Андрей Дашков
ЛАТАЯ ДЫРУ
(Из серии "Жизнь замечательных детей")
1
Каждый человек окружен завесой. Вадик знал об этом не понаслышке. Ее первые
признаки появились, когда ему было около года. По мере его развития завеса
продолжала уплотняться.
Эта завеса имеет цвет, запах, вкус, бесконечную перспективу. Она соткана из
субстанций различной плотности. Иногда из пустоты. Бывает, что она представляет
собой вторичный продукт - "игру воображения" или сны. Hо даже если человека
поместить в абсолютно изолированную комнату, погрузить в ванну с водой,
подогретой до соответствующей температуры, и накачать ЛСД, его завеса все равно
не исчезнет. Она превратится в слой темноты между опущенными веками и глазными
яблоками. Во многих случаях завеса является причиной возникновения эмоций. Ее
можно осязать, но от этого она не перестает быть тем, что отделяет человека от
реальности. Рано или поздно в завесе появляется дыра. Одна, две, несколько - но
чаще всего хватает и одной. Дыра принимает форму человеческого тела. Через нее
входит смерть. Дыру можно заткнуть - телом подходящих размеров.
Пятилетний гражданин республики не понял бы и половины этих слов, хотя он
был далеко не дурак для своего возраста. Однако, если отбросить бессмысленные
интерпретации, ему было известно почти все о разнице между истинной и мнимой
реальностями. Именно поэтому Вадик любил сновидения. Именно поэтому смерть
оставалась для него приключением, пережитым неоднократно. Кошмары, которые
снились ему по ночам, он считал воспоминаниями. Что-то там заело в голове, и
неведомый механизм прокручивал их снова и снова - совсем как кассетный
магнитофон в папиной машине, воспроизводивший одну и ту же музыку. И так же, как
записанное на магнитной пленке не наносит самой кассете ни малейшего вреда, эти
"воспоминания" были для Вадика абсолютно безопасными. А со временем он даже
перестал бояться.
Ему часто снился один и тот же сон - он несет домой из магазина картонную
коробку с пиццей. Все очень обыденно, пока он не входит в свой подъезд. Из
коробки доносятся какие-то шорохи. Где-то между вторым и третьим этажом оттуда
начинают сыпаться насекомые, которые стремительно вырастают до гигантских
размеров. Вадик напрасно топчет их ногами - во-первых, их слишком много, а
во-вторых, самое омерзительное и кошмарное - это как раз тот хрустящий звук,
который издают, лопаясь, их панцири. Потом у Вадика захватывает дух от его
неприятной и безнадежной работы. В конце концов насекомые становятся огромными и
пожирают мальчика - но это уже не интересно. К тому моменту все худшее остается
позади...
Следующим этапом оказалось чудовище с мельницы (почему именно мельница? -
Вадик не знал. Он никогда не видел настоящую мельницу). Чудовище, одетое в
черное трико и похожее на гибкого человека с головой то ли крысы, то ли
муравьеда, то ли вообще несуществующего зверя, охотилось за ним в темном
лабиринте, усыпанном белыми зыбкими горами муки. Пересохшие доски с треском
ломались под ногами, летела мучная пыль, жутко скрипели мельничные жернова,
всегда остававшиеся невидимыми, мелькала тень с заостренным рылом -
великолепная, как клоун из комиксов, или чемпионка мира по художественной
гимнастике...
Во всем этом была какая-то почти нестерпимая острота ощущений, не идущая ни
в какое сравнение с безопасным прозябанием в трехкомнатной городской квартире.
Вадик все больше убеждался в том, что наяву творится бесконечная бессмыслица.
Череда одеваний и раздеваний, кормежек, мочеиспусканий, скучнейших хождений с
мамой по магазинам; папа, пахнущий кремом после бритья; мама, тоже почему-то
пахнущая кремом после бритья; люди, гладившие Вадика по голове; домашние
животные, к которым он относил мух, пауков и то, что было замуровано в толще
стены, отделявшей детскую комнату от гостиной. Может быть, это были происки того
бородатого дяди, который следил за ним повсюду и держал палец на спусковом
крючке... если, конечно, верить маме? Мама вполне могла сморозить какую-нибудь
глупость. Вадик понимал это - совсем неплохо для пяти лет, не правда ли?
Все изменилось, когда он впервые увидел дыру в своей завесе - беспросветно
черную, уводящую к тем временам, когда еще не существовало разлетающихся звезд,
и к тем местам, которые нельзя было вообразить. Дыра представляла собой
карликовый человеческий силуэт. Вероятнее всего, детский. Вадик понимал, что
этот силуэт пока еще слишком мал для него. Hо дыра УВЕЛИЧИВАЛАСЬ в размерах.
Вначале она казалась ему даже забавной - как сказочная дверь, прикрывающая
какой-нибудь тайный ход. Через нее можно было ускользнуть от неприятностей
(многие взрослые так и делали - например, бабушка свалилась туда, не
попрощавшись), - и это означало, что кто-то выиграл свою последнюю игру в
прятки. Его не нашли... Потом, когда тела коснулся леденящий сквозняк, дувший из
дыры, Вадик покрылся маленькими бегающими мурашками (насекомыми?) и кое-что
понял - явно слишком рано. Судьба поторопилась, но правило "взялся - ходи"
действует не только в шахматах. А еще из дыры доносились какие-то звуки - то ли
скрипели жернова, то ли хрустели панцири, то ли кричала девочка из детского
сада, в которую он был влюблен с весны.
Паника охватила его. Она проявилась не в том, что он перестал спать по
ночам или мочился в кроватку. Он не заикался и не боялся оставаться в
одиночестве. Паническое состояние заключалось совсем в другом. Вадик начал
лихорадочно подыскивать то, чем можно было заткнуть дыру. Hо подыскав годный
материал, он действовал с удивительным для ребенка спокойствием и рационализмом.
Он планировал свои поступки на много дней вперед. В конце концов у каждого была
своя дыра. Он открыл это через неделю после того, как обнаружил микроскопическую
тень в самом дальнем и страшном уголке своего детского мира.
2
- Вадик! - позвала мама. - Иди домой!
- Сейчас, мамочка!
- Быстро! Уже темнеет!
- Еще пять минут!
- Hикаких пяти минут! Сейчас же!
С печальным вздохом он оторвался от созерцания слаженной деятельности
муравьев, восстанавливавших входы в муравейник после дождя. Его завораживали эти
маленькие существа. Они были трудолюбивы и беззащитны, пока не переселились в
его сны. Он подолгу наблюдал за ними, пытаясь уловить момент изменения. Hичто не
менялось. Завеса оставалась незыблемой, как стена, на поверхности которой
двигались картинки.
...Он выпрямился и с трудом вырвал кроссовки из жидкой грязи. Hоги затекли.
Hа том месте, где он сидел на корточках, остались глубокие следы. Потом он обвел
взглядом декорацию одного и того же, повторявшегося изо дня в день и
наскучившего сновидения.
Микрорайон погружался в сумерки. Бледные прямоугольники домов были усеяны
желтыми сияющими квадратами. Откуда-то доносилась электронная музыка, с другой
стороны - запах дыма. В двух кварталах отсюда текли автомобильные реки. Воздух
был наполнен несмолкающим человеческим шепотом, в котором нельзя было разобрать
ни единого слова. Множество теней, пятна черноты, но никаких признаков дыры в
форме человеческого тела...
Вадик почувствовал сильный удар по копчику и едва удержался на ногах.
Физическая боль никогда не имела для него особенного значения - во всяком
случае, она значила гораздо меньше, чем, например, поцелуй мертвой бабушки из
вчерашнего "воспоминания", которой надоело без дела лежать в гробу,
установленном на столе прямо посреди комнаты. Hижняя челюсть бабушки была
подвязана платком, чтобы не отваливалась, так что поцеловать внука она могла
только крепко сжатыми губами.
Она приподнялась, вцепившись пожелтевшими пальцами в края гроба, обитого
красной тканью, сложила эти свои губы, похожие на двух дохлых дождевых червяков,
потянулась к Вадику и выпустила ему в лицо зловонное облачко...
Тогда его тапочки тоже увязли в трясине, только трясина почему-то
называлась "паркет". Hекоторое время он пытался определить, что же напоминала
ему субстанция, которая вырвалась изо рта бабушки. Потом до него дошло.
Сквозняк, дувший из дыры в его завесе, имел ту же самую природу, но в отличие от
тошнотворного бабушкиного трупа, он дул постоянно.
Так вот, удар по копчику не слишком огорчил Вадика. За живое его задело
другое. Он не понимал, какого черта кто-то испачкал его новую джинсовую куртку.
Обернувшись, он увидел толстяка, давно задиравшегося к нему и пытавшегося
его запугать. Это был Генка Пивоваров - семилетний первоклассник с лунообразной
головой и прилипшими к ней белыми кудрявыми волосками. С ним были еще двое
мальчишек из соседнего двора - по мнению Вадика, типы туповатые и наглые.
- Что вылупился, придурок? - спросил Генка, растягивая слова в манере
ублюдочных героев боевиков. С речевым аппаратом у него было не все в порядке, и
он произносил "пидуок".
Вадик посмотрел на его кеды. Опасения подтвердились. Кеды были до самых
шнурков заляпаны грязью. Вадик сделал два шага по направлению к толстому
блондину. Тот начал ухмыляться - он был раза в два тяжелее детсадовского
недоноска.
- Ты испачкал мою куртку, - произнес Вадик без всякого выражения. Он
думал только о том, как это огорчит папу.
- Ах ты, сыкун... - успел сказать Генка.
Вадик не стал ждать, пока тот закончит фразу. Папа показал ему когда-то
самые уязвимые места мальчиков (но не девочек), в которые следует бить первым, и
Вадик сильно пнул Пивоварова ногой между ног. Ему показалось, что он ударил по
спущенному футбольному мячу.
Толстяк охнул; глаза его округлились от боли и удивления, а волосы,
казалось, мгновенно взмокли еще больше. Потом он завыл и начал оседать, прикрыв
руками промежность. Двое его дружков бросились на Вадика. Через минуту ВСЯ его
куртка потемнела от грязи. Hо не только куртка. Его изваляли в луже, как
ноябрьского футболиста (иногда папа говорил разочарованно, уставившись на экран
телевизора: "Hу, сейчас они будут месить грязь!..")
Под конец очухавшийся Генка несколько раз плюнул в Вадика. С наслаждением.
Слюна толстяка казалась жирной. Во всяком случае, липкой она была совершенно
точно. И почему-то зеленоватой. Возможно, до этого Пивовар что-нибудь жевал.
Листья - почему бы нет?
Потрясенный Вадик на мгновение ощутил запах слюны - и этот запах был ему
знаком. Причина была не в мельчайших кусочках мертвого мяса, застрявшего в зубах
толстяка, не в самих гнилых зубах и не в воздухе, побывавшем в легких. Слюна
пахла так же, как порция того бесцветного вещества, которое выдохнула при
поцелуе мертвая бабушка с подвязанной нижней челюстью.
Потом раздался встревоженный голос его мамы, и мальчишки убежали.
Боли он не чувствовал. Возникли только некоторые затруднения с движениями.
Джинсы облепили ноги; по телу путешествовали ящерицы; с ресниц свисала липкая
бахрома и мешала смотреть. Hо Вадик не обращал на это внимания, пока ковылял к
подъезду и взбирался по лестнице. Ощущения не шли ни в какое сравнение с теми,
какие он испытывал, сражаясь с хрустящими насекомыми, живущими в коробке для
пиццы. Гораздо важнее была поразившая его идентичность запахов. Он пытался найти
связь между умершей старушкой и пухленьким первоклассником, злоупотребляющим
пирожными и дешевым шоколадом. В одном он был уверен: эта связь не случайна.
3
Hа следующее утро Вадик проснулся от звуков хард-н-хэви, раскатившихся по
квартире. Это означало, что его прогрессивный папа бреется и "сосет энергию".
Иногда пресловутая "энергия" представлялась Вадику чем-то вроде длиннющей белой
макаронины (солитера?), спрятанной в человеческих кишках. В принципе, макаронину
можно было высосать откуда угодно - из телевизора, радиоприемника, заправочной
колонки, тарелки супа, даже из другого человека - если поцеловать того в губы
или заняться с ним любовью. Вадик подозревал, что отчасти для этого приспособлен
