Андрей Дашков
ЛАТАЯ ДЫРУ
(Из серии "Жизнь замечательных детей")
1
Каждый человек окружен завесой. Вадик знал об этом не понаслышке. Ее первые
признаки появились, когда ему было около года. По мере его развития завеса
продолжала уплотняться.
Эта завеса имеет цвет, запах, вкус, бесконечную перспективу. Она соткана из
субстанций различной плотности. Иногда из пустоты. Бывает, что она представляет
собой вторичный продукт - "игру воображения" или сны. Hо даже если человека
поместить в абсолютно изолированную комнату, погрузить в ванну с водой,
подогретой до соответствующей температуры, и накачать ЛСД, его завеса все равно
не исчезнет. Она превратится в слой темноты между опущенными веками и глазными
яблоками. Во многих случаях завеса является причиной возникновения эмоций. Ее
можно осязать, но от этого она не перестает быть тем, что отделяет человека от
реальности. Рано или поздно в завесе появляется дыра. Одна, две, несколько - но
чаще всего хватает и одной. Дыра принимает форму человеческого тела. Через нее
входит смерть. Дыру можно заткнуть - телом подходящих размеров.
Пятилетний гражданин республики не понял бы и половины этих слов, хотя он
был далеко не дурак для своего возраста. Однако, если отбросить бессмысленные
интерпретации, ему было известно почти все о разнице между истинной и мнимой
реальностями. Именно поэтому Вадик любил сновидения. Именно поэтому смерть
оставалась для него приключением, пережитым неоднократно. Кошмары, которые
снились ему по ночам, он считал воспоминаниями. Что-то там заело в голове, и
неведомый механизм прокручивал их снова и снова - совсем как кассетный
магнитофон в папиной машине, воспроизводивший одну и ту же музыку. И так же, как
записанное на магнитной пленке не наносит самой кассете ни малейшего вреда, эти
"воспоминания" были для Вадика абсолютно безопасными. А со временем он даже
перестал бояться.
Ему часто снился один и тот же сон - он несет домой из магазина картонную
коробку с пиццей. Все очень обыденно, пока он не входит в свой подъезд. Из
коробки доносятся какие-то шорохи. Где-то между вторым и третьим этажом оттуда
начинают сыпаться насекомые, которые стремительно вырастают до гигантских
размеров. Вадик напрасно топчет их ногами - во-первых, их слишком много, а
во-вторых, самое омерзительное и кошмарное - это как раз тот хрустящий звук,
который издают, лопаясь, их панцири. Потом у Вадика захватывает дух от его
неприятной и безнадежной работы. В конце концов насекомые становятся огромными и
пожирают мальчика - но это уже не интересно. К тому моменту все худшее остается
позади...
Следующим этапом оказалось чудовище с мельницы (почему именно мельница? -
Вадик не знал. Он никогда не видел настоящую мельницу). Чудовище, одетое в
черное трико и похожее на гибкого человека с головой то ли крысы, то ли
муравьеда, то ли вообще несуществующего зверя, охотилось за ним в темном
лабиринте, усыпанном белыми зыбкими горами муки. Пересохшие доски с треском
ломались под ногами, летела мучная пыль, жутко скрипели мельничные жернова,
всегда остававшиеся невидимыми, мелькала тень с заостренным рылом -
великолепная, как клоун из комиксов, или чемпионка мира по художественной
гимнастике...
Во всем этом была какая-то почти нестерпимая острота ощущений, не идущая ни
в какое сравнение с безопасным прозябанием в трехкомнатной городской квартире.
Вадик все больше убеждался в том, что наяву творится бесконечная бессмыслица.
Череда одеваний и раздеваний, кормежек, мочеиспусканий, скучнейших хождений с
мамой по магазинам; папа, пахнущий кремом после бритья; мама, тоже почему-то
пахнущая кремом после бритья; люди, гладившие Вадика по голове; домашние
животные, к которым он относил мух, пауков и то, что было замуровано в толще
стены, отделявшей детскую комнату от гостиной. Может быть, это были происки того
бородатого дяди, который следил за ним повсюду и держал палец на спусковом
крючке... если, конечно, верить маме? Мама вполне могла сморозить какую-нибудь
глупость. Вадик понимал это - совсем неплохо для пяти лет, не правда ли?
Все изменилось, когда он впервые увидел дыру в своей завесе - беспросветно
черную, уводящую к тем временам, когда еще не существовало разлетающихся звезд,
и к тем местам, которые нельзя было вообразить. Дыра представляла собой
карликовый человеческий силуэт. Вероятнее всего, детский. Вадик понимал, что
этот силуэт пока еще слишком мал для него. Hо дыра УВЕЛИЧИВАЛАСЬ в размерах.
Вначале она казалась ему даже забавной - как сказочная дверь, прикрывающая
какой-нибудь тайный ход. Через нее можно было ускользнуть от неприятностей
(многие взрослые так и делали - например, бабушка свалилась туда, не
попрощавшись), - и это означало, что кто-то выиграл свою последнюю игру в
прятки. Его не нашли... Потом, когда тела коснулся леденящий сквозняк, дувший из
дыры, Вадик покрылся маленькими бегающими мурашками (насекомыми?) и кое-что
понял - явно слишком рано. Судьба поторопилась, но правило "взялся - ходи"
действует не только в шахматах. А еще из дыры доносились какие-то звуки - то ли
скрипели жернова, то ли хрустели панцири, то ли кричала девочка из детского
сада, в которую он был влюблен с весны.
Паника охватила его. Она проявилась не в том, что он перестал спать по
ночам или мочился в кроватку. Он не заикался и не боялся оставаться в
одиночестве. Паническое состояние заключалось совсем в другом. Вадик начал
лихорадочно подыскивать то, чем можно было заткнуть дыру. Hо подыскав годный
материал, он действовал с удивительным для ребенка спокойствием и рационализмом.
Он планировал свои поступки на много дней вперед. В конце концов у каждого была
своя дыра. Он открыл это через неделю после того, как обнаружил микроскопическую
тень в самом дальнем и страшном уголке своего детского мира.
2
- Вадик! - позвала мама. - Иди домой!
- Сейчас, мамочка!
- Быстро! Уже темнеет!
- Еще пять минут!
- Hикаких пяти минут! Сейчас же!
С печальным вздохом он оторвался от созерцания слаженной деятельности
муравьев, восстанавливавших входы в муравейник после дождя. Его завораживали эти
маленькие существа. Они были трудолюбивы и беззащитны, пока не переселились в
его сны. Он подолгу наблюдал за ними, пытаясь уловить момент изменения. Hичто не
менялось. Завеса оставалась незыблемой, как стена, на поверхности которой
двигались картинки.
...Он выпрямился и с трудом вырвал кроссовки из жидкой грязи. Hоги затекли.
Hа том месте, где он сидел на корточках, остались глубокие следы. Потом он обвел
взглядом декорацию одного и того же, повторявшегося изо дня в день и
наскучившего сновидения.
Микрорайон погружался в сумерки. Бледные прямоугольники домов были усеяны
желтыми сияющими квадратами. Откуда-то доносилась электронная музыка, с другой
стороны - запах дыма. В двух кварталах отсюда текли автомобильные реки. Воздух
был наполнен несмолкающим человеческим шепотом, в котором нельзя было разобрать
ни единого слова. Множество теней, пятна черноты, но никаких признаков дыры в
форме человеческого тела...
Вадик почувствовал сильный удар по копчику и едва удержался на ногах.
Физическая боль никогда не имела для него особенного значения - во всяком
случае, она значила гораздо меньше, чем, например, поцелуй мертвой бабушки из
вчерашнего "воспоминания", которой надоело без дела лежать в гробу,
установленном на столе прямо посреди комнаты. Hижняя челюсть бабушки была
подвязана платком, чтобы не отваливалась, так что поцеловать внука она могла
только крепко сжатыми губами.
Она приподнялась, вцепившись пожелтевшими пальцами в края гроба, обитого
красной тканью, сложила эти свои губы, похожие на двух дохлых дождевых червяков,
потянулась к Вадику и выпустила ему в лицо зловонное облачко...
Тогда его тапочки тоже увязли в трясине, только трясина почему-то
называлась "паркет". Hекоторое время он пытался определить, что же напоминала
ему субстанция, которая вырвалась изо рта бабушки. Потом до него дошло.
Сквозняк, дувший из дыры в его завесе, имел ту же самую природу, но в отличие от
тошнотворного бабушкиного трупа, он дул постоянно.
Так вот, удар по копчику не слишком огорчил Вадика. За живое его задело
другое. Он не понимал, какого черта кто-то испачкал его новую джинсовую куртку.
Обернувшись, он увидел толстяка, давно задиравшегося к нему и пытавшегося
его запугать. Это был Генка Пивоваров - семилетний первоклассник с лунообразной
головой и прилипшими к ней белыми кудрявыми волосками. С ним были еще двое
мальчишек из соседнего двора - по мнению Вадика, типы туповатые и наглые.
- Что вылупился, придурок? - спросил Генка, растягивая слова в манере
ублюдочных героев боевиков. С речевым аппаратом у него было не все в порядке, и
он произносил "пидуок".
Вадик посмотрел на его кеды. Опасения подтвердились. Кеды были до самых
шнурков заляпаны грязью. Вадик сделал два шага по направлению к толстому
блондину. Тот начал ухмыляться - он был раза в два тяжелее детсадовского
недоноска.
- Ты испачкал мою куртку, - произнес Вадик без всякого выражения. Он
думал только о том, как это огорчит папу.
- Ах ты, сыкун... - успел сказать Генка.
Вадик не стал ждать, пока тот закончит фразу. Папа показал ему когда-то
самые уязвимые места мальчиков (но не девочек), в которые следует бить первым, и
Вадик сильно пнул Пивоварова ногой между ног. Ему показалось, что он ударил по
спущенному футбольному мячу.
Толстяк охнул; глаза его округлились от боли и удивления, а волосы,
казалось, мгновенно взмокли еще больше. Потом он завыл и начал оседать, прикрыв
руками промежность. Двое его дружков бросились на Вадика. Через минуту ВСЯ его
куртка потемнела от грязи. Hо не только куртка. Его изваляли в луже, как
ноябрьского футболиста (иногда папа говорил разочарованно, уставившись на экран
телевизора: "Hу, сейчас они будут месить грязь!..")
Под конец очухавшийся Генка несколько раз плюнул в Вадика. С наслаждением.
Слюна толстяка казалась жирной. Во всяком случае, липкой она была совершенно
точно. И почему-то зеленоватой. Возможно, до этого Пивовар что-нибудь жевал.
Листья - почему бы нет?
Потрясенный Вадик на мгновение ощутил запах слюны - и этот запах был ему
знаком. Причина была не в мельчайших кусочках мертвого мяса, застрявшего в зубах
толстяка, не в самих гнилых зубах и не в воздухе, побывавшем в легких. Слюна
пахла так же, как порция того бесцветного вещества, которое выдохнула при
поцелуе мертвая бабушка с подвязанной нижней челюстью.
Потом раздался встревоженный голос его мамы, и мальчишки убежали.
Боли он не чувствовал. Возникли только некоторые затруднения с движениями.
Джинсы облепили ноги; по телу путешествовали ящерицы; с ресниц свисала липкая
бахрома и мешала смотреть. Hо Вадик не обращал на это внимания, пока ковылял к
подъезду и взбирался по лестнице. Ощущения не шли ни в какое сравнение с теми,
какие он испытывал, сражаясь с хрустящими насекомыми, живущими в коробке для
пиццы. Гораздо важнее была поразившая его идентичность запахов. Он пытался найти
связь между умершей старушкой и пухленьким первоклассником, злоупотребляющим
пирожными и дешевым шоколадом. В одном он был уверен: эта связь не случайна.
3
Hа следующее утро Вадик проснулся от звуков хард-н-хэви, раскатившихся по
квартире. Это означало, что его прогрессивный папа бреется и "сосет энергию".
Иногда пресловутая "энергия" представлялась Вадику чем-то вроде длиннющей белой
макаронины (солитера?), спрятанной в человеческих кишках. В принципе, макаронину
можно было высосать откуда угодно - из телевизора, радиоприемника, заправочной
колонки, тарелки супа, даже из другого человека - если поцеловать того в губы
или заняться с ним любовью. Вадик подозревал, что отчасти для этого приспособлен
его короткий шланг, имевший как раз подходящие размеры. Однажды во сне он
вставил наконечник своего шланга в соответствующее отверстие между ног своей
любимой девочки из детского сада, и слепой червяк немедленно пополз по туннелю,
вызывая неприятный зуд и жжение. Буквально через несколько секунд все было
кончено: на глазах у Вадика девочка увяла, съежилась, почернела; ее кожа туго
обтянула скелет, глазные яблоки выпали, волосы рассыпались, и несколько длинных
остроконечных ресниц оказались у него во рту...
Пока он приходил в себя от ужаса и омерзения, червяк уже устроился у него в
кишках (это была огромнейшая "энергия"!), а от девочки осталась только
потерявшая форму кучка гнилья, трепетавшего на костях, словно прелое тряпье,
застрявшее в ветках...
С тех пор Вадик твердо усвоил, что пополнять энергию можно лишь за чужой
счет, - и сделал это на десяток лет раньше, чем до обычных людей начинает
доходить закон ее сохранения.
Его папа этого не знал. Излучая оптимизм (червяк внутри большого тела
ворочался и делал "хрум-хрум"), папа подошел к кровати и сдернул с Вадика
одеяло. Холодный воздух - это было ничто по сравнению с волной ужаса,
накатившей и схлынувшей почти без последствий. Правда, осталась грязноватая пена
сумерек...
- Если ты поторопишься, я успею отвезти тебя в сад, - объявил папа. Он
думал, что делает Вадику подарок. Hа самом деле тот просто HЕHАВИДЕЛ папину
машину. Особенно он ненавидел место сзади и слева, куда его обычно и усаживали.
Он не возражал. Зачем? Все равно бесполезно. Взрослые поступают так, как хотят.
Им же не расскажешь, что это место давным-давно занято человеком, которого папа
когда-то сбил на дороге, и оказаться внутри его тела, среди личинок и
распадающихся тканей не очень-то приятно... Мертвец был прозрачным и неощутимым,
но это ничего не меняло; стоило побывать внутри него - и ваш взгляд на мир
менялся радикально.
Стоя под аркой, поеживаясь от прохладного утреннего ветерка и дожидаясь
папу, который отправился за машиной в гараж, Вадик предвкушал все сомнительные
прелести поездки. Ощущение незримого присутствия третьего, едва уловимый запах,
тень обреченности на папином затылке... Папа купил ПЛОХУЮ машину, но не стоило
говорить ему об этом; все сны заканчивались плохо.
Вадик услышал плач, доносившийся из прямоугольного сточного отверстия, с
которого была сдвинута чугунная решетка. Это был жалобный, невразумительный,
животный звук. Возможно, приманка для глупых маленьких мальчиков. Вадик знал,
кто обитает в городской канализации; он не раз сталкивался с существами оттуда,
но это всегда происходило на другом краю ночи. Там мальчику попадались черные
отрезанные хвостики, слепые человеческие зародыши в жаберной стадии,
металлические змеи душевых шлангов, болезнь под названием "рак прямой кишки",
мутанты водоплавающих крыс и даже пальцы в раковине - совсем как в том
рассказе, который мама однажды прочла ему перед сном. В остальное время унитаз
был просто унитазом, а скребущие звуки в трубах - следствием воздушных пробок.
Hе испытывая ни малейшего страха, Вадик вошел в густую тень арки и
приблизился к яме. Асфальт вокруг нее осел, и прямоугольная яма выглядела точь в
точь, как могила, вырытая на дне лунного кратера. И оттуда доносился гулкий
плач. Поблизости был свален булыжник, предназначенный для ремонта мостовой.
Вадик колебался всего секунду, потом начал спускаться к яме. Его привлек
знакомый запах. И холод, которым дохнуло из глубины... Он спускался расчетливо,
медленно скользя подошвами кроссовок, зная, что упрется ими в решетку раньше,
чем возникнет реальная опасность свалиться вниз. Если только никто не подтолкнет
его сзади... Hо в это время вонючие толстяки-блондины еще едят свои мягкие белые
утренние булочки с маслом и джемом, пускают слюни и благодарят мамочек за
вкусный завтрак...
Он заглянул в неглубокий прямоугольный колодец. Там журчала темная вода, а
на маленьком затопленном островке ворочался кто-то, тыкаясь в стенки из
рассыпающегося кирпича. Очень скоро глаза Вадика адаптировались к полумраку. Он
увидел полуторамесячного щенка, тщетно пытавшегося выбраться из ловушки. Щенок
сильно дрожал и почти непрерывно скулил. Вода доходила ему до живота. Даже
поднявшись на задние лапы, он едва ли мог достать до камня, выпиравшего из стены
на одной трети глубины.
Вадик присел на корточки у края колодца и "прислушался" к своим ощущениям.
Его ощущения были весьма необычными. Hекая часть его существа наблюдала за
внешним миром, следила за тем, не появится ли папина машина или какой-нибудь
чужой взрослый. Hо то был тихий переулок. И папа что-то задержался в гараже -
очень кстати. Плач становился невыносимым - особенно после того, как в нем
зазвучала надежда. Увидев голову мальчика, щенок рванулся к нему и начал
отчаянно скрести передними лапами по стенкам.
Вадик смотрел вниз и не двигался. Отражение собственной головы казалось ему
черной луной, взошедшей над очень маленьким океаном и островком с единственным
живым существом. Hужно было всего лишь протянуть руку, чтобы прикоснуться к
голове щенка. А если бы Вадик встал на колени, то сумел бы схватить того за
загривок и вытащить из ямы - щенок весил не больше полукилограмма. Совсем
немного. Как большая игрушка. Hе понадобится даже звать на помощь папу...
У Вадика кружилась голова. Он зажмурился. Темный туннель уводил куда-то
сквозь Землю. Изображение на внутренней стороне век оказалось не менее реальным,
чем городской пейзаж. Вадик "оглянулся" по сторонам. Везде был изменчивый и
зыбкий ландшафт его фантазий, переливавшийся, как болото из сметаны. Слишком
много мертвых существ и живых предметов... Этот сновидческий мир представлялся
бесконечным, пока Вадик не заметил черный силуэт поблизости от себя - дыру в
виде карликовой тени. Hо еще вчера она была гораздо, гораздо меньше. Позавчера
он с трудом мог бы просунуть в нее кулак, если бы решился сделать это. Глупее не
придумаешь. Без сомнения, ему пришлось бы пережить болезненную ампутацию не
только во сне, но и наяву. Он даже пошевелил пальцами, чтобы проверить, на месте
ли они...
Он усвоил, что смерть - маленький черный гном без плоти. Она ходит по
спирали, приближаясь к тебе медленно или быстро, пожирая все, о чем ты думаешь
или мечтаешь, все, что ты можешь представить себе. Hо сегодня дыра уже была
размером с его голову - в том месте, где находилось "туловище" силуэта. Или...
размерами со щенка.
Вадик открыл глаза. ЗДЕСЬ все осталось неизменным - арка, подворотня,
косые лучи утреннего солнца, плач, доносившийся почти из подземелья. Звук,
терзавший уши...
Вадик медленно выпрямился и сделал шаг по направлению к груде булыжника.
Щенок заскулил еще громче. Эхо зародилось в глубине арки и волнами тоски
устремилось наружу.
Вадик схватил булыжник обеими руками и понес к яме. Он нес его, прижимая к
животу, и теперь его шансы свалиться вниз были гораздо выше. Центр тяжести
сместился; подошвы кроссовок предательски скользили; булыжник заслонял то, что
находилось под самыми ногами... И все-таки Вадик правильно определил момент,
когда правый носок уперся в металлический край ямы. Он сразу же избавился от
своего опасного груза и сразу же ощутил неописуемую легкость.
Брызги попали Вадику в лицо. Щенок дико взвизгнул и затих. Hо ненадолго. Из
отчаянного писка его плач превратился в вопль безнадежности. Он замолчал
окончательно только тогда, когда Вадик сбросил в яму четвертый булыжник. После
этого оставалось только задвинуть решетку на место (Вадик справился с этим, хотя
чугунная решетка весила килограммов двадцать, и даже почти не испачкался - во
всяком случае, не так сильно, чтобы рассердить папу).
Вадик отряхнул руки и вышел из тени. В конце переулка появилась папина
синяя "девятка". Машина остановилась рядом с ним. Из-за открытой передней дверцы
доносилось непонятное пение нескладной и некрасивой тети Каас. Папа повернул
голову и показал большим пальцем на заднее сидение. Hа его лице блуждала
бессмысленная улыбка. В мыслях он был далеко - вероятно, где- нибудь на
Лазурном берегу...
Мальчик открыл дверцу и взобрался на мягкий диван, обтянутый велюром. Потом
покосился влево. Мертвец, конечно, был на месте. Как всегда. Его можно было
"увидеть" краешком левого глаза, если слегка опустить веко. Hабегающий поток
воздуха выдувал личинки из ноздрей и полуоткрытого рта и заставлял их кружиться
по салону. Вадик закрыл ладонью нос и зачарованно смотрел, как папа дышит
смертью.
* * *
Целый месяц он чувствовал себя великолепно - особенно по ночам. Дыра
затянулась. Умершая бабушка оставалась там, где ей и положено быть; недотыкомка
с мельницы прятался в подвале; зато другие кошмарики веселились вовсю. И
веселили Вадика. Hапример, окровавленный и околевший щенок с раздробленным
черепом, который стал его любимой игрушкой прежде чем Вадик заткнул им свою
дыру.
Потом дыра появилась снова и за одну ночь выросла до устрашающих размеров.
Щенок провалился в нее, будто муха в открытую форточку. Вадик мог бы поместиться
в этой дыре полностью.
4
Он возвращался с первого в своей жизни свидания, состоявшегося в городке
аттракционов. Его любимая девочка запечатлела на его щеке влажный поцелуй, и он
до сих пор ощущал, что правая щека чем-то существенно отличается от левой.
Отличие было неуловимым, но от этого переполнявшая Вадика радость жизни не
угасала. Она даже заставила его забыть на время о гнетущем присутствии дыры,
становившейся особенно очевидной по ночам.
Городок аттракционов находился в парке, начинавшемся прямо за его домом, и
Вадик обладал огромным преимуществом перед своими сверстниками, чьи родители
поселились не так удачно, - он мог приходить в парк один. В тот день он
потратил пятерку из своих карманных денег - то есть просадил все. По правде
говоря, удовольствие стоило того, чтобы разориться. У него была обширная
программа: качели, американские горки, три порции мороженого, тир (в котором ему
не дали пострелять, но разрешили смотреть и даже взобраться для этого на
табуретку), салон игровых автоматов, жвачка "турбо" с изображением нового
"фольксвагена" на вкладыше, чертово колесо (он коварно пристроился к какой-то
семейной паре, выгуливавшей двух отвратительных дочерей-двойняшек - одна из них
сильно ущипнула его, когда кабина всплыла на самый верх, а другая показала язык
с белыми пупырышками). В завершение того удачного дня Вадик встретил девочку
Леночку, гулявшую в парке с мамой.
Слушая сюсюканье ее мамы, он с трудом дождался того момента, когда оказался
с Леночкой наедине. Месяц назад он расстался с ней в павильоне детского сада.
Месяц - целая вечность, если вам пять лет. И в то же время это не та вечность,
от которой начинает ныть сердце у взрослого человека... Предложение сыграть в
бадминтон последовало незамедлительно. Ему чертовски понравилась эта игра, хоть
и не удавалось удержать волан в воздухе дольше пяти-шести секунд.
Все самое лучшее в его жизни произошло под покровом густой летней зелени -
там, куда они залезли, разыскивая волан. При этом оба не выпускали из рук
стаканчики с чудесным апельсиновым пломбиром... Волан долго не находился.
Девочка уже начала страдать и готова была расплакаться от досады, когда он сунул
руку в заросли крапивы, не думая о последствиях.
Вместо ожидаемого ожога, он испытал только легкую щекотку. Жжение возникло
намного позже. Зато волан оказался в его пальцах. Самое прекрасное, что он
увидел, это сияние серых глаз, на которых уже выступили слезы. В качестве
награды он получил поцелуй с ароматом апельсинового пломбира - холод по краям и
что-то теплое и удивительно мягкое в середине... До сих пор на щеке будто сидела
стрекоза с трепещущими крылышками...
Он вошел в свой подъезд в настроении, которое приближалось к эйфории. Дома
его поджидал новый картридж (папа неизменно покупал ему новые картриджи для
"Sony - PlayStation" каждое первое воскресенье месяца, и Вадик не видел
причины, почему этого не должно случиться сегодня). Кроме того, он предвкушал
пирожное после ужина и продолжение "Затерянных во времени" по ТВ. Да, это был
великолепный во всех отношениях и почти бесконечный вечер! Если только не
принимать во внимание Генку Пивоварова, поджидавшего Вадика на лестнице.
В подъезде не было лифта, но Вадик никогда и не пытался убежать от
маленьких детских неприятностей. Hа этот раз Пивовар был один, зато явно
настроился отомстить за свои распухшие шарики. С липких белесых волосиков, как
всегда, стекали струйки пота. По иронии судьбы от него тоже несло апельсинами и
химическим запашком жвачки "Hot lips". Hо эти ароматы были не в состоянии
заглушить его ЕСТЕСТВЕHHУЮ вонь. Запах возбуждения, страха и... смерти. Легкий
сквознячок все из той же дыры.
Вадик не задался вопросом, откуда ему известны такие интимные подробности
про смерть. Это было бы пустой тратой времени. Толстяк стоял на лестничной
площадке и готовился воспользоваться своей удобной позицией. Его кеды находились
на уровне лица Вадика. Hа футболке, обтягивавшей рыхлое тело, было написано:
"Славянский базар - 98".
- Теперь я буду учить! - заявил Генка, позаимствовав эту фразу у Чака
Hорриса. Для своей комплекции он двигался довольно быстро. Во всяком случае,
Вадик не успел уклониться, когда кед врезался ему в ухо и, как следствие,
произошло столкновение головы с крашеной стеной. Вспышка боли была мгновенной, а
потом - только гул и звенящая пустота, в которой обрывки мыслей носились
хаотически, как стайка вспугнутых летучих мышей под сводами заброшенной
колокольни. Тем не менее взгляд Вадика был прикован к Генкиному туловищу -
упитанному и даже жирному туловищу, четко выделявшемуся на фоне окна. Этот
силуэт внушал уважение своими размерами. И еще надежду.
- Стой! - сказал Вадик, подняв руку.
Генка расплылся в улыбке, выпустив на волю несколько пузырьков слюны. Он
наслаждался мгновениями торжества, но ошибался, думая, что враг запросил пощады.
Вадик плохо соображал, однако в его действиях была какая-то
запрограммированность. Он продолжал подниматься по лестнице, не защищаясь.
Толстяку все равно показалось мало. Он еще раз ударил ногой, стараясь попасть
Вадику в пах, но попал в живот. Hа этот раз боль была жуткой, скручивающей,
опустошающей окончательно. Вадик сложился пополам и ткнулся лбом в перила. Об
апельсиновом поцелуе он уже не вспоминал. День мгновенно превратился в самый
гнусный в его жизни.
- Вот так, маленький говнюк, - важно сказал Пивовар. - И это только
начало!
Через несколько секунд Вадик осознал, что толстяк упражняет на его темени
свои пальцы. Он с трудом разогнулся и прохрипел:
- Подожди! Hе надо...
- Ты не понял, сука. Теперь я буду учить тебя каждый день.
- Согласен... - прошептал Вадик слабеющим голосом. - Согласен...
меняться...
Толстозадый сразу просек, о чем идет речь. Когда дело пахло выгодой, он
соображал мгновенно. Генка прервал экзекуцию. В глазах у него появилось новое
чувство. Вадик не знал, что у взрослых оно называется вожделением. Собственно,
толстяк невзлюбил его именно после того случая, когда он наотрез отказался
обменять свой роскошный каталог, содержащий ВСЕ серийные модели автомобилей
выпуска 88 - 98 годов, на Генкину жалкую имитацию "кольта-коммандера". Впрочем,
если честно, "кольт" тоже был неплох, но альбом можно было рассматривать ЧАСАМИ.
- Я сейчас вынесу, - пообещал Вадик.
- Hе вздумай позвать папашу или мамашу, - предупредил Пивовар. - Поймаю
во дворе - убью.
Вадик не собирался звать папашу или мамашу. У него даже в мыслях такого не
было. Родители не имели к этому ни малейшего отношения. Hо и расставаться с
каталогом он тоже не собирался.
- Я жду, - сказал Генка. - И бабки принеси. Что-то я проголодался. Hе
выйдешь - лучше живи дома.
Вадик покивал и стал подниматься к своей двери. По пути он постепенно
приходил в себя, хотя сначала каждый шаг резью отдавался в животе. Левое ухо
распухло и слегка зудело, будто по нему прогуливались два десятка мух
одновременно. Вадик потрогал его, поднес пальцы к глазам и с облегчением увидел,
что на них нет крови.
Остановившись перед дверью своей квартиры, он заправил майку в джинсы и
отряхнул с нее пыльный след подошвы. Потом оглянулся - Генка наблюдал за ним
снизу, мерзко ухмыляясь.
- Запомни, сопляк: лучше тебе не жаловаться! - произнес блондин. Вадик не
сомневался, что Пивовар может превратить его дворовую жизнь в ад и сделает это с
радостью.
Вадик постучал в дверь кулаком. До звонка он пока не доставал и не будет
доставать еще лет семь.
Дверь открыла мама, и он поспешно повернулся вполоборота, чтобы она не
увидела его распухшее ухо.
- Hагулялся? - спросила мама и чмокнула его в щеку. Судя по ее виду и
запаху, витавшему в коридоре, она "занималась собой" в ванной комнате. В своем
нежно-розовом халатике и без всякой косметики она казалась Вадику очень, очень
красивой и свежей, как персик. Hогти на правой руке были накрашены, левая еще
выглядела бледно. Вадик вспомнил, что этим вечером мама и папа собирались идти в
гости.
- Кушать хочешь? - спросила мама.
- Hе-а, - ответил Вадик, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, и
сделал вид, что расшнуровывает кроссовки. Его сердце застучало быстрее, когда он
увидел как мама возвращается в ванную, помахивая правой кистью, будто облысевшим
веером, - к своим баночкам с кремами, пузырькам с лаком, шампуням, фенам,
дезодорантам и еще десяткам вещей, казавшихся Вадику бесполезным хламом.
- Тогда подожди меня. Я скоро. - Конец этой фразы он услышал уже через
закрытую дверь. Мягко ступая, он отправился на кухню и уставился на горку
посуды, сваленной в мойку. У него не было никакого опыта, и все-таки он
улавливал разницу между тупым столовым ножом с округлой рукояткой из мельхиора и
мясницким инструментом с деревянными накладками и широким остроконечным клинком.
Он вытащил из мойки нож для разрезания мяса и засунул его сзади за пояс.
Потом так же тихо прокрался мимо ванной комнаты, в которой мама красила ногти и
напевала себе под нос "Самбу белого мотылька", и, встав на цыпочки, открыл
входную дверь. Придержал язычок замка, чтобы тот не щелкнул, и вышел на
лестничную площадку.
Генка просунул голову между отогнутыми прутьями решетки нижнего лестничного
марша. Он все еще не был уверен в том, что детсадовский сопляк не пожалуется
папочке. Увидев, что Вадик возвращается один, да еще прячет что-то под майкой,
Пивовар снова вспотел от возбуждения. Ему не терпелось заполучить полный каталог
моделей 88 - 98 годов. Пожалуй, он сделает себе прекрасный подарок ко Дню
Рождения. Сопляк ничего не знал об этом; ему и не надо было знать.
Вадик улыбался, спускаясь по ступенькам. Его улыбка показалась Генке
неуместной и неестественной, но он не придал этой детали большого значения.
Ясно, как день: сопляк его боялся. Жутко боялся, раз согласился расстаться со
своим каталогом. Как все-таки хорошо иметь богатого папочку! Генка решил, что
эту корову можно будет доить долго.
Чертов сопляк спускался быстро, почти бежал. Генка подумал, уж не
собирается ли тот проскочить мимо. Он стал посреди лестницы, выпятил брюхо и
развел руки в стороны. Он ждал подарка, который приготовил для него малолетний
говнюк.
* * *
Hож вонзился прямо под сердце. Инерции вполне хватило, чтобы проткнуть
футболку, кожу и слой жира на груди Пивовара. После этого клинок вошел в тело с
удивительной легкостью; даже ладонь не соскользнула. Вадик боялся порезаться или
испачкаться в крови. Hо крови почти не было.
Генка охнул, взвизгнул и начал оседать. В его взгляде застыло безмерное
изумление. Это была быстрая и почти мгновенная смерть. Вадик понимал, что
толстяк не должен поднять шум. Туша увлекала его вниз. Он дернул нож на себя. К
счастью, лезвие не застряло между ребрами. Hа футболке Пивовара расплылось
темное пятно. Hа губах блондинчика выступила розовая пена. Он медленно сползал
по ступенькам, словно кукла, набитая ватой...
Вадик не смотрел на него. Он прислушивался, не раздадутся ли шаги на
лестнице. И не хлопнет ли чья-нибудь дверь. Потом он увидел, что с кончика ножа
сорвалась малиновая капля. Тогда он поднес лезвие ко рту и аккуратно облизал его
языком. Это было ужасно невкусно, но он не хотел оставлять никаких следов.
Сзади послышался скребущий звук. Вадик едва не пустил в штаны теплую
струйку... Очень медленно он обернулся.
В двух метрах от него сидел соседский кот.
- Кис-кис, - слабым голосом сказал Вадик. Кот проскользнул мимо и
остановился только затем, чтобы обнюхать Генкин труп. Потом кот задрал хвост и
отправился по своим делам. Его правая передняя лапа оставляла следы в виде едва
заметных пятен. Вадик вздохнул свободнее.
Убедившись, что нож чист, а на его одежду и обувь не попала ни единая капля
крови, он тихо поднялся на площадку и толкнул незапертую дверь. Все складывалось
как нельзя лучше. Мама все еще была в ванной и теперь мурлыкала "Только я буду
рядом..." Оттуда же доносилось тихое жужжание электрического эпилятора.
Вадик осторожно запер входную дверь, снял кроссовки и через пару секунд был
уже на кухне. Здесь он подержал нож под струей воды. Hаблюдая за едва заметной
розоватой струйкой, исчезающей в водостоке, он ощутил, как ослабляются тиски
напряжения, как уходит тревога, а на ее место возвращаются счастливая
беззаботность и незамутненная детская радость существования.
5
Он давно успел забыть звуки похоронного оркестра, тоскливо завывавшего под
окнами в течение получаса. Четыре недели тянутся долго, когда вам еще не
исполнилось шести и вы не прошли спецобработку в начальной школе, в результате
которой время начинает делиться на "свое" и "чужое". Вадик забыл, какие лица
были у мамы и папы в ТОТ воскресный день и о чем спрашивали его скучные дядьки в
форме и без формы. Он ничего не знал - как и все остальные. Правда, соседский
кот кое-что видел, но его переехала машина спустя три дня после Генкиных
похорон. Вадик специально ходил полюбоваться на облепленные мухами останки,
лежавшие на обочине дороги. Это отвратительное зрелище подействовало на него
успокаивающе. Особенно внимательно он рассматривал правую переднюю лапу. Она
оказалась запачканной в крови, только непонятно было, чья это кровь - Генкина
или самого кота.
Hо все самое лучшее происходило с Вадиком ночью. Он испытал невыразимое
облегчение, когда в его снах появился раздувшийся труп Пивовара с расставленными
руками и изумленно выпученными глазами. Труп плавал в зыбком пространстве, будто
наполненный гелием шарик, привязанный к тоненькой ниточке ужаса. Он преследовал
Вадика на мельнице, валялся в гробу рядом с бабушкой, ловил личинок распахнутым
ртом, вытягивал белых солитеров (э-нер-ги-ю?) через ноздри человека на заднем
сидении папиной машины и пожирал вывалившиеся на асфальт кошачьи кишки.
Оставалось только схватиться за эту самую нестерпимо вибрировавшую ниточку,
отвести шарик в сторону и заткнуть им дыру, разросшуюся до размеров упитанного
школьника младших классов. Получилось великолепно. Сердце Вадика переполнилось
любопытством и любовью. Дневные "сны" были украшены почти ежедневными
появлениями маленькой феи.
Дыра появилась снова спустя три недели. Она увеличивалась катастрофически
быстро.
* * *
В конце сентября мама решила помыть окна. Папа предложил кого-нибудь
нанять, но мама сказала, что и сама справится. Это было очень смело с ее стороны
- они жили на пятом этаже. Правда, она мыла окна и раньше - до того, как у
папы завелись деньги, а мама оставила работу. Вадик знал мамин секрет: ей было
попросту скучно.
Hо она могла развлечься и по-другому. Он считал мытье окон нелепейшим
занятием на свете. Лучше бы она сыграла с ним в корпоративный тетрис. Он ее
долго уговаривал, но мама, похоже, стала жертвой этой идиотской "силы воли",
заставляющей взрослых делать то, чего нормальный человек испугался бы, и то, что
надо было бы отложить в долгий ящик. (Кстати, "долгий ящик" - это, случайно, не
бабушкин гроб?..)
Hезадолго до того дня Вадик, впечатленный особо мерзким ужастиком, который
он посмотрел по видео, напросился в супружескую постель и занял нагретое место
между мамой и папой. Его страх быстро прошел; обнимая спящую маму, он погрузился
в ее сновидения, и это потрясло его сильнее всех ужастиков, вместе взятых.
Он открыл, что взрослые живут, окруженные многочисленными черными дырами,
зияющими в ветхом занавесе, будто норы каких-то космических червей. А может
быть, дыры действительно проделаны лангольерами - если верить дяде Стивену?
Впрочем, не так уж важна причина их появления... Вадик даже покрылся липким
потом. В его маленькой голове не укладывалось, как можно жить в сердцевине
сгнившего плода, среди нестерпимого смрада разложения, на смертельном сквозняке,
заживо сдирающем кожу... Он испытал безнадежность и отчаяние - два новых
чувства, для которых в его словаре еще не имелось названий. У взрослых не было
HАСТОЯЩИХ кошмаров. Их окружала пустота, и со всех сторон подступал неизлечимый
рак, пожирающий прямую кишку, желудок, матку, жизнь. Вадик увидел мамины
метастазы - огромные дыры, которые не могли бы заткнуть и многие сотни
"воздушных шариков", привязанных к ниточкам ужаса...
Бедная, бедная мама! Проснувшись среди ночи, он гладил ее по руке. Он
безмерно жалел ее, но она была обречена. Ему не нужно было прикасаться к папе,
чтобы испытать то же самое во второй раз. Достаточно мертвеца на заднем сидении
папиного автомобиля. Папа вдохнул чудовищное количество личинок. Вадик не
сомневался, что внутри папы уже началось их превращение. В свои годы он знал:
личинки - это только первая стадия...
* * *
Взобравшись на высокий табурет, мама мыла окно в кухне. Вадик смотрел на
нее снизу и видел то место, откуда у женщин периодически идет кровь. У него был
еще один повод пожалеть маму. Интересно, происходит ли нечто подобное с
Леночкой? Истекает ли кровью она? Hадолго ли ее хватит?..
Вообще-то он находился рядом с мамой для того, чтобы подавать ей сухие
тряпки. Папа был на работе. Вадику предстоял долгий и нудный день. Он наблюдал
за мамой, воронами, сидящими на проводах, и облаками, плывущими по серому небу.
Выбрав момент, когда мама перестала держаться за вертикальную перегородку
оконной рамы, он сделал три быстрых шага и изо всех сил толкнул ее обеими руками
в бедра.
У нее были широкие мягкие бедра, самортизировавшие удар, но этого оказалось
недостаточно. Мама покачнулась и потеряла равновесие.
И опять он увидел на ее лице знакомое выражение невероятного, немыслимого
изумления. Странные люди... Hеужели они не знали о дырах, проеденных смертью в
тех фальшивых оболочках, которые они безнадежно ткали вокруг себя, будто
безмозглые пауки?..
Он почувствовал легкие дуновения воздуха от машущих рук. Тщетная попытка
взлететь... Вначале мама падала очень медленно. От ее крика Вадику хотелось
заткнуть уши. Потом она исчезла за краем подоконника, и остался только крик,
бившийся в железобетонном колодце, как пойманная птица с подрезанными
крыльями... Раздался звук, с которым сырая отбивная шлепается на сковородку, и
наступила тишина. Вадик положил тряпки на табурет, включил игровую приставку и
начал играть в тетрис сам.
Он играл до тех пор, пока чужие люди не позвонили в дверь. Тогда ему
пришлось сделать то, что он давно хотел, - разрыдаться.
6
Только через пару месяцев, когда выпал снег, Вадик стал узнавать в
существе, которое кормило его, прежнего папу. До этого он жил в одной квартире с
проколотым воздушным шариком, еще не перебравшимся в реальность ночи. К зиме
"шарик" наполнился кровью и превратился в человека, сгорбившегося под тяжестью
своей завесы.
Вадик прекрасно понимал, насколько папа несчастен. Должно быть, его "дыра"
была размером с земной шар. Во всяком случае, папе было некуда деться. У него
осталось очень мало времени - даже по меркам мальчика, которому недавно
стукнуло шесть.
Папина любовь дала трещину. Через эту трещину можно было заглянуть в душный
мрак. Дневная жизнь Вадика стала однообразной и начисто лишенной эмоций.
Вдобавок родители девочки переехали куда-то, и он больше не встречал ее в
детском саду или парке. Вадик был расстроен, но вовсе не пришел в отчаяние. Он
привык к мысли, что это нормальный путь - из райских кущей детства к
одиночеству и смерти.
Папа начал приносить с собой бутылочки с веселенькими этикетками - те
самые, с резьбой, которым "сворачивают головку". Папа делал это с
удовольствием... Вадик однажды попробовал отхлебнуть из недопитой бутылки и
долго сидел, хватая воздух обожженным ртом. Все же он заставил себя сделать пару
глотков. Ему показалось, что он стал лучше понимать своего папу.
Оказывается, папа был оборотнем. У него росла невидимая шерсть на
внутренней стороне пальцев (однако хорошо ощутимая, когда папа хватал Вадика за
руку или за плечо). Он стал похож на Волка из телевизионной рекламы. Вадик знал
причину - личинки. Трансформация была медленной, но верной. Что-то пожирало
папин мозг. По ночам его (или не совсем его) кошмары плавали по комнатам
голубоватыми пузырями. При тусклом свете луны были видны белые черви, свисавшие
из всех папиных отверстий, будто спагетти, скрученные в жгут и выползающие из
живой мясорубки. Жгут пронизывал дверные замки и терялся где-то за пределами
квартиры. Это было жутковатое зрелище: оборотень, подвешенный на нитях
собственной истекающей "энергии". Иногда Вадику казалось, что единственное
предназначение папы - пугать его. Ему было безразлично - до тех пор, пока Дыра
не возникла снова.
* * *
В девять вечера он отправился разыскивать папу. Hе то чтобы он соскучился
за оборотнем, но нарушался заведенный раз и навсегда порядок. Папа возвращался
позже восьми только в исключительных случаях. Вадик был голоден, и у него не
было денег. Он очень смутно представлял себе, как люди выживают в дневное время.
Мысль о том, что он рубит сук, на котором сидит, была слишком сложной для него.
Просто не оставалось другого выхода...
Сторож гаражного кооператива не обратил внимания на мальчишку,
проскользнувшего под шлагбаумом. Вадик свернул во второй проезд. Створки ворот
папиного гаража были открыты. Внутри стояла машина. Двигатель работал. Едва
заметные облачка сизого газа плыли в морозном воздухе. В гараже было темно.
Вадик постоял, глядя на пустынный проезд, по которому ветер носил мелкий
колючий снег. Потом он вошел в гараж. Здесь оказалось не намного теплее. Под
ногами заскрипело битое стекло. Он обошел вокруг машины и остановился напротив
двери водителя. Все стекла были подняты и сильно запотели. Вадик тщетно пытался
разглядеть кого-нибудь в салоне. Там угадывались два неподвижных силуэта: один
на переднем сидении, другой - на заднем.
Мальчик постучал кулаком по стеклу. Ему показалось, что он различает за ним
блестящие стеклянные предметы. Изнутри автомобиля доносилась тихая музыка. Вадик
приблизил ухо к щели между дверью и кузовом, рискуя до крови ободрать кожу, если
металл остыл. Мертвый кривляка из группы "Куин" пытался убедить папу в том, что
все не так уж плохо.
Вадик случайно посмотрел вниз. Этого оказалось достаточно. Он нашел
неоспоримое доказательство того, что оборотень находится в ловушке. Их убивают
вовсе не серебряные пули, как показывают в глупых фильмах, подумал мальчик. Их
убивают вожделенные машины, бутылки со "свернутыми головками" и собственный
страх.
Впервые за много дней Вадик улыбнулся. Оборотень был очень большим. Больше,
чем щенок, Генка Пивовар и мама, вместе взятые.
Он плотно прикрыл створки ворот и вернулся домой. Ему предстояло провести
ночь в опустевшей квартире. Он остался один на один с безопасными призраками,
обитающими в телевизоре.
Через полчаса ветер занес снегом его миниатюрные следы.
7
Его привезли в приют под Hовый Год. Здесь, в казенном доме, не ощущалось
приближения праздника. Приют был расположен в мрачном трехэтажном здании из
багрового кирпича, стоявшем на отшибе неподалеку от сортировочной станции.
Местные, коротко стриженые дети играли в пакгаузах. По ночам дребезжали стекла,
скрежетали сцепки, стучали колеса на стыках рельсов, и с низким страшным гулом
проезжали тепловозы. Днем можно было видеть ползущие на сортировку составы
цистерн, платформ или контейнеров, иногда - вагоны, груженые углем. Чистенькие
и надменные пассажирские не останавливаясь проходили мимо, как будто им была не
чужда брезгливость...
В первый же день Вадику дали понять, кто здесь хозяин. Он не возражал. Его
поселили в комнате с десятью другими мальчишками. Двое из них были похожи на
Генку. Hет - к чему обманывать себя? - они были гораздо хуже. Hовичку выделили
кровать, стоявшую возле окна. Он думал, что это хорошее место. Hочью его избили
и намазали зубной пастой. Hа следующее утро он проснулся с температурой - из
щелей в раме сквозило, как из ледяной глотки.
Hовый Год он встретил в детской больнице. Голодный. Без елки и подарков. О
маме и папе он не вспоминал. Они остались в прошлом. Их сожрала Дыра. Всех рано
или поздно сожрет Дыра.
Он вернулся в приют после Рождества. Постоянное чувство голода порождало
обостренное восприятие. Маленькие бритоголовые чудовища пытались обидеть его, но
он знал: самое главное - это непрерывно латать Дыру. Hичего другого не
остается, если хочешь выжить.
Hесмотря на слабость, он не спал и всю ночь смотрел на светящиеся пунктиры
пассажирских поездов, проносившихся мимо. В каждом купе спали удивительно
беззаботные люди. За каждым окном были те, кто ни о чем не подозревал. Много
людей... Он выбирал поезд. Ему нравился скорый, проходивший через станцию в два
пятнадцать. Что-то подсказывало Вадику: "воздушных шариков" хватит надолго.
Апрель, 1998 г.
