Лопнул под мышками китель. Взвыл Илья, схваченный за штаны и воротник и
брошенный плашмя на стол, хрустнули под ним уцелевшие тарелки. Швыряя
следующего, Стефан зарычал, как Дэйв. Все-таки он был старше и сильнее
любого из них, исключая сгинувшего Питера и, может быть, рыжего Людвига,
но как раз Людвиг в орущую толпу не лез, а, сделав свое дело, скромно
стоял в сторонке, так что остальные отлетали от Стефана, как кегли. Кое-
кто успел отскочить сам. Визжала схваченная поперек туловища Инга,
пыталась укусить за руку. Мыча от натуги, он швырнул ею в подбегающего
Илью и цапнул кобуру. "Махера" не было. Черт, он же не там...
Он возвышался над избитым, тяжко ворочающимся на полу и харкающим
кровью Дэйвом, один против всех, и понимал, что у него осталась самое
большее секунда. Опомнившись, они набросятся - уже не на Дэйва, что им
Дэйв... И эту оставшуюся секунду Стефан использовал вдумчиво и не
торопясь. Секунда - даже слишком роскошно для настоящего капитана, чтобы
решить, какой язык избрать для разговора с подчиненными. Потому-то
Людвигу никогда не стать капитаном, что он подолгу думает там, где
должны работать простейшие рефлексы...
- Всем стоять на местах! Стрелять буду.
Даже Юта перестала хныкать. Разинув рты, они молча смотрели в дуло
"махера", лишь немногие растерянно переглядывались, и продолжала
безутешно рыдать Петра, да еще слышалось хриплое дыхание и харканье
Дэйва, пытающегося подняться на четвереньки. Да уж, попраздновали...
Он продержал их под дулом с полминуты - ровно столько, чтобы они
пришли в себя - и небрежно сунул бластер в кобуру. Он знал, как с ними
обращаться. Не в первый раз, не в последний...
- Можно я займусь Дэйвом? - спросила Маргарет.
Он благодарно кивнул.
- Займись. Киро, помоги ей.
- Я? - взвизгнул Киро. - Сам помогай!
- Поговори еще у меня,- сказал Стефан. - Марш! Люди вы или нет?
Он обвел их взглядом и подумал, что рано убрал оружие. Ни смущения
в них, ни раскаяния, и только потому, что Дэйв еще жив. Не волки -
шакалы голодные, лающие. Стая.
- Петра,- сказал он,- ты извини, что так вышло. Это и моя вина.
Дэйва я накажу, обещаю. Ну хочешь, мое возьми пирожное, только не
плачь... Я только чуть откусил. На вот.
Рыдающая Петра затрясла головой.
- Не хочу-у... Пусть он мое отдаст... мое-е-е...
- Да как он тебе его отдаст!..
Галдеж поднялся как-то сразу:
- Мы-то люди, а вот он...
- Вонючка! Гад, гад, гад, гад...
- Эй, Киро, дай ему от моего имени. За маму, за папу... Дай,
говорю!
- Кто мое пирожное раздавил? Ты?!
- Завянь, я не давил. Не реви, Петра, он наш. Уйди, Стефан, не
мешай! Все равно до него доберемся, только хуже будет.
- Уйди-и-и...
- Нет, правда, чего об него пачкаться. Пускай Лоренц наказывает. -
Это Уве.
Первый разумный голос. И - незамедлительно - ответ:
- Чистоплюй, свинья чухонская!
- Сам чухно, а я норвежец! По роже захотел? Ну иди сюда, иди...
- Бей его!
- Молчать! - гаркнул Стефан во всю мочь легких. - Скоты! Сволочи!
Кончено, погуляли, вашу маму! Всем спать сейчас же! Вон отсюда! Вон!..
Кто-то нечаянно толкнул его под руку. Надкушенное пирожное упало на
пол и покатилось под стол, в пыль.
26
Ужас.
Подстерег. Навалился - липкий, текучий.
Проверь себя, если что-то не так. Пусть другие выясняют отношения,
а твое дело сторона, достаточно помешать им поубивать друг друга,
образумить же их никогда не удастся. Никогда и никому. Казалось бы,
проще всего наплевать, а я не могу. Слюны на них у меня никогда не было.
Течет холодная жуть - кап, кап! Я боюсь. За себя. За них. За себя
все-таки больше, потому что мне только пятьдесят три и очень хочется
жить. Я так мало сделал - почему я не берег каждую минуту?! Поздно... Не
исправить.
Что они будут делать, когда я умру? Неужели сумеют выжить одни, без
меня? Это нечестно!
Волосы. Вот он - ужас. Растут. Везде, где они должны расти у
взрослых, а это - смерть. Иветт начинала умирать именно так; Маргарет
рассказывала, что у нее тоже начали расти волосы, а через месяц ее
засыпали щебнем. Я же старший, с меня и должно было начаться. Спасите. Я
слаб, меня шатает от стены к стене... Не верю рукам, пальцы одеревенели,
не может у меня там быть никаких волос! Господи, не оставь! Бывает же на
свете невероятное... неужели мы настолько окостенели здесь, что самое
завалящее чудо шарахается от нас, как черт от ладана?..
Я умру. Я знаю.
Стефан отклеился от стены. Как оказался здесь - не понял. Воздуха
не хватало. Куда-то подевался воздух, такой привычный, пахнущий
металлом, пищевой пастой, пылью и умиранием корабля, только что был, и -
нет его. Все выдышали, подлецы. Мало им... Отдайте мою долю, я еще жив.
Только мою. Я не прошу большего.
Стефан рванул ворот. Треснула ткань, заскакали по полу застежки.
Дышать! Он двинулся вдоль стены боком, как краб, приставляя ногу к ноге,
чувствуя пальцами тонкое рифление переборки. Коридор качался, вилял,
меняя размеры и геометрию. Вправо, влево - как собачий хвост. Два
коридора. Четыре. Почему в отсеках туман? А-а, где-то лопнул бак и потек
жидкий кислород. Бак. Нет такого бака. Лопнул, лопасть, Лопиталь,
лопатонос, лопотать, лопарь, лопух, лопать, Лопес... Перес... и... и
Родригес! Дышать!.. Кислород - это хорошо, пусть жидкий. Жидкий - жизнь.
Я знаю, кто это сделал. Питер где-то здесь, прячется за углом. Он
никуда не уходил, он все время оставался среди нас на корабле, разве
можно было этого не заметить? Чего ты тянешь, нападай. Я убью тебя
голыми руками, потому что ты жаден, Питер.
Нет тумана. Нет коридора. Вообще ничего нет. Коршуном на испуганную
мышь рушится потолок... А, это лестница. Он у стреломета, ждет, когда из
люка покажется голова. Вверх! Стефан карабкался по трапам, срывался,
скользил, упрямо цеплялся за поручни. Откатить крышку. Поршень в стволе
уже пошел, станина гасит отдачу. Стрела вбивается в лоб, тупой
наконечник дробит черепные кости, тело опрокидывается навзничь и летит
вниз, считая ступени... А-а! Ты боишься, Питер? Дрожишь? Что ты
корчишься? Танцуешь... Этого я от тебя не ожидал, признаться, это ново.
Дай-ка я погляжу. Вся твоя сила в том, что ты до времени не боишься
показаться смешным. Пока еще. А хочешь я стану - ты? Нет ничего проще:
танцуй, капитан, разучивай движения, старательно повторяй за учителями,
их у тебя много, и не вздумай остаться в стороне. Вся жизнь - пляска
святого Витта, а ты думал - менуэт.
Не ступени - перекладины. Темно. Тяжелое пожилое тело на ослабших
ногах. Не мое тело. Дрянь. Скиньте с меня. Ноги - мои, и на каждой по
капкану... Не стану плясать - мне страшно. Я безумен, а лестница крута и
бесконечна. Только вверх, в этом спасение. Не останавливаться, лезть и
лезть, подтягиваться на чужих слабых руках, цепляться пальцами, зубами
грызть...
Нет лестницы. Холод площадки, огненные кляксы в глазах. Мутный
фонарь под дырявым навесом. Нечем дышать - они украли воздух повсюду.
Догнать! Вот он, Питер, скалится из озера, нужно перелезть через
поручень и шагнуть, там невысоко, но я не пойду к тебе, слишком много
чести для вора, я достану тебя и отсюда, если только ты не нырнешь...
Десять стрел. Первая летит на пятьсот шагов, вторая на четыреста
девяносто, третья на четыреста семьдесят, а последняя в магазине,
десятая, на триста десять. Мягкий спуск. Еще! Еще! Он рычал, посылая
стрелы в небо, чувствуя под руками вздрагивающий металл. Еще! А-а! Чья-
то голова в люке. Зря. Получи. Промах, рикошет! Нет головы. Кто-то
сыплется вниз по трапу, дробный топот ног - прочь, прочь... Где ты
спрятался, Питер? Стреломет туго ходит в горизонтальной плоскости, ты
знаешь эту недоработку и пользуешься ею. Одному из нас не жить, но не
мне. Или никому, если ты окажешься упрям...
Дышать. Отдайте воздух.
Не было сил, и ноги разъезжались по скользкому. Шел дождь, и
"Декарт" таял, как леденец. Истончалась, корежилась броня, рваные листы,
агонизируя, закручивались невиданными бутонами. Ломая последние деревья,
из лесу выходил цалькат, упирался башкой в частокол, крушил подъемные
ворота, а перед воротами стоял коленопреклоненный Ансельмо и не бежал,
хотя надо было спасаться. "Беги!" - кричал сверху Стефан и из последних
сил наводил стреломет в разверстую пасть, воняющую гнилью и смертью, с
ужасом понимая, что расстрелял все стрелы и Ансельмо погиб.
Потом его рвало, и он висел животом на поручне ограждения. Его
рвало снова и снова, мучительно выворачивало наизнанку, он мычал и тряс
головой, а из глаз текли слезы. Небо было внизу, страшно далекое, в нем
горели чужие костры и вспыхивали потухшие звезды; они взрывались,
разбрасывая молнии, из черной бездны поднимался водяной слон и сражался
с цалькатом, а Питер науськивал зверей друг на друга, чтобы выбрать
сильнейшего и натравить его на капитана. Стефан упал и пополз. Потом был
люк и долгая чернота перед глазами; кто-то кинулся на него из черноты,
их было несколько, и Стефан расшвыривал их, не видя и почти не чувствуя.
Он заставил себя встать и снова упал на четвереньки. Тогда он опять
пополз, и это оказалось неожиданно легким делом. Почему, интересно, все
решили, что на двух ногах - проще? Вот как надо. На двух - ошибка,
спросите Джекоба... Не забыть бы завтра же приказать всем ходить как
надо - с левой ноги и правой руки одновременно, а при команде "кругом"
делать иммельман...
Потом была, кажется, Маргарет, она била в глаза светом и раздвигала
ему веки. Он отбился, оттолкнул ее и полз по стене вверх, пока не
поднялся на ноги. Он должен был пройти через медотсек, чтобы спасти
Ансельмо, а стена не пускала его, лишь прогибалась, пыталась обернуться
вокруг тела и схватить, как водяной слон. Да, ведь медотсек шестью
горизонтами ниже... Или девятью. Стефан рассмеялся и смеялся долго.
Неожиданно он понял, что вовсе не обязательно ходить или ползать по
кораблю, чтобы оказаться в желаемом месте. Достаточно захотеть - и ты
там окажешься. А он-то еще мечтал когда-нибудь вновь пустить лифт...
Он шагал сквозь расступающиеся стены и механизмы, взмахом руки
раздвигал переборки, просачивался с горизонта на горизонт. Лицо
сумасшедшей было темным, как болотный воск, и Стефан удивился, почему
оно темное, ведь Абигайль никогда не бывает на солнце, почти как Донна-
затворница... Ну здравствуй, Абби. Давненько я у тебя не был. Как ты
живешь? А знаешь, Абби, я ведь тоже сумасшедший, да-да. На самом деле
тут все сумасшедшие, только мы с тобой сумасшедшие по-другому: их
вылечат, чтобы сделать несчастными, а нас не надо лечить. Так что мы с
тобой теперь будем вместе, и я стану заботиться о тебе и защищать тебя,
потому что человек должен о ком-то заботиться и кого-то защищать, ведь
верно? Я безумен, Абби, и то, что я тебе говорю, тоже безумие, на самом
деле я очень испугался, когда это понял, но теперь мне не страшно,
потому что нас двое, а когда двое безумны одинаково, им тепло друг от
друга даже через стены. И другие станут нам завидовать, Абби, верь мне,
вот только я сейчас должен уйти, мне еще о многом надо подумать и многое
успеть сделать, прежде чем я вернусь...
Потом он начал расти, и это оказалось столь неожиданно, что Стефан
даже растерялся. Пол под ним проваливался, уходил вниз; он рос и рос,
продавливая потолки, радостно чувствуя, как дряблые мускулы наливаются
невиданной силой, корабль был ему мал, справа и слева набегали переборки
и взрывались стаей осколков, когда он шутя отпихивал их прочь. Он
