они, в тщедушной Сёминой плоти гнездится уникальная душа.
Доктор Даварашвили дружил с "Шепиловым" со школьной скамьи. Невзлюбил
же он его после того, как отец доктора - в отличие от Сёминого родителя -
оставил сыну в наследство лишь собственные фотокарточки. Доктор поэтому
пытался втолковать петхаинским простачкам, что души - тем более уникальной -
в природе не существует, но вот мозг нашего лирика, воистину уникальный, он,
доктор, при необходимости пересадил бы даже себе. Именно и только этот
"шепиловский" орган жизнеспособен, ибо, мол, Сёма его не эксплуатирует. О
чём эти стихи, дескать, и свидетельствуют.
Доктор учил при этом, будто не только "Шепилов", но все романтики глупы
и себялюбивы: кому бы ни посвящали сочинения, воспевают они в них лишь
собственный ущербный мир. Сёма же, мол, паршивец, к тому же ещё и
притворяется, будто он - это не он, а кто-то другой. Притворяется
исключительно от безделья, ибо он не настолько уж глуп, чтобы действительно
кого-нибудь любить. Особенно ведьму, которая сгубила его родню и скоро,
запомните, кокнет самого Сёму.
Что же касается его души, - раз уж вам, дескать, нравится это слово, -
то о ней следует судить в свете того символического факта, что в школьные
годы петхаинский Байрон не расставался с асферической лупой семикратного
увеличения для особенно мелких предметов, и этою лупой, смеялся доктор,
мерзавец рассматривал не папины бриллианты, а свой крохотный пенис и
единственное яичко.
На подобное злословие "Шепилов" реагировал как романтик. Не унижаясь до
отрицания сплетен, он объявлял петхаинцам, что хотя и считает себя
щепетильным мужиком, - при случае способен и на грубый поступок. Я,
переходил он вдруг на русский и смотрел вдаль, я одну мечту, скрывая, нежу,
- что я сердцем чист. Но и я кого-нибудь зарежу под осенний свист.
Будучи уже самим собой, Сёма признавался, что эта фраза принадлежит не
ему, а российскому стихотворцу, от которого, тем не менее, он, "Шепилов",
отличается, мол, меньшей стеснительностью. То есть - готовностью зарезать
друга, не дожидаясь осени.
Хотя петхаинцы уважали Даварашвили за учёность, перспектива его
заклания - на фоне бесприютной скуки - столь приятно их возбуждала, что они
отказывались верить доктору, когда тот сообщал им со смехом, будто романтики
с миниатюрными половыми отростками способны пускать кровь лишь себе. Как,
дескать, и закончил жизнь цитируемый Сёмой стихотворец. Впрочем, если, мол,
Сёма и вправду разгуляется, то резать ему следует не его, лекаря и
правдолюбца, а свою поблядушку из тайной полиции, которая, будучи скверных
кровей, изменяла бы и сексуальному гиганту.
Тем не менее, Нателу петхаинцы считали грешницей по другой причине.
Неожиданной, но тоже простой.
11. Избавитель не нуждается в существовании
Ещё в 50-х годах, после смерти Сталина и с началом развала дисциплины,
Петхаин прославился как самый злачный в республике чёрный рынок, где можно
было приобрести любое заморское добро. От австрийского валидола в капсулах
до итальянских трусов с вытканным профилем Лоллобриджиды и китайских
эссенций для продления мужской дееспособности.
Тысячи дефицитных товаров, минуя прилавки державы, стекались через
посредников к петхаинским "подпольщикам", определявшим цену на эту продукцию
простейшим образом: умножая уплаченную за неё сумму на богоугодную цифру 10.
Хотя половину дохода приходилось отдавать властям за отвод глаз, петхаинцы
были счастливы.
Но в семьдесят каком-то году Кремль вдруг разочаровался в человеческой
способности к самоконтролю и рассерчал на тбилисцев. Именно они, по мнению
Кремля, страдали незарегистрированной формой оптимизма: не просто верили в
своё светлое будущее, но, в отличие от всей державы, уже жили в условиях
грядущего изобилия и вольнодумства.
В специальном правительственном постановлении скандальное жизнелюбие
грузинской столицы было названо коррупцией, и этой коррупции было велено
положить конец.
Поскольку в те годы даже Грузия не вмешивалась в свои внутренние дела,
задача была поручена особой комиссии, прибывшей из Москвы и включавшей в
себя в основном гебистов. Спустя неделю в горкоме, в прокуратуре и в милиции
сидели уже новые люди. Образованные комсомольские работники, которые, по
расчетам комиссии, обладали лучшими качествами молодёжи: прямолинейностью и
жаждой крови.
В городе наступили чёрные дни, хотя в Петхаине это осознали не сразу,
ибо беда объявляется иногда в мантии избавления: новые властители стали
вдруг отказываться от взяток, и лишенные воображения петхаинцы возликовали,
как если бы Всевышний объявил им о решении взять производственные расходы на
Себя.
Ликовали недолго. Начались облавы, но и теперь - хотя ряды торговцев
быстро редели - в смертельность этой атаки они всё-таки не верили: забирали
их и прежде, но до судов дело не доходило, ибо, в конце концов, кто-нибудь в
милиции или прокуратуре соглашался отвести глаза. Поэтому в прегрешениях
против коммерческой дисциплины петхаинцы сознавались так же легко, как в
Судный день раскалывались перед небесами в преступлениях души и плоти.
Однако, в отличие не только от Бога, охотно прощавшего петхаинцам любое
грехопадение, но и самих же себя, власти выказали в этот раз твёрдость
характера. И, главное, последовательность. Состоялся показательный процесс -
и трёх петхаинцев за торговлю золотом присудили к расстрелу.
Испортилась и погода.
Поскольку основным промыслом в Петхаине являлась подпольная торговля,
которой и обязана была своею роскошью тбилисская синагога, над "Грузинским
Иерусалимом" нависла опасность катастрофы, равная той, от которой два
десятилетия назад избавила его кончина Сталина. Равная тогдашней угрозе
выселения в Казахстан.
Впали в уныние даже прогрессисты, добывшие сведения, что власти всерьёз
задумали выжечь чёрный рынок. Залман Ботерашвили - и тот растерялся, хотя,
правда, тогда ещё не был раввином. Выразился он кратко, решительно и
непонятно: "Бога, да славится имя Его, нету!"
Впоследствии, в Нью-Йорке, он божился, будто имел в виду не то, что
сказал, а другое. По некоей технической причине Всевышний отлучился, мол,
только на время. И только из Петхаина. Но и это вызвало бурный протест со
стороны бруклинских хасидов, утверждавших, будто Бог ни по какой нужде
ниоткуда и никогда не отлучается.
Залман не согласился с этой теорией и попытался отстоять свободу как
Господнего поведения, так и собственного капризного мышления. Отстоял, ибо
действие происходило в Америке, но хасиды в отместку отказали грузинской
синагоге в финансовой поддержке, чем чуть её не сгубили. Залман осудил себя
за разовое увлечение свободой, поспешно отрёкся от своей позиции и обещал
хасидам впредь не выражаться о небесах туманно.
Сёма "Шепилов", кстати, произнёс тогда, в чёрные дни Петхаина, фразу
ещё более непонятную, чем Залманово заявление о несуществовании Бога.
Величие Избавителя, заявил он, заключается в том, что Избавитель не
нуждается в существовании для того, чтобы принести избавление!
Скорее всего, эту информацию Сёма получил от жены, потому что
избавление пришло именно через неё.
Аресты в Петхаине прекратились так же внезапно, как начались. Следствия
были приостановлены, а задержанные евреи отпущены на волю. Больше того:
двоим из приговорённых к расстрелу отменили смертную казнь на том основании,
будто они не ведали что творили по наущению третьего, которому устроили
фантастический побег из тюрьмы в духе графа Монтекристо.
Наконец, скрипнула и снова шумно закружилась пёстрая карусель сплошного
петхаинского рынка, а в воздухе по-прежнему запахло импортной кожей и
галантереей.
Никакого небесного знамения, как и предполагал "Шепилов", этому не
предшествовало. Предшествовало этому лишь возвращение в Москву кремлёвской
комиссии. Вскоре после её отъезда новые тбилисские властители, хотя и
продолжали выказывать завещанную им прямолинейность, они выказывали её в
жажде по отношению к столь же универсальной ценности, как кровь. По
отношению к взятке. Будучи, однако, образованней своих предшественников, они
то ли из осторожности, то ли из брезгливости отказались входить с
петхаинцами в контакт, изъявив согласие взимать с них оброк только через
одного-единственного посредника. Нателу Элигулову.
Именно тогда Сёма "Шепилов" впервые и стал в стихах сравнивать супругу
с прекрасной Юдифью из Библии, спасшей единоверцев от вражеского набега.
Тогда же, с лёгкой руки прогрессистов, многие петхаинские единоверцы Нателы
и постановили, будто молодые отцы города допускают её к себе из того же
соображения, из которого ассирийский полководец Олоферн, по приказу
Навуходоносора осадивший еврейский город Ветилий, пренебрёг бдительностью и
приютил легендарную иудейку. То есть, дескать, - из неистребимой мужичьей
тяги к бесплатному блуду.
Доктор прорицал при этом, что поскольку бесплатный блуд, как и блуд по
любви, обходится всегда дороже платного, постольку, подобно глупцу и кутиле
Олоферну, малоопытные тбилисские взяточники, доверившиеся не ему, лидеру и
грамотею, а Нателе, поплатятся скоро собственными головами. Причём, в
отличие от добронравной Юдифи, блудница Элигулова доставит, мол, эти головы
в корзине не народу своему, а хахалю, гебисту и армянину Абасову, а тот,
подражая легенде, не преминет выставить их потом на городской стене. Для
обозрения из Москвы.
Окажись это пророчество верным, к спасённым торговцам вернулись бы
траурные дни, но неприязнь доктора к Нателе была столь глубокой, что он не
постоял бы за такою ценой, - только бы раз и навсегда укрепить петхаинцев в
том уже популярном мнении, согласно которому придурок "Шепилов" избрал себе
в музы сущую ведьму...
12. Счастливая формула для умножения достатка
Между тем, наперекор мрачным прогнозам доктора, жизнь в Петхаине
продолжалась без скандала, если не считать таковым резкий рост
благосостояния Нателы, лишний раз убедившей петхаинцев в том, что
посредничество между евреями и властями - счастливая формула для умножения
достатка.
Столь же счастливой оказалась она и в связи с другим повальным
увлечением петхаинских иудеев - бегством на историческую родину. Хотя Кремль
даровал Грузии либеральную квоту на еврейскую эмиграцию, в каждом случае
тбилисские власти прикидывались перед будущим репатриантом, будто у них не
поднимается рука выдавать выездную визу. Объясняли это, во-первых, своей
привязанностью к евреям, а во-вторых, жёсткой инструкцией, предписывавшей
отказывать как в случае многоценности кандидата в репатрианты, так и в
случае его многогрешности.
Кандидаты спешили в ответ заверить власти, что, подобно тому как нету
неискупимого греха, нету и неодолимой привязанности. И действительно, стоило
кандидату передать должностным лицам количество денежных банкнот,
соответствующее масштабу его прегрешений или ценности, как эти лица тотчас
же находили в себе силы справиться со щемящим чувством привязанности к
евреям. Что проявлялось в выдаче последним искомого документа.
Обмен мнениями и ценными бумагами - визами и деньгами - производился
через Нателу.
По сведениям доктора, ввиду массового исхода евреев из Петхаина,
генерал Абасов распорядился освободить тесные полки архива от трофеев,
которые гебисты конфисковали за долгие годы борьбы с петхаинскими
идеологическими смутьянами.
Среди трофеев хранились, кстати, и каменные амулеты, принадлежавшие
