А не далек был от него урок в том, что один неосторожный шаг может
расстроить исполинский объем военный. 1796 года генерал Бонапарт, действуя
по предначертанию Карно, летел в Италии от победы к победам. Ласкались
успехами и другие французские полководцы, бывшие на Маасе, Рейне и на общей
черте, но генерал Журдан переступил черту действий обеих армий, и ошибка
его уничтожила все огромное предначертание войны 1796 года.
Октября пятого сражались у Тверской заставы. Октября шестого кипел бой на
берегах Нары. Граф Строганов движением из лесу, а граф Орлов-Денисов
налетом в тыл произвели, как сказано в донесении Беннигсена, "видимое
изумление в неприятеле, при затруднительном выходе из укреплений". Кипели
битвы и на берегах Двины. Граф Штейнгель, развязанный в действиях своих
жарким авангардным боем, выдержанным и одержанным девятнадцатого сентября
Вельяминовым-старшим, довершил торжественную выручку Полоцка из рук
сопротивников, опрокинув октября седьмого полки их по ту сторону Двины у
селения Болонии. Генерал-майор Сазонов первый устремился в стены Полоцка.
Сенатор Бибиков с дружинами С.-Петербургского ополчения сражался с
отважностью воина, обстрелянного боями. "С.-Петербургское
ополчение,-сказано в донесении,-приводило всех в восторг; дрались храбро,
отчаянно; дружины его львами летали на батареи и окопы". И речью
ломоносовскою прибавим, что в честь его рукоплескали и берега Двины и
берега Невы.
Бой Тарутинский был приступом к новой войне. Начало шестимесячной войны
называю оборонно-отступательным. Оружие русских отражало оружие нашествия и
уступлением земли заполоняло его. Вторая война, война отрядная и отдельных
корпусов. Войне третьей после Малого-Ярославца не найдем названия ни в
каких тактиках. То была, с одной стороны, война изгнания, а с другой -
война бегства, война с грозными бурями убийственной зимы, война с смертью
голодной, война, изрывавшая повсюду могилы нашествию.
Сильный, упорный гремел бой под Малым-Ярославцем. Русские, повторяю, и
здесь отстаивали жизнь полуденных областей России, Наполеон отстаивал жизнь
остального нашествия.
Приостановимся здесь.
При начале нашествия полководцы наши дружескими воззваниями не
переманивали, а приглашали полки сопротивников в гостеприимные недра
России, предлагая им союз братский и любовь, чтобы они для спасения всех
оставили одного.
Но тогда нашествие было олицетворенною славою военною. Блеск доспехов его
спорил с блеском солнечным. Зачем двинулось оно? Для обладания над земной
вселенной. Кто вождь его? Исполин своего века, под ярким сиянием счастливой
своей звезды, гремевший в трех частях света.
Но то было! А теперь одному надобно не выдать себя, поотдать себя за всех.
И как это легко!
Сильвио Пелико сказал: "Люди часто смущаются ненавистью оттого, что не
знают друг друга. Им стоит только обменяться несколькими словами, и они
подадут руку друг другу".
Посол Наполеона уговаривался под Тарутиным условно, уговаривался, чтобы
Наполеону отступить в Вязьму и оттуда договариваться о мире. Прошло время
условий! Под Малым-Ярославцем должно было простереть руку безусловно.
Наполеоновы полки стоили этой жертвы: они бились как будто бы при блеске
счастливой звезды завоевателя.
Один путешественник, обозревая горы Швейцарии, услышал, что жестокосердые
сопутники, оставя утомленного своего товарища, подвергли его смерти, в
порыве негодования воскликнул: "Как вздохнешь, как содрогнутся и тело и
душа, когда помыслить, что люди, что дети одного отца до того каменеют в
бесчувствии, что оставляют среди льдов побледневшего своего брата! Он
изнемогает; они могут исторгнуть его из челюстей смерти и - они бегут от
него. Какое уничижение душевное! Какое сопричисление к диким зверям,
которые в глубине лесов заняты только собою".
Небосклон под Малым-Ярославцем засветился пламенем пожарным. Огонь на
стогнах его, огонь все пожирает. Кутузов отступает на высоты. Бьет полночь,
бьет тот роковой час, который в ночь на первое октября прогремел в Москве
на башне Спасской, когда Наполеон узнал, что смерть голодная предстоит его
войску.
А от октября первого до тринадцатого сколько человечества битвы и голод
вырвали из рядов нашествия! Мечтаю!
Что, если б завоеватель, завоевав в бездне исполинской души своей чувство
сожаления, сам, один, при звуке мирных кликов, устремился возвестить
русскому полководцу, что бой кончен! Что он один отдает себя за всех. И с
каким бы восторгом престарелый полководец преклонил чело не перед
Наполеоном, императором французов, но перед человеком, отдающим себя за
человечество.
И на том месте воздвигся бы памятник, благословляемый небом и землей. Но он
не движется! Еще миг!..
Миг исчез! И нашествие отражено на путь могильный. Оно бежит мимо поля
битвы Бородинской, где сорок пять тысяч жертв, павших под знаменами
завоевателя, тлеют на поверхности равнин, где вскоре застелит их завеса
снегов и где пламень костров превратит их в пепел пожара московского!
Мысль человеческая! Что ты изобрела в девятнадцатом столетии? Нашествие.
Сбылась клятва русских воинов Бородинских: Москва освобождена. Питомец Дона
тихого, Иловайский, возвещает октября пятнадцатого о расторжении ее плена.
И любовь небесная со свода горнего взирает на Москву! Первая в ней жертва
воскурилась в жертву спасения человечества. К пленным и раненым французам и
другим воинам разноплеменным приставлены врачи. Обеднела Москва в пособиях
продовольствия: летят с ним повозки из Клина, и Клин, первый из русских
городов дарит хлебом-солью и русских и братьев наших по человечеству.
Пленных поручают в охранение того самого Владимира Ивановича Оленина,
корпусного моего сопитомца, о котором выше упомянуто и который 1805 года
после Аустерлицкого сражения сам от ран пользовался у французских врачей.
Кто знает из нас, сынов земли, где и чем кто кому будет одолжен? Да живет
же в нас сердце, торопливое на добро! "Когда правитель вселенной,-говорит
глагол Востока,- повелел солнцу осветить небо беспредельное и оплодотворить
лицо земли, он рассеял людей и на Север и на Юг и на Восток и на Запад,
вещая: наслаждайтесь и дарами душевными и дарами природы! Сходитесь на пир
любви, тогда и львы и тигры будут благоговеть перед вами!"
В наш девятнадцатый век сходились со всех сторон сыны земли не на пир
любви, а на пир смерти.
Князь Багратион, рану свою бородинскую почитавший раной за Москву, умер, не
дождавшись освобождения ее. Прах его покоится во владимирском поместье
графа Воронцова, который, за раной бородинской уклонясь под кров сельский,
радушной лаской и готовой рукой всем нашим раненым предлагал
гостеприимство.. В стихах, напечатанных по сему случаю в "Русском
вестнике", сказано:
"И отдых русского героя Отечеству-святая дань!"
Прибавим: "и дань человечеству". Кто благотворения свои облекает радужной
завесой тайны, тот подлинный друг человечества; тот знает, как тяжело
иногда принимать и руке и сердцу!
Князь Багратион сердечно любил Москву, и она усыновила его любовью. Всем
известно, что 1805 напечатано было в ведомостях, что при отступлении от
Браунау к Ольмюцу Багратион оставлен был на жертву для охранения
отступавших русских войск. Ему угрожала целая армия Мюрата. Но тут догадка
русская и язык французский спасли наших. Все офицеры, знавшие по-французски
в то самое время, когда Багратион проманивал Мюрата мнимыми переговорами и
пользуясь темнотой ночи, став перед рядами, двинулись сквозь ущелья и на
вопрос французов: "Кто идет?-вскрикнули по французски: "наши! Laissez-nous
passer; пропустите! Отклик французский выручил русских из беды. Раздалось в
обеих столицах:
Велик На-по-ле-он;
то есть: на поле.
Баг-ра-ти-он;
то есть: вождь побед.
А когда герой 1806 года приехал в Москву, тогда Английский клуб, избрав
представителем своим Ивана Петровича Архарова, барина радушного и
речистого, и присовокупя к нему несколько почетных членов, отправил их к
князю послами приглашать на пир любви и благодарности. И был пир! И гремело
ура! И как с тех дней оно со многими отгремело? Багратион, богатырь
суворовский, не выдержал бы предводительства отступления. Жалость боролась
в сердце его с отвагой. Он плакал по Смоленску, плакал по Москве и после
битвы Бородинской писал к своим: "Мы не выдадим Москвы". Для перенесения
бремени отступления бог послал Барклая-де-Толли. И у Барклая жалостливое
было сердце. Но он скрепил его, отдал себя на суд провидения и довел полки
до Кутузова. Между тем неприятель предупрежден на всех дорогах.
Усиленный отряд Милорадовича спешит к Вязьме. Все войско Донское летит
опережать нашествие, истреблять мосты, переправы и усеивать гибелью каждый
его шаг.
В то же почти время полки, бывшие сперва в Сербии, а потом расположившиеся
в Дубно, с генералом Лидерсом шли на Владимир.
В то же почти время сближаясь с Гродно и Вильно, адмирал Чичагов
приготовлял легкий отряд к открытию войска графа Витгенштейна. Все или
разило или соединялось. Отряды Шепелева и графа Ожаровского спешили к
Ельне.
Октября восемнадцатого быстрым, отважным, дружным искусным действием графа
Орлова-Денисова и партизанов Сеславина, Давыдова и Фигнера взят был в плен
целый французский корпус. "Победа сия,-сказано в военных известиях 1812
года,-тем более знаменита, что в первый раз в продолжении нынешней войны
неприятельский корпус сдался нам".
Громки были подвиги наших русских и истинно русских партизан! Громки были
подвиги и других отрядов, но отряды, действовавшие под Ригой, как будто бы
заслонены были завесой, тем более, что главное их действие началось в
годину плена московского. Из сих отрядов достопамятнейший отряд
Вельяминова-старшего, первоначально составлявший авангард корпуса графа
Штейнгеля. На равнинах Курляндии не способно было действовать
многочисленной коннице, а потому корпусу графа Штейнгеля, выступившему из
Риги, и предназначено было пройти по правому берегу Двины к Друе. А для
успешного в том действия, надлежало занять неприятеля и выдержать авангарду
сильный, упорный бой, продолжавшийся двенадцать часов на соединении четырех
дорог. Вельяминов и мужественные его сотрудники, поименованные в военных
известиях, выдержали его. Давно сказано и доказано, что от первого
решительного и успешного шага зависят дальнейшие успехи. Корпус Штейнгеля,
отстоянный грудью авангарда, содействовал, как выше сказано и как означено
в военных известиях, к исторжению Полоцка из рук неприятеля. Тем же
корпусом ровно через месяц, то есть октября девятнадцатого, для свободного
действия войска Витгенштейна, оттянут был маршал Виктор. Наконец
Вельяминов, неусыпно наблюдая с отрядом своим за всеми движениями
неприятеля, зоркою предусмотрительностью своей споспешествовал к обороне
рубежей Лифляндии.
Во время еще плена московского маршал Виктор в быстром перелете от стен
Смоленска как будто бы с облаков упал на поприще действий графа
Витгенштейна. Был я тогда на берегах Волги и слышал молву разгульную. Одни
говорили: "У Виктора сто тысяч!" Другие предполагали, что другой Наполеон
подоспел к Наполеону. Но октября девятнадцатого подлинный и мнимый Наполеон
более и более, говоря выражением Карамзина. "заходили в. туманную область
небытия".
22 октября Милорадович под Вязьмой, Паскевич и Чоглоков гонят оттуда
неприятеля штыками. Перновский полк входит с распущенными знаменами и
барабанным боем. Если не ошибаюсь, то Чоглоков был корпусным сопитомцем и
храброго и добродетельного Кульнева.
Вязьма! Эривань! Эрзерум! Варшава! тут целая область истории.
Воспоминание о добре освежает душу и в великом горе жизни. Сердце
отдохнуло. Снова иду вслед за полетом русских полков 1812 года.
Загремел бой и на высотах Дорогобужа, бой упорный. Милорадович ряды свои
принужден был усилить новыми рядами. Наполеоновы полки кипят мужеством,
кладут за него головы, а он бежит.
А между тем занимается заря кровавая битвы Березинской. Наступает развязка
той великой трагедии, о которой Наполеон говорил Нарбону перед битвой
