цыплят, которые были проглочены с молниеносной быстротой.
Возвратясь, доктор нашел только кучу костей, обглоданных так
здорово, будто цыплята живьем попали в гнездо коршунов и их
кости несколько месяцев палило солнце.
Исчезли и военный ликер и три бутылки вина. Исчезли в
желудках пациентов плитки шоколада и пачка сухарей. Кто-то даже
выпил флакон лака для ногтей из маникюрного набора, другой
надкусил приложенную к зубной щетке зубную пасту.
Почувствовав, что гроза миновала, доктор Грюнштейн опять
принял боевую позу и произнес длинную речь. Куча обглоданных
костей утвердила его в мысли, что все пациенты неисправимые
симулянты.
-- Солдаты,-- сказал он,-- если бы у вас голова была на
плечах, то вы бы до всего этого не дотронулись, а подумали:
"Если мы это слопаем, старший врач не поверит, будто мы тяжело
больны". А теперь вы как нельзя лучше доказали, что ни в грош
не ставите мою доброту. Я вам выкачиваю желудки, ставлю
клистиры, стараюсь держать на полной диете, а вы так
перегружаете желудок! Хотите нажить себе катар желудка, что ли?
Нет, ребята, ошибаетесь! Прежде чем ваши желудки успеют, это
переварить, я прочищу их так основательно, что вы будете
помнить об этом до самой смерти и детям своим расскажете, как
однажды вы нажрались цыплят и других вкусных вещей и как это не
удержалось у вас в желудке и четверти часа, потому что вам все
своевременно выкачали. Ну-ка, марш за мной! Не думайте, что я
такой же осел, как вы. Я немножко поумней, чем вы все, вместе
взятые. Кроме того, объявляю во всеуслышание, что завтра пошлю
к вам комиссию. Слишком долго вы здесь валяетесь, и никто из
вас не болен, раз вы можете в пять минут так засорить желудок,
как это вам только что удалось сделать... Шагом марш!
Когда дошла очередь до Швейка, доктор Грюнштейн посмотрел
на него и, вспомнив сегодняшний загадочный визит, спросил:
-- Вы знакомы с баронессой?
-- Я ее незаконнорожденный сын,-- спокойно ответил
Швейк.-- Младенцем она меня подкинула, а теперь опять нашла.
Доктор Грюнштейн сказал лаконично:
-- Поставьте Швейку добавочный клистир.
Мрачно было вечером на койках. Всего несколько часов тому
назад в желудках у всех были разные хорошие, вкусные вещи, а
теперь там переливался жиденький чай с коркой хлеба.
Номер двадцать один у окна робко произнес:
-- Хотите верьте, ребята, хотите нет, а жареных цыплят я
люблю больше, чем печеных.
Кто-то проворчал:
-- Сделайте ему темную!
Но все так ослабели после неудачного угощения, что никто
не тронулся с места.Доктор Грюнштейн сдержал слово. Днем
явилось несколько военных врачей из пресловутой врачебной
комиссии. С важным видом обходили они ряды коек, слышны были
только два слова: "Покажи язык!" Швейк высунул язык как только
мог далеко; его лицо от натуги сморщилось в глупую гримасу, и
он зажмурил глаза.
-- Осмелюсь доложить, господин штабной врач, дальше язык
не высовывается.
Тут между Швейком и комиссией разгорелись интересные
дебаты. Швейк утверждал, что сделал это замечание, боясь, как
бы врачи не подумали, будто он прячет от них язык.
Члены комиссии резко разошлись во мнениях о Швейке.
Половина из них утверждала, что Швейк -- "ein bloder Kerl"/
Идиот (нем.)/, в то время как другая половина настаивала на
том, что он прохвост и издевается над военной службой.
-- Черт побери! -- закричал на Швейка председатель
комиссии.-- Мы вас выведем на чистую воду!
Швейк глядел на всю комиссию с божественным спокойствием
невинного ребенка.
Старший штабной врач вплотную подступил к нему.
-- Хотел бы я знать, о чем вы, морская свинья, думаете
сейчас?
-- Осмелюсь доложить, не думаю ни о чем.
-- Himmeldonnerwetter!/ Черт побери! (нем.)/-- заорал один
из членов комиссии, бряцая саблей.-- Он таки вообще ни о чем не
думает! Почему же вы, сиамский слон, не думаете?
-- Осмелюсь доложить, потому, что на военной службе этого
не полагается. Когда я несколько лет назад служил в Девяносто
первом полку, наш капитан всегда нам говорил: "Солдат не должен
думать, за него думает его начальство. Как только солдат
начинает думать, это уже не солдат, а так, вшивая дрянь, шляпа.
Размышления никогда не доводят..."
-- Молчать! -- злобно прервал Швейка председатель
комиссии.
-- У нас уже имеются о вас сведения. Der Keri meint: man
wird glauben, er sei ein wirklicher Idiot.../ Этот молодчик
думает, что ему поверят, будто он действительно идиот...
(нем.)/ Вы вовсе не идиот, Швейк, вы хитрая бестия и пройдоха,
вы жулик, хулиган, сволочь! Понимаете?
-- Так точно, понимаю.
-- Сказано вам молчать? Слышали?
-- Так точно, слышал, "молчать".
-- Himmelhergott! Ну так и молчите, если вам приказано!
Ведь вы отлично знаете, что не смеете болтать.
-- Так точно, знаю, что не смею болтать.
Господа военные переглянулись и вызвали фельдфебеля.
-- Отведите этого субъекта вниз, в канцелярию,-- указывая
на Швейка, приказал старший штабной врач,-- и ждите нашего
распоряжения. В гарнизонной тюрьме ему выбьют из головы эту
болтливость. Парень здоров как бык, симулирует да к тому же
болтает и издевается над своим начальством. Он думает, что мы
здесь только для потехи, что военная служба -- шутка,
комедия... В гарнизонной тюрьме вам покажут, Швейк, что военная
служба -- не балаган.
Швейк пошел с фельдфебелем в канцелярию, по дороге мурлыча
себе под нос:
Я-то вздумал в самом деле
Баловать с войной,--
Дескать, через две недели
Попаду домой.
В то время как в канцелярии дежурный офицер орал на
Швейка, что таких молодчиков надо-де расстреливать, наверху, в
больничных палатах, комиссия истребляла симулянтов. Из
семидесяти пациентов уцелело только двое. Один-- у которого
нога была оторвана гранатой, а другой -- с настоящей костоедой.
Только эти двое не услышали слова "tauglich". Все остальные, в
том числе и трое умирающих чахоточных, были признаны годными
для фронта. Старший штабной врач по этому случаю не преминул
произнести приличествующую моменту речь. Она была сдобрена
самыми разнообразными ругательствами и достаточно лаконична.
Все скоты, дерьмо, и только в том случае, если будут храбро
сражаться за государя императора, снова станут равноправными
членами общества. Тогда после войны им даже простят то, что они
пытались уклониться от военной службы и симулировали. Однако он
лично в это не верит и убежден, что всех их рано или поздно
ждет петля.
Молодой военный врач, чистая и пока еще не испорченная
душа, попросил у старшего штабного врача слова. Его речь
отличалась от речи начальника оптимизмом и наивностью. Говорил
он по-немецки.
Он долго рассусоливал о том, что, дескать, каждый из тех,
кто покидает лагерь и вернется в свой полк, должен быть
победителем и рыцарем. Он убежден, что они сумеют владеть
оружием на поле брани и быть честными людьми всюду: и на войне
и в частной жизни; что они будут непобедимыми воинами и никогда
не забудут о славе Радецкого и принца Евгения Савойского, что
кровью своей они польют необозримые поля славы австрийской
монархии и достойно выполнят миссию, возложенную на них
историей. В отважном порыве, не щадя своей жизни, под
простреленными знаменами своих полков, они ринутся вперед к
новой славе, к новым победам...
В коридоре старший штабной врач сказал этому наивному
молодому человеку:
-- Послушайте, коллега, смею вас уверить, что старались вы
зря. Ни Радецкий, ни этот ваш принц Евгений Савойский не
сделали бы из этих негодяев солдат. Как с ними ни говори, их
ничем не проймешь. Это -- шайка!
Глава IX. ШВЕЙК В ГАРНИЗОННОЙ ТЮРЬМЕ
Последним убежищем для нежелавших идти на войну была
гарнизонная тюрьма. Я сам знал одного сверхштатного
преподавателя математики, который должен был служить в
артиллерии, но, не желая стрелять из орудий, "стрельнул" часы у
одного подпоручика, чтобы только попасть в гарнизонную тюрьму.
Сделал он это вполне сознательно. Перспектива участвовать в
войне ему не улыбалась. Стрелять в неприятеля и убивать
шрапнелью и гранатами находящихся по ту сторону фронта таких же
несчастных, как и он сам, сверхштатных преподавателей
математики он считал глупым."Не хочу, чтобы меня ненавидели за
насилие",-- сказал он себе и спокойно украл часы. Сначала
исследовали его психическое состояние, и только после того, как
он заявил, что украл часы с целью обогащения, его отправили в
гарнизонную тюрьму.
В гарнизонной тюрьме многие сидели за кражу или
мошенничество. Идеалисты и неидеалисты. Люди, считавшие военную
службу источником личных доходов: различные бухгалтеры
интендантства, тыловые и фронтовые, совершившие всевозможные
мошенничества с провиантом и солдатским жалованием, и затем
мелкие воры, которые были в тысячу раз честнее тех молодчиков,
которые их сюда послали. Кроме того, в гарнизонной тюрьме
сидели солдаты за преступления чисто воинского характера,
как-то: нарушение дисциплины, попытки поднять мятеж,
дезертирство. Особую группу составляли политические, из которых
восемьдесят процентов были совершенно невинны; девяносто девять
процентов этих невинных были осуждены.
Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебный
аппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим
политическим, экономическим и моральным крахом. Ореол былого
могущества и славы оберегался судами, полицией, жандармерией и
продажной сворой доносчиков.
В каждой воинской части Австрия имела шпионов, доносивших
на своих товарищей, с которыми они спали на одних парах и в
походе делили кусок хлеба.
Для гарнизонной тюрьмы поставляла свежий материал также
гражданская полиция: господа Клима, Славичек и К‡. Военная
цензура отправляла сюда авторов корреспонденций между фронтом и
теми, кто остался в отчаянном положении дома; жандармы
приводили сюда старых неработоспособных крестьян, посылавших
письма на фронт, а военный суд припаивал им по двенадцати лет
тюрьмы за слова утешения или за описание нищеты, которая царила
у них дома.
Из Градчанской гарнизонной тюрьмы путь вел через Бржевнов
на Мотольский плац. Впереди в сопровождении солдат шел человек
в ручных кандалах, а за ним ехала телега с гробом. На
Мотольском плацу раздавалась отрывистая команда: "An! Feuer!"
/Пли! (нем.)/ По всем полкам и батальонам читался полковой
приказ об очередном расстреле одного призывного за "бунт",
поднятый им из-за того, что капитан ударил шашкой его жену,
которая никак не могла расстаться с мужем.
А в гарнизонной тюрьме троица -- штабной тюремный
смотритель Славик, капитан Лингардт и фельдфебель Ржепа, по
прозванию "Палач",-- оправдывала свое назначение. Сколько людей
они до смерти избили в одиночках! Возможно, капитан Лингардт и
в республике продолжает оставаться капитаном. В таком случае я
бы желал, чтобы годы службы в гарнизонной тюрьме были ему
зачтены. Славичку и Климе государственная полиция уже зачла их
стаж. Ржепа стал штатским и вернулся к своему ремеслу
мастера-каменщика. Вероятно, он состоит членом патриотических
кружков в республике.
Штабной тюремный смотритель Славик в республике стал вором
и теперь сидит в тюрьме. Бедняге не удалось приспособиться к
республике, как это сделали многие другие господа военные.
Само собой разумеется, что, принимая Швейка, тюремный
смотритель Славик бросил на него взгляд, полный немого укора.
