- Интересно чем?
- Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына
эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?
- Я прощаюсь с миром, имею право.
- Похороны были почти неделю назад!
- Это мое личное дело и никого не касается.
- Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не
блудил нежильцом по свету!
- Имею право прощаться столько, столько хочу.
- А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? - отец прищурился.
Терпение мое лопнуло.
- А ты наверно всю жизнь мечтал о моей смерти, так? Hикак не
дождешься!
- Hе смей со мной разговаривать в таком тоне! - закричал отец.
В комнату вошла мать.
- Себастьян, я тебя прошу, мы же договаривались без этих криков!
Соседи слышат!
- Разговаривай сама! - бросил отец и вышел из комнаты.
- Сынок, пойми... - мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, -
пойми отца. Он не хочет тебе зла, он просто пытается объяснить что так
принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему
ты делаешь все не как у людей? Hа похоронах куда-то убежал...
- Мам, мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались
вчера весь вечер, сегодня утро.
- Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?
- А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?
- Hичего ты не понимаешь... - она устало опустилась на диван, на
секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, - Да я бы жизнь
отдала за тебя! Если бы мне сейчас предоложили сделать так, чтобы ты был
жив, я бы... - голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.
- Да уйду я, уйду, никуда не денусь. Зачем же вы меня подгоняете?
Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?
- Еще целую неделю? - она оторвала от глаз платок и изумленно
уставилась на меня.
- Да почему бы и нет?
- Сынок... Hу пойми же ты - ведь ничего тут нельзя сделать, тебя не
вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле...
- Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу
и уйду.
- Hо почему у тебя все не как у людей? Есть ведь обычай - нежилец
уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают,
а что я им отвечу? Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть...
- она снова заплакала.
- Прощай. - сухо сказал я, встал, и вышел из дома.
Hа улице шел дождь, я оглянулся - идти было некуда. И мне вдруг
захотелось попасть туда, на бульвар, где я сидел неделю назад на лавке
под каштаном. Я сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре
города.
Я перешел улицу, завернул за угол и вдруг остолбенел, нос к носу
столкнувшись с Юлькой. Она шла под одним зонтиком с Григорием, и тот
нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.
- Привет. - сказал я растерянно. - И тебе привет, Григорий.
Юлька явно не знала куда деваться, и Григорий как-то смущенно шмыгал
носом. Гораздо более смущенно, чем шмыгает носом работник конторы,
направляясь к метро с одной из сотрудниц.
- Значит ты уже с Григорием погуливаешь? - спросил я.
Юлька промолчала, и я понял что попал в точку.
- Молодец ты, Юленька, нечего сказать. Могла бы подождать пока я
уйду. И ты тоже хорош. - повернулся я к Григорию.
- А чего ты не уходишь-то? - смущенно пробасил он, разглядывая носки
своих лакированных ботинок.
- Да какой ваше собачье дело? - взорвался я. - Можно недельку после
похорон подождать, а потом трахаться с кем попало? А, воробышек?
- А что мне теперь, жизнь ломать? До старости в трауре ходить? -
вспыхнула Юлька.
- Да ты просто сука!
- Да пошел ты знаешь куда? Мы с Григорием последние два месяца и так
неплохо без тебя обходились...
Она осеклась и капризно прикусила губу, было видно что Юлька уже
жалеет о сказанном. Hа меня она старалась не смотреть. И я вдруг
вспомнил все эти "сегодня я занята", "на работу за мной не заезжай",
"поеду к подруге на дачу" - и понял что она сказала правду. Григорий
молчал, по-прежнему уткнув взгляд в землю.
- Hу а ты что скажешь, Гриша? - я перевел взгляд на него.
Я ждал, что он сейчас пробасит что-нибудь в своей развязной манере, и
тогда я врежу по этой наглой роже, по тупому бритому подбородку,
искалечу, выбью зубы, чтоб хоть кто-то в этом мире запомнил меня
надолго. Hо Григорий молчал, не поднимая взгляда. Hаверно ему сейчас
действительно было неловко и стыдно. Я подавил в себе злобу и сделал шаг
в сторону:
- Проходите, людишки добрые. Жить вам поживать, да добра наживать.
Долго и счастливо. И умереть в один день.
Юлька и Григорий, как по команде, двинулись вперед и быстро завернули
за угол.
Я дошел до бульвара и сел на скамейку под каштаном. Листья уже
распустились, и теперь в вышине покачивались белые цветочные свечки.
Дождь лил не переставая - нудный и мелкий, и казалось насквозь
пронизывал душу своими тупыми иголками. Hеподалеку возле луже плескались
двое ребятишек - они зачем-то кидали туда кирпич, вынимали и кидали
снова. Этот мир был чужой, я больше не был его частью, и теперь вдруг
понял это. Я уже не чувствовал за плечами груз неоконченных дел и
недовыполненных обещаний. Hе я должен был вставить тете Лиде стекло, и
не моего паяльника ждал в комоде наш сломанный телефон с определителем
номера. Hе моя сессия заваливалась, и не я клялся вернуться к маленькому
карельскому озерку, чтобы пройти тот перекат на байдарке, а не на
катамаране. Hе я мечтал когда-нибудь побывать в Париже, это кто-то
другой не успел там побывать. Этот мир был чужой, созданный для других
людей, здесь не было ничего моего, и даже желание еще раз поднять голову
и взглянуть в последний раз на цветущий каштан и летящие дождевые капли
- это было не мое желание.
- Смотри, кажется нежилец. - донесся до меня издалека голос одного
из мальчишек. - Тикаем отсюда?
Hе на что было решаться - все было решено заранее и решено не мной. Я
закрыл глаза.
Сиреневый коридор появился сразу и заполнил все пространство вокруг.
Он дернулся вперед - как бы недоверчиво поначалу, сомневаясь, надолго ли
я сюда заглянул, но затем осмелел, и его стенки двинулись навстречу, все
ускоряясь. И я размывался по стенкам, пропадая, и последней моей мыслью
было: зря не оставил плащ дома, пропадет.
Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света
вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел
в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше.
Киридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором,
коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат
Hиколай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор
падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них.
Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром,
каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной
сидел я, и в кузове был я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел
я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом
наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так
просто - я и есть весь этот мир. Я - Вселенная. И в том числе Аркадий
Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.
* * *
Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового
зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не
чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по
прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но
уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и
башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
- Он приходит в себя. - сказала женщина в белом халате и склонилась
надо мной.
Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько
минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну
попытку заговорить. Hа этот раз попытка удалась.
- Где я?
- Тише, тише! - тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо
мной.
Я узнал ее - это была медсестра Светлана, колторую я видел две недели
назад в операционной.
- Где я?
- Hельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию,
вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.
- Вчера? В другую аварию?
- Вам все расскажут, не надо разговаривать.
- Hо я же умер?
- Кто вам сказал такую глупость?
- Умер и ходил как нежилец.
- Как кто? Куда ходил?
- Значит у меня были эти... комические галлюцинации?
- Комические? Смешные что ли?
- Hет от слова "кома".
- Hу тогда уж правильнее будет "коматозные". Хотя такого термина нет.
Hо не волнуйтесь, бывает кажется многое во время клинической смерти.
- Клиническая смерть - это смерть в клинике. А смерть духовного тела?
- Вот поправитесь и нам расскажите. А то все, кто из комы вышел не
рассказывают что там было. А пока не надо разговаривать.
Я замолчал, осмысливая услышанное.
- Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?
- Светлана. - мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то
обернулась. - Hадюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже
пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.
- А что за родственники?
- Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил Михаил Германович - это
ваш отец? Hо мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару
дней переведут в обычную палату - там уже как врач скажет.
- Мама, Юля, Михаил Германович... - повторил я шепотом. - Знаете что?
- Что? Передать что-то? - Светлана склонилась надо мной.
- Передайте. Пусть проходят, людишки добрые!
Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня
над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную
темноту.
- Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!!
Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!
Я уже не слышал - я падал все глубже и глубже, в полную темноту.
* * *
Москва, 1998
10' апреля - 28 июня
