- Ура! - взревели подчиненные.
- В этот радостный день,- продолжал де Бил.- Мне бы хотелось отметить
тех, кто вместе со мной отстаивал свободу. Идите сюда, мой скромный друг,-
с этими словами шеф поманил пристроившегося в углу стола Фухе.
Комиссар пробрался через толпу коллег и оказался рядом с де Билом.
- Друг мой! - проникновенно продолжал тот.- Вы возглавили нашу полицию в
тот тяжелый момент, когда я был вырван из ваших рядов волею злой судьбы. И
вы достойно работали на этом важном поприще. В этот радостный день я хочу
поздравить вас - я приготовил приказ об увековечивании ваших заслуг.
Все замерли. Кто-то шепнул: "Орден!", кто-то прошипел: "Заместителем!"
Остальные нетерпеливо ждали.
- Итак! - провозгласил де Бил.- Мой дорогой Фухе, у вас не будут
удерживать из жалования за то время, пока вы находились у Кальдера или в
других местах, не связанных с работой. Более того, вы премируетесь суммой в
пятьдесят долларов, которая будет вам выплачена в рассрочку в ближайшие
пять лет. И наконец...
Подчиненные, сообразив, что сейчас будет сказано главное, замерли,
превратились в слух.
- И наконец,- повторил де Бил.- Вам разрешено ношение пресс-папье в тех
случаях, когда вы не в форме и не на официальном приеме. Ура!
- Ура-а-а-а!!! - подхватили все присутствующие...
После банкета комиссар встретился с Алексом, поджидавшим его у входа в
управление.
- Поздравляю! - обнял друга Габриэль.- У меня для вас подарок,- с этими
словами Алекс вручил Фухе новенькое хромированное пресс-папье.
- Спасибо,- ответил комиссар, пряча свое отныне штатное оружие в
карман.- Пойдем-ка, друг Алекс, в "Крот", тяпнем по стакашке, поговорим за
жизнь!
При этих словах Алекс виновато взглянул на часы.
- Комиссар,- смущенно начал он,- понимаете, уже вечер... Жена... Теща...
Опять начнут...
- Ладно,- вздохнул Фухе.- Беги, Алекс!
Тот не заставил себя долго просить и рванул к семейному очагу. Фухе еще
раз вздохнул, вытащил из кармана кошелек, сосчитал мелочь и направился в
бар "Крот", решив все же пропустить стаканчик-другой вермута по случаю
такого знаменательного дня.
1985г.
* * *
Алексей Бугай
ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
26 декабря. Заканчивается год. Как известно, управление поголовной
полиции, в которой служил комиссар Фухе, блестяще выполнила годовой план по
раскрытию и задержанию, с чем особых проблем не было. Даже если с
выполнением плана возникали трудности, пользовались испытанным приемом:
выпускали на пару деньков на волю какого-либо рецидивиста с солидным
сроком, а потом вытаскивали из-за столика ресторана, надевали наручники и
давали подписать бумагу, что, дескать, совершил то-то и то-то, каюсь и
сдаюсь. А как не подписать? Ведь срок могут накинуть. И накидывали,
разумеется. После суда. По новому обвинению. И за побег.
После того, как злоумышленник получал свое, правда в очередной раз
торжествовала, Фухе и прочие получали поощрение в виде благодарности в
приказе, премии, внеочередных отпусков и тому подобного. Дело сдавали в
архив, в тот самый, с которым у Фухе были связаны самые неприятные
воспоминания.
Итак, ни с раскрытием, ни с задержанием вопросов не возникало. Стоило
выйти на дежурство кому-нибудь из старой гвардии - да хоть бы и Фухе с
Алексом,- как каталажка ломилась от чрезмерного наплыва посетителей, камеры
были набиты, как вагоны подземки в часы пик. Что же касается раскрытия, то
пожалуйста - бери любого из арестованных, он сразу присягнет на Библии, что
видел Робина Гуда в толпе демонстрантов протеста за ядерное довооружение на
Пиккадилли-серкус в минувшую пятницу. Потом говоруна отпускали. Отпускали с
тем, чтобы зацепить во время следующей облавы или посадить за разглашение
сведений, представляющих государственную тайну и разглашению не подлежащих.
Судьба задержанного мало зависела от степени его виновности. Точнее
будет сказать - вообще не зависела.
Она зависела от того, когда совершено мнимое преступление - в начале или
в конце месяца,- от того, как в управлении обстоят дела с планом по
раскрытию, от градуса похмельной свирепости главного прокурора... Ну, и еще
от ряда причин.
На то, чтобы вникнуть во все тонкости юрисдикции и пропитаться духом
непримиримости к преступному миру, разбавленному пиву и к самому делу
охраны правопорядка, молодому сотруднику поголовной полиции требовался год.
Комиссар Фухе в свое время, еще когда его фигура не доводила малых детей
до истерики, а беременных женщин - до припадка, затратил на это чуть менее
восьми лет. Такой длительный срок освоения премудростей и тонкостей дела
был вызван тем, что мыслительному аппарату Фухе был нанесен чувствительный
урон. Еще в детстве ему несколько изменили конфигурацию черепа посредством
чугунной мыльницы и тем самым нарушили изначальный вакуум, который был
необходим Фухе для нормальной циркуляции мыслей по периметру его черепной
коробки.
После этой трагедии, когда в голове комиссара появилось не
запланированное природой отверстие, дело стало худо. Мысли стали
вываливаться наружу, ужасая окружающих и давая повод злопыхателям поскалить
зубы.
Постепенно у Фухе стали проваливаться слова, фразы и целые
сложноподчиненные предложения. Речь его стала запутанной и
многозначительной. Его повысили в звании.
На званом вечере в честь двухсотлетия Общества по охране болезнетворных
микробов он произнес речь. Она произвела фурор, вызвала к жизни
студенческие волнения, дело чуть не дошло до революции. Эта речь
многократно печаталась в прессе как образец лаконичности и делового подхода
к вопросу.
Лаконичность была чрезмерной. Что же до подхода, то он был последним,
так как все споры и дискуссии по этому вопросу отпали сами собой: никто
после подобной речи не отваживался снова затронуть эту тему.
Долго еще не утихали споры по поводу того, на каком же, собственно языке
была произнесена речь. Высказывались мнения, что речь, несомненно была
составлена на мариарско-шумерском диалекте.
Изъясняться на мертвых и полуживых языках было любимым развлечением
комиссара, который с грехом пополам знал даже свой родной.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Крыша двадцатиэтажного дома.
Только мрачное декабрьское небо над головой - и ничего больше. Небо и
кромка крыши, которая манит и притягивает к себе, как бы обещая избавление
от всех мучений, панацею от всего того, что не получилось в жизни. От серой
убогости существования, от ненужности обществу, от сдержанной
настороженности внуков, от холодного пренебрежения взрослых детей, от того,
что мог бы сделать, но...
И, наконец,- последние несколько шагов, которые отделяют от вечности.
Выстрел и пустота. Черная и безысходная.
Комиссар Лардок сидел в своем кабинете начальника отдела и откровенно
скучал. Четвертый квартал подошел к концу. Год в свою очередь тоже
готовился кануть в Лету. Отчет, годовой отчет, над составлением которого
весь отдел трудился целый месяц, наконец был готов.
Лардок пребывал в состоянии того грустного отчаяния, которое появляется,
когда все уже выпито, а закуска еще осталась. Из этого состояния его вывел
доклад Пункса.
- Господин комиссар,- начал тот и вопросительно посмотрел на шефа,- вы
знаете, сегодня опять самоубийство.
Ларри Лардок сморщился.
"Годовой отчет уже составлен, так что этого нового самоубийства могло бы
и не быть", - подумал он и посмотрел в окно. По тусклому зимнему небу уныло
волочились бесконечной чередой серые безрадостные облака.
- Самоубийство какое-то странное,- продолжал между тем инспектор Пункс.
- Самоубийства, они все странные,- изрек комиссар Лардок и загадочно
ухмыльнулся. Он вспомнил случай так называемого чисто английского
самоубийства и его лицо расплылось в неуместной улыбочке.
- Потерпевший,- бубнил инспектор,- бросился с крыши двадцатиэтажного
дома и разбился в лепешку. Но вот что странно - на крыше возле сточного
желоба обнаружены следы крови. Группа крови потерпевшего совпадает с
найденной накрыше.
Ларри Лардок решил внести самоубийство в статистику следующего года и
оттянуть расследование на три дня, чтобы не портить картину преступлений и
несчастных случаев этого месяца, квартала и года в целом. Годовой отчет
написан. Завтра его подпишет Конг, Дюмон, и он отправится в высшие сферы. А
комиссару Лардоку вовсе не хотелось смущать спокойствие высших сфер этим
дурацким, совсем не вовремя случившимся самоубийством.
- Идите! - сказал он Пунксу, и когда за подчиненным захлопнулась дверь,
Лардок сскинул ботинки и блаженно пошевилил затекшими пальцами ног.
Но расследовать это дурацкое дело ему все-таки пришлось. И не в
следующем году, а в этом, и притом немедленно. Через полчаса после Пункса в
кабинет Лардока пожаловал сам Дюмон. Через голову Конга он приказал
комиссару немедленно начать расследование. Слово "немедленно" он произнес
таким тоном, что комиссар живо вспомнил посещение анатомичесского музея,
где были выставлены для обозрения заспиртованные руки и ноги в банках.
Лардок представил, как в одной из банок красуется его голова. Он икнул.
Оказалось, что сразу после происшествия на крыше к Дюмону обратились
родственники погибшего с просьбой произвести расследование.
"Странно,- подумал Лардок.- Если родственники сами настаивают на
расследовании, то значит, что в этом обычном самоубийстве они подозревают
чей-то злой умысел..." Лардок вызвал к себе Пункса и приказал ему допросить
родственников, составить список лиц, которые могли бы быть заинтересованы в
смерти несчастного, и, наконец, произвести осмотр его квартиры. Сам же он
посетил морг, осмотрел труп и вернулся оттуда мрачным и подавленным.
Пункс явился к шефу в ореоле сияния. Он принес Лардоку список лиц,
протоколы допросов и, что самое главное, бумажку, существование которой
хотели скрыть родственники и которая вполне могла послужить основанием для
закрытия дела.
Ларри Лардок стоял на пушистом ковре перед креслом старшего комиссара
Конга и старался не выдавать своего испуга.
- Господин старший комиссар, в ходе следствия обнаружен документ,
который может пролить свет на это самоубийство.
Конг не мигая уставился на подчиненного.
Лардок набрал в грудь побольше воздуха и продолжал:
- Это пресмертная записка, из которой следует, что пострадавший
умышленно и хладнокровно лишил себя жизни, а следовательно...
- А следовательно,- перебил его Конг,- следовательно, вы осел, Лардок.
Что вы скажете о пятнах крови на сточном желобе и о пулевом ранении в спину
сорок пятого калибра? Это что, тоже способ лишить себя жизни - застрелиться
в спину?
Лардоку нечего было сказать, поэтому он промолчал.
- А что касается этой записки, то, во-первых, это может быть
фальшивка...
- Экспертиза...- начал было Лардок.
- Молчать! А во-вторых, даже в случае самоубийства нужно искать
человека, который толкнул на это жертву.
Ясно?
Лардок молча кивнул.
- Пошел вон!
Но не упел Лардок сделать и двух шагов по направлению к двери, как в
кабинет вкатился красный от натуги секретарь Конга Пулон.
- Господин старший комиссар! При вскрытии обнаружилось, что потерпевший
проглотил смертельную дозу медленно действующего яда. Яд сработал только
перед самой смертью... то есть самоубийством!
Конг забыл о приличиях и широко раскрыл рот. Лардок вытаращился на
секретаря, будто перед ним стоял сам граф Дракула.
- Вы сказали - яд? - переспросил Лардок.
- Точно так. Несколько смеертельных доз.
Старший комиссар Конг отпустил Лардока и Пулона, сосредоточенно поскреб
