Они что-то толковали ему на своем варварском наречии,
перемежая речь знаками и несколькими латинскими словами:
- Там... идти.. гость... ты!..
Они показывали в сторону поселка, и Марк Юний сообразил,
что кто-то хочет его видеть. Уж не его ли римские родичи? - с
горькой иронией подумал он. На полпути к поселку он увидел
этого гостя. Его походная одежда была нездешней - по виду, это
был, скорее, выходец из пределов империи. Так и есть -
незнакомец оказался торговцем, греком из Малой Азии, но,
однако же, с римским гражданством.
- Ничтожный Иппократ приветствует Марка Юния Криспа! -
поднял он руку еще за дюжину шагов в шутливо-торжественном
салюте.
Изгнанник Марк Юний, конечно, обрадовался бы этой
встрече - хоть и не ровня, но человек из его мира: можно
передать письмо на родину, узнать новости, отвести душу в
беседе. Ему же, безымянному изгнаннику-дзианганцу, все это
было безразлично. Иппократ, похоже, был если не обижен, то
удивлен столь холодным приемом, но, видимо, приписал это
меланхолии, владеющей изгнанником. Он объяснил Марку Юнию:
- Мы гостили у... - грек тонко усмехнулся,- у царя Брода,
от него-то я и узнал о твоей горестной ссылке, Марк Юний. Я
решил непременно заглянуть к соотечественнику. Через полгода я
вернусь в Рим и смогу передать все твои пиьсма, если только ты
не ожидаешь какой-то иной возможности, более быстрой, чем эта.
Всегда буду рад помочь, чем могу, члену благородного дома
Криспов... К сожалению, Юний, я, увы, не могу усладить твой
слух свежими новостями - я сам уже несколько месяцев как из
империи.
- Благодарю,- вяло отвечал Юний. - Нет, я не стану
посылать никаких писем.
Иппократ недоуменно хмыкнул.
- Понимаю, понимаю, эта глушь, конечно, навевает страшную
тоску,- проговорил он. - На этот случай могу предложить
кое-какое средство... - грек сделал паузу. - Можно сказать, я
нарочно приехал, чтобы снабдить тебя им, Марк Юний.
- Что же это? - без интереса спросил Юний - он было
подумал, что речь пойдет о каком-нибудь наркотике.
- У меня с собой большой свиток элегий Овидия,-
значительно проговорил Иппократ. - Что может лучше утешить в
печали, как не сознание, что кто-то другой разделяет ее с
тобой? Представь, Юний,- у меня чуть ли не все его
киммерийские стихи - ну, те скорбные элегии, что он написал в
ссылке в своей Скифии.
- Да? - равнодушно переспросил Марк Юний. Те, кто в
Дзиангаутси обрабатывал его память, очевидно, не были слишком
добросовестны: он не мог вспомнить про этого самого Овидия
ничего путного - кажется, это был один из известных поэтов в
этом дикарском Риме.
- Я уступлю задешево,- поторопился добавить грек, неверно
истолковав равнодушие Марка Юния. - Прости, не могу подарить
их тебе, все-таки я торговец, а не меценат.
Марк Юний сделал неопределенный жест. Грек снова хмыкнул:
- Странно, мне сказали, что ты тоже поэт. Не ожидал
такого м-м... безразличия.
- Сколько ты хочешь? - спросил Марк Юний - в конце
концов, почему бы не ознакомиться с опусами местных
стихотворцев, подумалось ему.
Глаза грека заблестели, и он сторговал неплохую, по его
мнению, цену. Дзианганец помнил, что у него с собой есть
какая-то сумма местных денег - много или мало, он не
представлял, их хранила Брета где-то в тайнике - на черный
день для него, Юния. Как он и предполагал, денег из тайника
оказалось вполне достаточно, чтобы сделать покупку,- а еще он
купил кое-что для Бреты и детей - нож мальчику и медное
зеркальце для девочки. Остаток дня Ипполит надоедал Юнию своей
болтовней и остался ночевать в поселке - к счастью, не у Марка
Юния, там было тесно. Прощаясь утром, Ипполит вновь спросил
Юния:
- Может, мне все же что-то передать твоим на родине, Марк
Юний?
Дзианганец подумал, что для этого греку пришлось бы
проделать слишком далекое путшествие, и криво усмехнулся.
Внезапно у него мелькнула сумасшедшая мысль, что этот торговец
никакой не Ипполит, а соглядатай императора Дзиангаутси. Может
быть, властелин сжалится, узнав о горестной доле изгнанника?
Снова криво улыбнувшись, Марк Юний сказал:
- Что ж, передай там на моей родине, что изгнанник Марк
Юний Крисп не может вспомнить своего имени.
Ипполит скорчил удивленную физиономию:
- Не может вспомнить своего имени?
- Да, именно так и скажи,- подтвердил Юний.
Грек развел руками и обещал. Если он действительно из
Дзиангаутси, то Марк Юний сказал достаточно: он дал знать, что
вспомнил свою настоящую родину и что томится по ней и
страдает. Еще бы не страдать - как мог он, дзианганец и
чудослов, жить, не зная своего имени? Уже одно это было
пыткой, не говоря про саму ссылку. А впрочем,- снова загрустил
Марк Юний,- пустые надежды. Какой там инспектор из
Дзиангаутси! О нем забыли и думать, Марк вспомнил уже
достаточно, чтобы не сомневаться: никто из его приятелей и
покровителей не станет о нем терзаться настолько, чтобы
ставить под удар свое положение при дворе из-за какого-то
изгнанника. Нет, Дзиангаутси уже потеряна...
Мешок со свитками стихов Марк Юний закинул куда-то на
чердак за стреху и так и ни разу не развернул ни единой
элегии - у него пропала охота к тому после ухода грека. Лишь
недели через три сын Бреты полез на чердак и уронил эти
свитки. Они с девочкой хотели было растопить огонь в печи
этими элегиями, но Брета заметила и спросила прежде Марка
Юния. Он хотел было уже согласиться, но любопытство толкнуло
его кинуть взгляд на эти писания.
Вот и шестую весну среди гетов, в шкуры одетых,
У киммерийских границ выпало мне отбывать...
- прочитал он начало одного из стихотворений. Он уже не
мог оторваться и дочитал до конца. Потом он прочел вторую
элегию, потом взял мешок рукописей и ушел с ним к реке, к
своему камню и там сидел до вечера, читая и перечитывая стихи
варварского поэта. Нет, он не был особенно впечатлен -
искусство этого мира было, конечно, столь же дикарским, как и
все остальное. Можно ли было это сравнивать с фантоматикой
Дзиангаутси, с изощренным чудословием диадзиалей империи или
переливами умельцев звуковых облаков! Но грек-торговец
оказался прав в другом: судьба, печаль и обида этого Овидия,
дзианганец не мог не признать этого, были весьма сходны с тем,
что испытывал он сам.
Не о возврате молю...
сделай изгнанье мое не столь суровым и дальним!..
Да, вот и он мысленно взывал теперь о том же, готовый
славословить и даже откровенно низкопоклонствовать перед
троном. Вот бы его вернули хотя бы на Карсу, планету, что
стала на языке дзианганцев синонимом глухомани! Да, да, все
в точности сходится... Или вот это:
Чаще пиши - и сотни причин победишь, чтоб отныне
Мне не пришлось искать, чем тебя оправдать.
Это тоже было знакомо Марку Юнию - он ломал ночами
голову, гадая, пытаются или нет его друзья хотя бы как-то
снестись с ним, если уж не вернуть в Дзиангаутси. Он перебирал
причины, по которым могла бы не удаться попытка отыскать его
или дать ему знак, гадал, кто из друзей мог бы быть
настойчивей в том... что говорить... все вы одинаковы, друзья
мои, хоть в Римской империи, хоть в галактической... А
интересно, что же произошло с этим Овидием? Простили его или
он так и окончил свои дни в ссылке? Юний пожалел, что не
расспросил торговца-грека.
Эти стихи что-то изменили. Марк Юний начал немного
интересоваться происходящим вокруг и даже иногда выбирался
вместе с Кином, сыном Бреты, на охоту в лес. В основном,
конечно, охотился мальчишка - Юний больше разглядывал природу,
деревья, травы, птиц и стрекоз. Но как-то раз и дзианганец,
пульнув из самострела почти наугад, добыл дикую утку,-
впрочем, плавал за ней опять же Кин. В таких походах он
поневоле, чтобы как-то объясняться с мальчиком, кое-что выучил
из языка селения, а мальчик нахватался римских слов, вот на
этой тарабарщине они и разговаривали.
Как-то в этих скитаниях по окрестностям, не так далеко от
деревни, они очутились вблизи одного странного сооружения,
наполовину каменного, что было диковинкой для народа Брода и
Граба. Кин объяснил, что это древнее капище, святилище предков
его рода. Мальчик испытывал суеверный ужас перед этим местом.
Юний понял его так, что мало кто из селения Граба бывает
здесь,- святилище было почти заброшено.
- Как же так,- возразил Юний,- я вижу дым!
Над крышей капища, действительно, курился в небо
небольшой дымок, показывая, что на алтарь, вероятно, как раз
возложена жертва.
- Это редко,- возразил Кин. - Сюда иногда приходят... -
он произнес незнакомое слово.- Давай уйдем!
Юний не торопился - он, наоборот, хотел заглянуть внутрь.
В этот самый момент дым над святилищем повалил необычно густо
и рывком шарахнулся в сторону Марка Юния. У дзианганца
зазвенело в ушах и закололо в кончиках пальцев рук, а вслед за
тем в этом дыме показалось лицо: седобородый старик с
пронзительным взором необычайно молодых глаз. На миг Марком
Юнием овладело чувство, что этот старик положил его себе на
ладонь, как какую-нибудь букашку, и бесцеремонно разглядывает.
Юний дернулся - и как будто вышел из забытья. Никакого лица и
завесы дыма перед ним не было, но все же Юнию стало не по
себе, а попросту сказать - по-настоящему жутко, и он вместе с
Кином поспешил прочь.
Вечером он расспросил Брету об этом загадочном святилище.
Та подтвердила слова сына. Брод и Граб не одобряли памяти о
старых богах, однако же, и не разрушали капища. Когда-то в
древности это было одним из великих святилищ предков Бреты,
здесь жили великие волхвы и происходили великие действа. Но
теперь, с упадком древнего союза племен, редко-редко кто-то из
пришлых друидов или волхвов посещал капище и совершал там
обряды,- очевидно, в пределах их собственного мира память о
нем еще как-то теплилась.
- Сейчас там живет Зар, уже целый год,- сказала Брета. -
Он великий кудесник.
- Ты его знаешь? - спросил, заинтересовавшись, Марк Юний.
- Граб не велит нам ходить туда,- уклончиво отвечала
женщина. Она улыбнулась. - Но я знаю, что он лечил у Зара свою
грыжу.
Дзианганец вспомнил об одном враче-геронтологе в
Дзиангаутси: иные из коллег обличали его перед троном как
шарлатана, однако, как гласила молва, тайком проходили у него
циклы оздоровления. Что ж, люди везде одинаковы,- невольно
подумал он.
Осенью, только собрали ячмень, Брод пригласил Юния к себе
на праздник урожая. Марк Юний видел такой в деревне Граба и не
испытывал большого любопытства. Однако Кин горел желанием
сопровождать Юния, и тот отправился к Броду.
Праздник отличался большей роскошью и многолюдьем
сравнительно с тем, как это было у Граба, оно и понятно, все
же это было селение вождя. Но главное, тут состоялся ритуал -
с благодарственным воскурением тука богам и предкам, с
возлиянием в огонь пива и греческого вина, со всеобщим
молением - и с последующей вакханалией, а вернее уж,
сатурналией, ведь дело, как-никак, было по осени. Так или
иначе, все ели, пили, плясали, парни помоложе любились с
девушками,- в общем, шло обычное варварское гуляние.
Но не это, конечно, поразило Марка Юния. Еще до начала
обрядов он заметил близ жрецов племени одного старика, чье
лицо показалось ему знакомым.
- Это Зар, из нашего капища,- на ухо шепнул Кин.
Юний вздрогнул - он в этот лишь миг сообразил, что лицо
Зара было тем самым, что испугало его тогда, явившись в дыму
святилища. Как будто Зар и не выделялся среди волхвов Брода,
но только на беглый взгляд: наблюдая внимательно, Марк Юний
заметил нечто особенное и в самом госте-кудеснике, и в
отношении к нему жрецов. Зар не был среди них старшим и не
распоряжался обрядом, и однако же - чувствовалась какая-то
боязливая почтительность с их стороны.
Затем пошли песнопения, воистину варварские - грубые,
дикие, с резкой чередой падений и взлета суровых сильных
голосов. Юний не разбирал слов и не понимал песен, но ему было
