А бутербродов поешь?
Неохота. Я ничего не хочу.
Папа пошел с лопатой обратно.
Чего ты ей хочешь делать? спросил я.
Туннель рыть, сказал он, свернул за сугроб, блеснув лопатой, и скрыл-
ся из виду.
Я хотел его окликнуть, но вспомнил его ухмылку и раздумал. Саймон бил
копытом. Я поплотнее закутался в одеяло. Я ему не верил. Только в первую
секунду поверил, когда он сказал. Это была шутка. Мне не до шуток в та-
кой мороз. Зачем ему лопата. Нет смысла откапывать лошадь. Ясно же, что
не Педерсена лошадь.
Бедный Саймон. Он лучше их. Бросили нас на морозе.
В санях папа не вспомнил про лопату. Я мог с ней искать бутылку. Это
тоже была шутка. Папа сидел и думал, как смешно ковыряется Йорге в сне-
гу. Посмотрим, вспомнит ли про лопату. Смешно будет, если Йорге не
вспомнит, думал он, сидя в одеяле и вертя головой, как курица. Когда
вернемся домой, наслушаешься этого рассказа до тошноты. Я опустил голову
и закрыл глаза. Ладно. Мне все равно. Я согласен на это, лишь бы сог-
реться. Но все, наверно, не так. Папа тоже забыл про лопату, как я. Бу-
тылка была ему очень нужна. А теперь ее нет. С закрытыми глазами было
холоднее. Я попробовал думать о нижнем белье и о девушках из журналов.
Шею у меня свело.
Тогда чья это лошадь?
Я решил еще посидеть с закрытыми глазами, посмотреть, смогу ли. Потом
раздумал. В глаза мне хлынул поток света. Ярче, чем снег, и такой же бе-
лый. Я открыл глаза и выпрямился. Когда сидел с опущенной головой, она
кружилась. Все расплывалось. Было много синих линий, и они двигались.
Узнали они лошадь или нет? Может быть, это лошадь Карлсона, а может,
и Шмидта. Может, это Карлсон был в желтых перчатках или Шмидт, а
мальчишка вернулся из хлева, не зная, что Карлсон пришел, и вдруг увидел
его на кухне с ружьем в руках - а такое могло быть, если пришел Шмидт, -
и мальчишка испугался и убежал, потому что не понял, как это в такую ме-
тель до них мог добраться Шмидт или Карлсон, если это были они, поэтому
мальчишка испугался и убежал и добрел до наших яслей, а там его засыпало
снегом, и утром его нашел Ханс.
А мы все были дураками. Особенно Ханс. Я поежился. Холод засел у меня
в животе. Солнце скатывалось к западу. Небо вокруг него было дымчатое.
Ложбины за некоторыми сугробами синели.
Он бы так не испугался. Зачем Карлсону или Шмидту выходить в метель.
Если кто-то заболел, они ближе к городу, чем Педерсены и чем мы. В такую
погоду дорога для них трудная. Они бы не захотели, чтобы их застигла ме-
тель. Но если лошадь краденая - у кого ее можно было украсть, кроме
Карлсона и Шмидта, да разве еще Хансена?
Он заходит в хлев до снега, скорей всего ночью, и с лошадьми обра-
щаться умеет. Овсом или сеном выманивает. Удирает. Начинается метель. Он
погоняет, не жалеет ни лошадь, ни себя, пригибается от ветра, пытается
разглядеть изгородь, какую-нибудь примету, дорогу. Доехал до рощи. Мо-
жет, она ему незнакома. Лошадь въезжает в барбарис, вскидывается, падает
на колени; или его сшибает в сугроб низкий дубовый сук, которого он не
заметил, или съезжает с лошади, когда она встала на дыбы из-за колючек.
Лошадь отходит, но недалеко. Потом останавливается - конец ей. А он...
он оглушенный, обветренный, обточенный, как камень в ручье. Он замерз и
устал: снег - та же холодная вода. Ветер воет. Он ослеп. Он голодный,
замерзший, испуганный. Снег сечет ему лицо, обскабливает. Он стоит не-
подвижно, совсем один, на ветру. А потом его засыпает снег. Ветер зака-
тывает настом. Только лопата, разворошив сугроб, или теплый дождь откро-
ют его, лежащего рядом с лошадью.
Я скинул одеяло, спрыгнул и побежал по нашей тропинке, между сугроба-
ми и деревьями, поскальзываясь, круто сворачивая туда и сюда; изо всех
сил старался прогнать оцепенение, а голову все время держал высоко, вни-
мательно глядел вперед.
Возле лошади их не было. Копыто и часть ноги, которую я откопал, ле-
жали у тропинки так, как будто были сами по себе. Как будто их сдуло с
дерева сильным ветром - и я, когда увидел это, испугался. Теперь подул
мягкий ветерок, и я обнаружил, что язык у меня саднит. Следы Ханса и па-
пы шли дальше - к хлеву Педерсена. Возбуждение мое кончилось. Я вспом-
нил, что бросил одеяло в санях, а не накрыл им Саймона. Подумал, не вер-
нуться ли. Папа сказал, туннель. Это, наверно, была шутка. Но что они
делали лопатой? Может быть, нашли его у хлева. А что, если это в самом
деле Шмидт или Карлсон? Я подумал, кого бы мне хотелось больше. По папи-
ному следу я пошел медленнее. И теперь пригибался. Крыша хлева делалась
все больше, небо мглистее; там и сям с макушки сугроба срывалось снежное
облачко, словно его отщипнули, и быстро улетало прочь.
Они и вправду рыли туннель. Они не услышали моих шагов. Они рыли тун-
нель.
Ханс рыл в огромном сугробе. Сугроб крутой дугой тянулся от рощи до
хлева. Он подходил к свесу крыши и натекал на нее, как будто хлева внизу
вообще не было. Казалось, что здесь скопился весь снег зимы. Если бы
сугроб не упирался в рощу, по нему хорошо было бы кататься на санках.
Приставить к крыше лестницу, влезть - и оттуда. Наст на вид был крепкий.
Ханс и папа проделали в сугробе трехметровую нору. Ханс копал, а папа
позади складывал выкопанное кучками. Я прикинул, что до хлева метров
тридцать. Если бы дома и не так холодно, это была бы хорошая игра. Но
целый день займет. Чертовы дураки.
Я подумал... сказал я, и Ханс застыл в туннеле с лопатой на весу.
Папа не обернулся и не остановился.
Помог бы копать, сказал он.
Я подумал... сказал я, и Ханс, бросив лопату вместе со снегом, вышел
из туннеля. Я подумал, что вы не там роете.
Ханс показал на лопату. Давай копай.
Надо в чем-то снег носить, сказал папа. А то уже далеко, черт.
Папа пнул снег и взмахнул руками. Он вспотел, и Ханс тоже. Ужасные
дураки.
Я сказал: вы не там роете.
Хансу скажи. Это он придумал. Любитель покопать.
Ничего подобного.
Нет, вряд ли вы его тут найдете.
Папа усмехнулся. Но и он нас не найдет.
Он никого не найдет, если он там, где я думаю.
Вон что - думаешь. Ханс подошел поближе. Где?
Там, докуда доехал. Мне было все равно, что сделает Ханс. Пусть под-
ходит сколько хочет. В снегу, возле лошади.
Ханс встрепенулся, но папа пожевал губу и мотнул головой.
Может быть, Шмидт или Карлсон, сказал я.
Ни хрена не может быть Шмидт или Карлсон, сказал папа.
Конечно, крикнул Ханс.
Ханс яростно схватил лопату и пронес ее рядом со мной, как топор.
Ханс работал как молотилка, сказал папа.
Вы никогда не кончите.
Да.
Он выше, чем надо.
Конечно.
Тогда зачем вы роете?
Ханс. Ханс хочет.
На кой черт?
Чтобы подобраться к хлеву незаметно.
Почему не пройти за сугробом?
Ханс. Ханс говорит, нет. Ханс говорит, что из верхнего окна он увидит
за сугробом.
Ну и черт с ним.
У него ружье.
А откуда вы знаете, что он наверху?
Ниоткуда. Мы вообще не знаем, есть ли он. Но лошадь-то есть.
Он там, где я сказал.
Нет его там. Это тебе так хочется. И Хансу тоже, а? А его там нет.
Если он там, кого мальчишка видел - привидение?
Я прошел туннель до конца. Все казалось синим. Воздух был мертвый и
сырой. Хорошая была бы забава - кругом меня снег, зернистый и плотный,
таинственность туннеля, игра. Снежный тупик, все приглушено, следы лопа-
ты на стенах. Да, я понимал, что чувствует Ханс. Это было бы чудесно -
зарыться в глубину, исчезнуть под снегом, заснуть не на ветру, в мягких
простынях, в безопасности. Я выбрался наружу. Мы пошли за Хансом, чтобы
ехать домой. Папа с улыбкой отдал мне пистолет.
Мы услышали хруст наста, взрезаемого лопатой, и пыхтение Ханса. Он
орудовал лопатой, как вилами. Вокруг лошади комьями валялся взрытый
снег. Втыкая лопату, Ханс крякал. Потом он стал бить лопатой по снегу,
утрамбовывать его. Потом - срезать наст боком лезвия.
Ханс. Это бесполезно, сказал папа.
Но Ханс продолжал бить лопатой, тыкать и бить, совать ее туда и сюда,
как будто хотел убить змею.
Зря стараешься. Бесполезно, Ханс. Йорге ошибся. Возле лошади его нет.
Но Ханс продолжал, шибче и шибче.
Ханс. Папе пришлось повторить - громко и строго.
Лопата пронзила снег. Наткнулась на камень и звякнула. Ханс упал на
колени и стал разбрасывать снег руками. Увидев камень, он остановился.
Он стоял на коленях в снегу, уставясь на камень.
Ханс.
Паразит. Убил бы его.
Его тут нет, Ханс. Откуда ему быть? Мальчишка видел его не тут, он
видел его на кухне.
Ханс как будто не слушал.
Йорге ошибся. Нету его тут. Точно нету. Не может тут быть.
Ханс схватил лопату, как будто хотел размахнуться ей, и вскочил. Он
поглядел на меня с такой злостью, что я забыл, насколько мне все безраз-
лично.
Надо подумать, что делать, сказал папа. С туннелем не получится.
Ханс не смотрел на папу. Он смотрел только на меня.
Можем поехать домой, сказал папа. Можем поехать домой, а можем риск-
нуть пройти за сугробом.
Ханс медленно положил лопату. За ним потянулась к хлеву узкая тропка.
Ханс, поедем домой, сказал я. Давай поедем.
Я не могу ехать домой, сказал он ровным тихим голосом, проходя мимо
нас.
Папа вздохнул, и мне показалось, что я уже умер.
Часть третья
1
Лошадь Педерсена стояла в хлеву. Папа ее успокаивал. Он гладил ей бок. Он
положил голову ей на шею и шептал на ухо. Она вздрогнула и заржала. Большой
Ханс приоткрыл дверь и выглянул в щелку. Он сделал знак, чтобы папа унял
лошадь, но папа был в стойле. Я спросил Ханса, не видит ли он чего, - Ханс
покачал головой. Я предупредил папу насчет ведра. Он угомонил лошадь. В
ведре лежало что-то похожее на губки. Если это были губки, то они
затвердели. Ханс отвернулся от двери и тер глаза. Он прислонился к стене.
Потом подошел папа и заглянул в щель.
Не похоже, что в доме кто-то есть.
У Большого Ханса сделалась икота. Он вполголоса ругался и икал.
Папа кряхтел.
Теперь лошадь вела себя тихо, а мы дышали осторожно, и если поднялся
ветер и шуршал снегом, то мы этого не слышали. В хлеву было теплее, а
слабый свет мягко освещал сено и дерево. Мы спрятались от солнца, и гла-
за отдыхали на спокойных инструментах и коже. Я прислонился к стене, как
Ханс, и засунул пистолет за пояс. Приятно было освободить руку. Лицо го-
рело, и меня клонило в сон. Можно было сделать нору в сене. Даже если
там крысы, я все равно бы спал рядом с ними. В хлеву было тихо. На сте-
нах висели инструменты и сбруя, на полу лежали мешки и стояли ведра.
Никто не возился в соломе, не шевелился в сене. Лошадь стояла смирно. Мы
с Хансом отдыхали у стены; Ханс набирал в грудь воздух и задерживал его,
и мы оба ждали, что скажет папа, но он не издавал ни звука. Только опас-
но протянувшаяся из-под его ног к ведру полоска белого солнечного света
казалась живой.
Не похоже, сказал наконец папа. Отсюда не поймешь.
Так кто пойдет? подумал я. Это недалеко. И все кончится. Только двор
перейти. Это не дальше, чем переход за сугробом. Оттуда только окна гля-
дят. Если он и был, то ушел, никакой опасности нет.
Он ушел.
Может, и так, Йорге. Но если он приехал на бурой, которую ты нашел,
почему не взял кобылу Педерсена?
Господи, прошептал Ханс. Он здесь.
Может, и в хлеву, мы все равно его не увидим.
Ханс икнул. Папа тихо рассмеялся.
Ну тебя к черту, сказал Большой Ханс.
Я думал, избавил тебя от икоты.
Дай посмотрю, сказал я.
Он, наверно, ушел, подумал я. Тут совсем близко. Он, наверно, ушел.
Его и не было. Совсем близко - но кто перейдет? Сильно прищурясь, я
разглядел дом. С нашей стороны ближе всего - столовая. Веранда была сле-
ва, подальше. Дойти до ближней стены, а потом пробираться под окнами. Он
может увидеть тебя из окна на веранде. Но он же ушел. Однако мне не хо-
