Обрадованный Степан снова взялся за привратника.
- "Никто не уходил, никто не приходил"! - передразнивал он старика. - А
трое из скита сбежали...
- Винюсь, не вмени оплошку за грех, прости, - захныкал старец. - Заспал я,
одначе слышал, как засовом гремели. Проснулся, да поздно. А сказать не
посмел. Боялся гнев на себя навести. Крутенек на расправу отец Сафроний,
ох как крутенек.
- Мне прощать тебя нечего, - ответил Степан. - Покажи-ка лучше, отец,
погреб, где у вас человек на чепи сидел. Пойдем, Яков, взглянем.
Дверь в землянку оказалась открытой настежь. Сафроний, нахмурясь,
рассматривал цепи. У стенки жались оставшиеся в живых старцы. Они охали и
ахали на все голоса.
- Утек злодей, - стонал Аристарх, - что теперя киновиарху скажем?
- Семь бед, один ответ. - Сафроний волосатой рукой перебирал ржавую цепь.
- Перепилил, аспид, чепь... А напилок свой человек дал, вот что, отцы
любые, страшно, - плутоватые глазки игумена забегали.
- Эхм, ех, - скулил нарядчик, - в моленную бы его, крамольника... Ему бы с
праведными в царствии небесном куда бы как хорошо. Оплошку брат городничий
дал.
Сафроний укоризненно взглянул на испуганное лицо отца городничего, но
смолчал.
Степан осмотрелся. С деревянных стен почерневшего сруба сочилась гниль.
Все было покрыто плесенью. Каменный стол и каменные лавки блестели,
отшлифованные узником. Вместо постели еще три камня, покрытые полустертой
кожей. Оконце маленькое, выходило к глухой стене коровника. В углу из
дикого камня и глины сложено подобие небольшой печи.
Степан сунул руку в рванину, лежавшую на постели, и тотчас с отвращением
отдернул - там копошились вши.
- Злодеи, - сдерживая кипевшую ярость, сказал Степан, - по какому праву
живого человека мучили? Отвечай, большак! - От гнева лицо Степана
покрылось красными пятнами.
- А где твоя правда в скиту спрашивать, а? - выступил вперед Аристарх. Его
бородка тряслась от злости. - Может, по слову государыни правеж учинишь,
а? Колодники, рваные ноздри, нет вам в скиту места.
- Здесь наша большина, - спокойно сказал Яков Рябой, - не моги
супротивничать. Ишь, святые, начудодеяли, людей сожгли, а сами целы. У нас
разговор короткий, - оборвал он, - враз плетей попробуешь.
- Плетей?! - взвизгнул Аристарх, размахивая высохшими руками. - Поцелуй
пса во хвост, табашник, еретик... Я те порву поганую бороду!
- Чужую бороду драть - своей не жалеть, - все так же спокойно ответил
Яков. - А что, Степан, - посмотрел он на товарища, - проучить разве? Хоть
жаль кулаков, да бьют же дураков.
В глазах Рябого зажглись волчьи огоньки. Надулись жилы на загорелой шее.
История принимала крутой оборот.
- Постой, постой, друг, - отстранил Рябого Петряй. - Я сам поговорю. Тебя
отцом Аристархом кличут ? -строго спросил он у старца.
- Тебе что за дело, насильник?
- А вот что: худо, где волк в пастухах, а лиса в птичницах. Марфутку-то
помнишь? Старик отшатнулся.
- Что молчишь, али горло ссохлось? Ну-кось, дерни меня за бороду. -
Малыгин выставил свою рыжую лопату. - Дерни, праведник, - наступал он на
старика. - Ах ты, распутный бездельник, чтоб ты сгорел, проклятый! -
плюнул ямщик, видя, что Аристарх спрятался за грузного большака. -
Зацепи-ка еще Марфутку, тады живым не уйдешь.
Мужики засмеялись. Гнев отошел от сердца.
- Довольно тебе, Петряй, - вмешался Степан Шарапов, - поговорил, и ладно.
Святым отцам и без нас вдосталь по шеям накладут...
Малыгин, мореходы и Яков Рябой вечером угощались хмельным медом. Большак
Сафроний, желая задобрить мужиков, приказал выкатить из погреба две
большие бочки.
- Степушка, - обнимаясь, говорил захмелевший Рябой, - не кручинься, друг.
Ты море знаешь, а я в лесу хитер. Найду Наталью. Не сумлевайся, вот те
Христос, найду. По такой погоде след долго стоит.
- Спасибо, Яков, - растрогался Степан. - Ежели Наталью найдем, последнюю
рубаху для тебя скину. Жених в море, на меня вся надея. Понимаешь?
- Жалею, не кончил подлого старика, - бубнил свое Малыгин. - Марфутка-то...
- Голодная лиса и во сне кур считает, - с досадой сказал Степан. - Надоел,
паря.
Петряй пригорюнился, облокотился о стол и запел неожиданно тонким,
жалобным голосом:
Приневолила любить
Чужу-мужную жену.
Что чужа-мужна жена -
То разлапушка моя.
Что своя-мужна жена -
Осока да мурава,
В поле горькая трава,
Бела репьица росла,
Без цветочиков цвела...
- Эх, ребяты, заскучало ретивое, душа горит!..
Мужики погуляли славно. Общежительная братия то ли с горя, то ли от
большого поста и долгого воздержания веселилась круто. Долго скитницам
пришлось отмаливать грехи, долго они вспоминали веселых мужиков.
Утром Яков Рябой не забыл своего обещания. Встал он раньше всех, с
петухами, и, разбудив Степана, сказал:
- Пока спят, пойдем след Наташкин искать.
Степан без слов поднялся.
Окунув головы в ушат с водой и поеживаясь от утренней прохлады, мужики
вышли за ворота.
- Эй, сторож, не спишь? - подмигнул мимоходом Степан привратнику. - Ну-к
что ж, я ведь так, - добавил он, видя, что старик всполошился.
Яков Рябой по-собачьи шарил по траве. Он часто пригибался, ковыряя пальцем
землю. Дул на примятую траву, разглядывал каждую травинку.
- Нашел, - радостно закричал Яков, - вот он, след! Степан кинулся на зов.
- Смотри здесь, Степа, вот мужик босой шел, хромал на левую ногу, с
поволочкой шаги-то, сразу видать, чепь долго носил. Правой ногой шибко
приминает, а левой чуть. А вот сапожки девичьи - махонькие, с подковками.
А третий в лаптях, тяжеленек шаг-то, - объяснил следопыт.
- Это девка Прасковья, - обрадовался Шарапов, - про нее и в письме писано.
- Видать, в теле девка, вишь, как трава примята и травинки в землю
вдавлены. Мужичок не тяжел - кость одна весит.
Яков Рябой увлекся и, сверкая глазами, все говорил и говорил.
Степан с удивлением посматривал на товарища "Вот те и молчальник! - думал
он. - Словно подменили человека".
У деревянного раскольничьего креста о восьми концах Яков остановился и
полез в кусты.
- Ну-тка, Степан, гляди. - Он громко засмеялся, радуясь словно ребенок. -
Здесь утра дожидались, - объяснил Яков, березу на постелю ломали. Мужик
сухари ел, смотри, крошки. Девка лапти переобула. Чистые онучи надела, а
старые, вон они. - Он указал на тряпки, висевшие на сучке. - Женки здеся
вместе лежали. Теперь буди мужиков, похарчим - и в лес, - сказал Яков,
поднимаясь с колен. - Никуда от нас Наташа не уйдет. Так-то, мореход.
Степан воспрянул духом. Надежда найти девушку теперь не казалась ему
далекой и смутной, как раньше...
* * *
Солнце только поднималось из-за горизонта, а мужики уже брели по болоту.
Точно волчья стая, шли цепочкой, один за одним, след в след. Иначе ходить
не решались. Один неверный шаг на топком болоте мог стоить жизни. Впереди
уверенно вышагивал Яков Рябой.
На следующий день в полдень, ни разу не сбившись с пути, Яков привел отряд
к месту гибели Долгополова. На сухом бугорочке нашли разбитую глиняную
кружку, обрывок веревки, несколько размокших ржаных сухарей и голубенький
кружевной платочек. Вокруг все было притоптано и примято.
Каждую вещь Яков ощупывал своими руками. Он долго бродил по болоту, что-то
разглядывая. Заметив кусочки красной земли, приставшие к свежей щепе, он
удовлетворенно хмыкнул. Яков спросил товарищей:
- Ну-тка, смекаете, мужики?
- Смекать-то смекаем, Яков Васильич, истинно так, - почесывая затылок, за
всеш ответил Гневашев, - да ты лучше сам объясни.
Лицо Якова стало грустным.
- Сгиб в болоте хромой, - сказал он, вздохнув. - Пришлые
мужики-рудознатцы, двое их было, девок спали. Видать, они недалече руду
ковыряют, девки к ним пошли... Собака с мужиками была, - помолчав, добавил
Яков.
- И што таперя? - опять спросил Гневашев.
- В гостях скоро будем, вот что.
Через час Яков привел мужиков к зеленому домику искателей братьев
Рогозиных. Здесь их жрало разочарование - ни в шалаше, ни поблизости людей
не было. Шалаш окружали участки развороченной земли, раскиданные пласты
свежеснятого дерна, кучи красноватой болотной руды.
В очаге еще тлел огонь. На видном месте хозяева оставили для пришлых
странников каравай ржаного хлеба, целого копченого глухаря и немножко
соли в берестяном лоскутке. У входа торчал шест с болтавшейся на ней
тряпкой - знак, что хозяева вернутся.
- Где были, там нет, где шли, там след. - Яков с досадой бросил оземь
шапку.
- Ну-к что ж, - ответил обескураженный Степан, - видать, планида нам
догонять вышла. Вокруг носу вьется девка, а в руки не дается. - Он присел
около очага и, захватив рукой уголек, закурил трубку.
- Делать нечего, мужики. По-темному не пойдешь, отдыхай, - скрепя сердце
решил Яков. - А ты, Фома Гневашев, дозорным встанешь.
Глава двадцать пятая
НА МАЧТЕ СИГНАЛ БЕДСТВИЯ
Среди ночи мореходы проснулись от сильных толчков, сотрясавших лодью. В
темноте да второпях они тыкались во все углы и не сразу нашли люк на
палубу. Ругаясь, потирая ушибы, мореходы выбрались из темной поварни.
Ночь была ясная, звездная. Яркая полная луна покрыла серебром колыхавшееся
море, а льды, освещенные ее мертвым светом, казались не настоящими,
какими-то плоскими, будто обструганными под рубанок. Сбитая ветром кромка
льда шевелилась; качаясь, взбрасывая фонтанами воду, льдины с грохотом
бились друг о друга.
Встретив сплоченные льды, волны шумели, словно прибой у скалистого берега.
Покачиваясь, тяжелые льдины задевали корпус "Святого Варлаама", били и
толкали его.
Кормщик понял: жить кораблю осталось считанные минуты. Надо выходить на
лед, и выходить как можно скорее. Удары покачивающихся на волнах льдин
опасны для корпуса самого крепкого корабля. А "Святой Варлаам",
потрепанный жестокими ударами судьбы, едва держался на плаву. Еще один-два
хороших толчка, и корпус его развалится, как поленница дров.
Но и выйти сейчас на лед не простая задача, особенно для калеки Семена.
Однако выбора не было.
- На лед! - крикнул Химков. Нырнув в поварню, он сорвал со стены икону,
заткнул за пояс топор и ринулся наверх. Огромная льдина поднялась над
водой, оголив свои острые закраины, и, качнувшись, рухнула вниз.
Затрещала, застонала лодья... В эти минуты смертельной опасности только
отчаянная смелость могла спасти жизнь моряков.
Химков первый перескочил на льдину. Едва держась на широко расставленных
ногах, он успел подхватить поскользнувшегося товарища. Когда ледяной
обломок, на котором спаслись мореходы, снова поднялся на волне, они
увидели во льдах жалкие деревянные остатки.
На вторую льдину Химков с Семеном перебрались благополучно. Удерживаясь на
скользкой поверхности баграми, помогая друг другу, они медленно двигались
по качающимся, грохочущим льдам.
- Везет нам, Семен, - сказал Химков, перейдя через опасную ледяную кромку,
- видать, бог не без милости, а мореход не без счастья. Не пропадем.
- Говори: господи подай, а сам руками хватай, - отозвался Семен, тяжело
дыша, - дальше-то что будем делать?
- На бриг надо идти, - Химков махнул рукой туда, где виднелись мачты, -
все равно у нас и огня нет, и жрать нечего. Таково наше дело, что идти
надо смело.
- Пойдем, - согласился Семен. Он был радостно возбужден. Ковыляя на
костыле, Семен не отставал от Химкова; мысль о мщении окрыляла его,
вливала новые силы.
На пути встречались гревшиеся на солнце нерпы и тюлени. Морские жители
любопытно поглядывали на людей, но не боялись их, не уходили в воду.
"Не пуган зверь, - отметил про себя Химков. - Неужто на бриге нет людей?"
Одолев половину пути, друзья присели отдохнуть. Дружок, спокойно улегшийся
было у ног Семена, насторожился и злобно зарычал. Посмотрев на корабль,
мореходы увидели дымок, курившийся над палубой. Они молча переглянулись.
- Вернемся, а? - нерешительно спросил Химков.
- Ты как хошь, а я пойду, - не глядя на друга, ответил Семен. Он поднялся
и, поправив пояс, сделал первый шаг.
- Сподручнее, Сеня, вдвоем-то, - тихо отозвался Химков, шагнув вслед за
