Мальчики из органов выглядели сильно. Что-то было в них общее, типовое.
Серийные, гладкие лица, проборы, шерстяная одежда. Один подсел ко мне.
Заговорил отрывисто и четко:
- Ваша собака?.. Хорошо... Как зовут? Глафира? Это что, юмор? Ценю...
Течка давно была? Не знаете? А кто же знает?.. Уши гноятся? Нет?..
Отлично...
- Садитесь обедать, - пригласил Бобров.
Обедали не спеша. Ребята из органов достали водку. Разговор то и дело
принимал щекотливый характер.
- Свобода?! - говорил один. - Русскому человеку только дай свободу!
Первым делом тещу зарежет!..
Я спросил:
- За что Мишу Хейфеца посадили? Другие за границей печатаются, и
ничего. А Хейфец даже не опубликовал свою работу!
- И зря не опубликовал. - сказал второй. - Тогда не посадили бы. А так
- кому он нужен?..
- Сахаров рассуждает, как наивный младенец, - говорил третий, - его
идеи бесплодны. Вроде бы грамотно изложено, с единственной поправкой. То,
что рекомендует Сахаров, возможно при одном условии. Если будет арестовано
Политбюро Цека...
- Запросто, - сказал Валерий Грубин.
- Нам пора ехать, - говорю, - спасибо.
Мы собрали вещи. Бобров попрощался с Глашей. Его жена Фили (настоящее
имя забыл) даже тихонько поплакала.
Мы вышли на дорогу. Ребята из органов толпились на крыльце.
- Заходите, - сказал один, - у нас бесподобный музей. Не для широкой
публики, конечно. Но я устрою. Координаты, телефон - я дал.
- И вы приходите, - говорю.
- Только с ордером, - добавил Грубин.
Чекист посмотрел на моего друга внимательно и говорит:
- Ордер не проблема...
Мы попрощались и зашагали вдоль реки. Глаша бежала рядом, не
оглядываясь.
- Интересно, - говорю, - что у них в музее хранится?
- Черт его знает, - ответил Грубин, - может, ногти Бухарина?..
Года через два я переехал в Таллинн. Глаша была со мной. Вскоре
совершила очередной подвиг.
Меня послали в командировку на острова. Собаку я отдал на это время
друзьям. Жили они в квартире с печным отоплением. Как-то раз затопили печи.
Раньше времени закрыли трубу. Вся семья уснула.
В квартире запахло угарным газом. Все спали.
Но проснулась Глаша и действовала разумно. Подошла к хозяйскому ложу и
стащила одеяло. Хозяин запустил в нее шлепанцем, одеяло поправил. Глаша
вновь его стащила и при этом залаяла.
Наконец двуногие сообразили, что происходит. Распахнули двери, выбежали
на улицу. Хозяин повалился в сугроб. Глашу долго пошатывало и тошнило.
Днем ей принесли из буфета ЦК четыреста граммов шейной вырезки. Случай
уникальный. Может быть, впервые партийные льготы коснулись достойного
объекта...
В Таллинне я стал подумывать о Глашином замужестве. Позвонил знакомому
кинологу. Он дал несколько адресов и телефонов.
Аристократическая генеалогия моей собаки побуждала к некоторой
разборчивости. Я остановился на кобельке по имени Резо. Грузинское имя
предвещало телесную силу и буйство эмоций. Тем более что владелицей Резо
оказалась журналистка из соседней эстонской газеты - миловидная Анечка Паю.
Любовный акт должен был состояться на пустыре возле ипподрома.
Резо выглядел прекрасно. Это был рыжеватый крепыш с нахальными глазами.
Он нервно вибрировал и тихонько скулил.
Аня пришла в короткой дубленке и лакированных сапогах. Залюбовалась
моей собакой. Воскликнула:
- Какая прелесть!
Добавив:
- Только очень худенькая...
Как будто усомнилась, возможен ли хозяйству прок от такой невестки.
- Сейчас это модно, - говорю.
Аня полемично шевельнула округлым бедром.
Мы обменялись документами. Родословная у Глаши, повторяю, была куда
эффектнее, чем у моего друга Володи Трубецкого. Документы Резо тоже
оказались в порядке.
- Ну что ж, - вздохнула Аня и отстегнула поводок.
Я тоже отпустил Глафиру.
Был солнечный зимний день. На снегу лежали розоватые тени. Резо,
почувствовав свободу, несколько обезумел. С лаем отмахал три широких круга.
Глаша наблюдала за ним с вялым интересом.
Побегав. Резо опрокинулся в снег. Видимо, захотел охладить свой пыл.
Или показать, каких трудов ему стоит удержаться от безрассудства.
Затем отряхнулся и подбежал к нам. Глаша насторожилась и подняла
хвостик.
Кобелек, хищно приглядываясь, обошел ее несколько раз. Он как будто
увеличился в размерах. Он что-то настоятельно бормотал. Мне показалось, что
я расслышал:
- Вай, какая дэвушка! Стройная, как чинара. Юная, как заря... Ресторан
