- Страшно, Саша. Кто тебя ждет в Германии? Что ждет? Все заново
начинать?
- Почему, ты говоришь "тебя"? А ты, если мы поедем?
- Мне уж куда поближе, за околицу, где мама твоя лежит.
- Как по-немецки "не говори глупости"?.. То-то... Ладно, мы еще к
этому разговору вернемся.
- Только подумай хорошенько, не торопись...
Через сутки сын улетел. В долгом неизбежном одиночестве Тюнена
поселилась нежданная жилица - тревога. В бессонные ночи он затевал
беззвучные мысленные диалоги с сыном, с невесткой Мартой, с самим собой.
И сейчас, получив письмо из Мюнхена, твердо решил: сыну о нем - ни
слова, понимал, в какую сторону оно может повернуть решение Александра. В
душе надеялся, что вернувшись к себе в Дудинку, сын в работе, в заботах,
среди знакомых людей поостынет, задвинутся за шторочку будней и виденное у
германского посольства и услышанное в Поволжье, в Марксе. Да и Марта может
не согласится... И дай Бог...
Теперь фотография, которую прислал этот Анерт из Мюнхена. Интересно
не только то, что на ней запечатлен отец, но и то, что рядом с ним
какой-то Борис Иегупов. Время повыдуло из памяти многое, что было вроде
недавно - пять-десять лет назад, но почему-то запасливо сохранило пустяки
из далекого почти нереального уже детства: искореженные булыжники
мостовых, поросшие лопухами кюветы, где в теплой пыли, нахохлившись,
квочка прикрыла желтые цыплячьи тельца и подозрительно вертела по сторонам
головой; из школы спешит домой аккуратный мальчик в матросском костюмчике
- Георг Тюнен; он минует улицу Благовещенскую, на углу, где заворачивает
на Большую Успенскую - остекленная дверь из темного дерева, это вход в
"фотографию Иегупова"; хотя она уже давно государственная, однако жители
называют ее по имени прежнего владельца. Но имелся и еще один Иегупов. В
1941 году, когда из Старорецка вывозили немцев, среди конвойных, вертелся
хромой парень в штатском, было ему чуть за двадцать. Когда их привезли в
Казахстан, к месту, конвойные куда-то исчезли, а парень этот остался в
Энбекталды, был кучером на пролетке, возившей местного начальника НКВД, а
жил во дворе НКВД в каморке глинобитного флигелька; не имел в Энбекталды
ни родных, ни знакомых, и потому быть может подружился с ним, Георгом
Тюненом - земляком и почти ровесником, Тюнен был старше его всего на год.
Звали паренька Антон Иегупов. Позже Тюнен узнал, что отец Антона и был
владельцем фотосалона. В 1918 году трехмесячный Антон остался сиротой,
родители умерли от тифа.
Еще Тюнен помнил, что в их эшелоне было три товарных вагона, в
которых везли из самого Старорецка каких-то лошадей, Антон и еще два
пожилых мужика были при них конюхами.
Из Энбекталды Антон уехал в 1949 году в Старорецк к какой-то
родственнице. Все эти годы они переписывались, но с каждым десятилетием
все реже и реже, к нынешнему времени получали друг от друга одно-два
письма в год, а случалось, что и через раз...
И сейчас Тюнен решил не только написать приятелю, но и, пересняв,
отправить фотографию: вдруг этот Иегупов на ней - отец Антона, а у Антона
может и нет такого снимка, то-то будет человеку приятно, память.
Тюнен достал из старого иссохшего комодика общую тетрадь, выдрал
двойной листок в клеточку, в шариковой ручке паста застыла, давно не
пользовался, и он повертел стержнем над пламенем спички, почеркал
штришками по белому полю газеты и приступил к сочинению письма. Излагал
все обстоятельно - и про сообщение Анерта из Мюнхена, и про фотографию,
копию с которой посылает, и что это должно остаться в секрете, только
между ними (главное, чтоб сын Александр не знал), объяснил при этом
мотивы.
Послание это Тюнен отправлял заказным "до востребования", как и
просил Антон, поскольку в одном из последних писем сообщал, что дом их
должны ставить на капремонт, это на год-два, а куда переселят, он покуда
не знает. Написав письмо, Тюнен отправился к знакомому фотографу, чтобы
снять копию со снимка...
3
Левин сидел у себя в кабинете, заполнял какие-то анкеты, необходимые
для собеса. Стол его был прибран, никаких бумаг, как прежде. На сейфе
стояла радиоточка, "Маяк" передавал последние известия. На отдельном
столике были разложены стопками писчая бумага, жесткие папки с надписью
"Дело", мягкие папки с надписью "Надзорное производство"...
В одиннадцать, как и условились, пришел Михальченко. Высокий,
сильный, в стеганой синей куртке, где каждый квадрат словно был накачан
воздухом, отчего Михальченко казался еще выше и необъятней. Левин обратил
внимание, что лицо бывшего капитана обрамляла уже заметная русая борода,
раньше тот всегда был гладко выбрит.
Михальченко протянул правую, здоровую руку, снял куртку и кепку,
повесил на вешалку, пригладил сперва, а потом чуть взбил густые волосы и
проходя мимо столика, указал на стопки папок:
- Запасец, смотрю, большой. На сколько пятилеток? - засмеялся, садясь
обок Левина.
- Это уже наследство для будущего хозяина кабинета... Жирком
обрастаешь, Иван.
- Жена откармливает за все годы, - он положил большие руки на стол, и
Левин увидел полураспрямленные пальцы левой - сухой мертвенной белизны, с
неестественно выпуклыми одеревеневшими синюшными ногтями.
- Как рука? - спросил Левин.
- Упражняю, хожу на массаж. Немного расшевелил... Когда уходите, Ефим
Захарович?
- Дело в суде пройдет.... надеюсь гладко, тогда уж... Ну, выкладывай.
- Я по вашу душу, Ефим Захарович.
- Это в каком смысле, Иван?
- Два года, как я возглавляю частное сыскное агентство "След". Может,
слышали?
- Слышал. Получается?
- Неплохо. Расширяемся мы. Мне нужен хороший криминалист.
- Стар я, Иван.
- А здесь пахать - молоды? Вас ведь областной уломает еще
годик-другой погорбатить на государство!
- Уже не уломает.
- Мы вас будем беречь, как реликвию, - засмеялся Михальченко. -
Обещаю!
- Хорошо, Иван, я в общем понял. Подумать надо.
- Тогда все, - Михальченко поднялся. - Жду вашего звонка... Только не
тяните, ладно? - он вышел.
Предложение Михальченко никак не задело Левина. Он отнесся к нему,
как к некой детской забаве, в которой ему, пожилому человеку, участвовать
несолидно.
4
Был уже апрель. Смелее поигрывал теплый гладкий ветерок. Деревья
стряхивали с себя тощие прошлогодние коричнево-серые стручки, на их месте
вот-вот могли засветиться зеленые зрачки почек. На пригорках, облитых
солнцем, стелился легкий прозрачный пар.
По высохшему уже шоссе с обновленной разметкой в сторону Старорецка
шло сплошное гудение - поток машин: "Волги" и "Жигули", "Вольво" и "БМВ",
"Мерседесы" и "Тойоты". Жителям города не надо было объяснять в чем дело:
дважды в году - в апреле и сентябре - в Старорецк съезжались покупатели на
традиционный международный аукцион лошадей. Проводился он в закрытом
манеже, построенном после войны заново, поскольку прежний сгорел в 1941
году во время бомбежки. На аукцион выставлялось наше валютное добро:
орловские и русские рысистые, ахалтекинцы, арабские, терские, тракенские,
англо-кабардинские красавцы. Пусть не все они выросли на Старорецком
конном заводе, а вот к аукциону готовились здесь...
В потоке машин двигался небольшой дизельный "фольксваген" Матиса
Шоора, главного редактора германского иллюстрированного журнала "Я -
жокей". Шоор был не новичок здесь, ехал не впервые. Его журнал неплохо
зарабатывал на рекламе Старорецкого аукциона, часто выступая посредником
между заводом и содержателями богатых конюшен...
Машину Шоор вел сам. Как всегда в эту поездку он вез
мастера-фотографа. Ехал он сейчас как почетный гость по приглашению
дирекции аукциона. В этот раз предполагалась демонстрация лошадей не
только для бегов и скачек, но и для прогулок, цирка, спорта, парадных
троечных запряжек с коренником рысистой породы и двумя пристяжными
верховых пород, да еще подбор "троек" по мастям - гнедые, рыжие, серые,
серые в яблоках, вороные... И потому у Шоора, не только любителя, но и
знатока лошадей, настроение было хорошее. Шоор неплохо говорил по-русски,
с директором конного завода много лет поддерживал добрые отношения. Он
знал, что ему и фотографу уже заказаны хорошие номера в прекрасном
гостиничном комплексе, выстроенном финнами, часть валюты за комплекс внес
коннозавод.
У окошечка администратора Шоор весело поднял руку, приветственно
пошевелил пальцами, и тут же услышал в ответ от немолодой женщины с хорошо
уложенными седеющими волосами:
- С приездом, господин Шоор! Рады вас снова видеть у нас, -
улыбнувшись, она взяла его паспорт...
Они поселились, как всегда, в тех же смежных номерах, соединяющихся
внутри дверью.
Шоор приехал в Старорецк за двое суток до официального открытия
аукциона. Во-первых, чтобы в спокойной обстановке сделать съемки,
заключить новый контракт, поскольку в июне истекал срок предыдущего.
Учитывая возросший тираж журнала, который в прошлом году был куплен новым
владельцем - Густавом Анертом, и то, что теперь издание будет не только на
немецком, но и на английском и французском языках, пойдет в розницу и по
подписке в некоторые англои франкоязычные страны, сумма контракта
возрастает. Шоор надеялся, что это не испугает директора завода, человека
умного, предприимчивого, умеющего заглядывать на несколько лет вперед.
Во-вторых, было у Матиаса Шоора и приватное дело в Старорецке. Владелец и
издатель журнала "Я - жокей" Густав Анерт попросил Шоора попытаться
разыскать следы своего дядьки, - оберста вермахта Алоиза Кизе, погибшего в
Старорецке при странных обстоятельствах в 1948 году в лагере
военнопленных...
Приняв душ и поменяв сорочку, Шоор позвонил в дирекцию завода.
- Фрау Света? Здравствуйте! Матиас Шоор... Да-да... Спасибо, - узнал
он голос молоденькой симпатичной директорской секретарши. - Только что...
Да-да... Уже очень отдохнул... Вы же помните, как вы меня назвали:
"Господин не терять времени"... Спасибо, соединяйте... Хелло, господин
Орлов, это Шоор... да... Благополучно... Хотелось бы сегодня... Знаю, у
вас, как это вы говорите, "сумасшедший день"... Какое-то любое ваше
время... Годится... - он посмотрел на часы. - В восемнадцать зеро-зеро...
Мой номер сто и восемь. До встречи...
Шоор удовлетворенно поднялся с кресла, распахнул балконную дверь -
накурили. Деловая часть их встречи прошла неплохо. Сложив стопочкой свои
экземпляры документов, привезенных Шоором, директор всунул их в прозрачную
целлофановую папочку с изображением в левом верхнем углу золотым петушком
в рамочке.
- Я думаю, мои коллеги возражать не станут, - сказал директор. -
Надеюсь, к вашему отъезду все подпишем.
- Да-да, это будет хорошо. - Шоор прошел в угол комнаты, где на
специальной раскладной подставке стояла сумка. Раскрыв ее, он достал
высокую коробку. - Вашему внуку, - подошел он к директору. Шоор знал, что
подарки этому человеку можно вручать только после завершения дела.
Директор придерживался надежной старой морали. Они с Шоором были
ровесниками, обоим за шестьдесят, оба воевали, но никогда, по молчаливому,
не объявленному уговору, разговоров на эту тему и выяснений не заводили.
- Что на этот раз? - спросил директор, разглядывая красивую коробку.
- Авторалли.
- Спасибо, то-то будет радости.
- Ребенок должен иметь радость. - Шоор знал, что никаких подношений,
