минуя экран или сцену.
И особенно ясно это понимаешь, когда вслушиваешься в
песни, написанные Владимиром Высоцким о войне...
Почему все не так? Вроде все как всегда:
То же небо, опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.
.......................................
Он молчал невпопад и не в такт подпевал
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, - не про то разговор,
Вдруг заметил я: Нас было двое...
Для меня словно ветром задуло костер,
Когда он не вернулся из боя.
...........................................
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло для обоих...
Все теперь одному, только кажется мне,
Это я не вернулся из боя.
На мой взгляд, песня "Он не вернулся из боя" - одна из
главных в творчестве Высоцкого. В ней, помимо интонационной
и психологической достоверности, есть и ответ на вопрос:
почему поэт, человек, который по своему возрасту явно
не мог принимать участия в войне, все-так пишет о ней,
более того - не может не писать?
Все дело в судьбе . В твоей личной судьбе, которая
начинается вовсе не в момент рождения человека, а гораздо
раньше. В личной человеческой судьбе, которая никогда не
бывает чем-то отдельным, обособленным от других людских
судеб. Она, твоя судьба, - часть общей огромной судьбы
твоего народа. И существуеш ты на земле, продолжая не
только собственных родителей, но и многих других людей. Тех
которые жили до тебя. Тех, которые когда-то защитили твой
первый вздох, первый крик, первый шаг по земле.
Песни Высоцкого о войне - это, прежде всего, песни очень
настоящих людей. Людей из плоти и крови. Сильных, усталых,
мужественных, добрых.
Таким людям можно доверить и собственную жизнь, и Родину.
Такие не подведут.
Сегодня не слышно биенья сердец.
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать успев напоследок:
"На этот раз мне не вернуться.
Я ухожу - придет другой.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой".
Именно так и продолжается жизнь, продолжается общая
судьба и общее дело людей. Имено так и переходят от
родителей к детям самые значительные, самые высокие
понятия...
У Владимира Высоцкого есть песни, которые чем-то похожи
на роли. Роли из никем не поставленных и - более того -
никем еще не написанных пьес.
Пьесы с такими ролями, конечно, могли бы быть написаны,
могли бы появиться на сцене. Пусть не сегодня, так завтра,
не завтра, так послезавтра. Но дело в том, что ждать до
завтра Высоцкий не хотел. Он хотел играть эти роли сегодня,
сейчас, немедленно! И поэтому сочинял их сам, сам был
режессером и исполнителем.
Он торопился, примеряя на себе одежды, характеры и судьбы
других людей - смешных и серьезных, практичных и бесшабашных,
реальных и выдуманных. Он влезал в их заботы,
проблемы, профессии и жизненные принципы, демонстрировал их
способ мыслить манеру говорить. Он импровизировал,
увлекался, преувеличивал, был дерзок и несмешлив, дразнил и
разоблачал, одобрял и поддерживал. И причем все это он делал
так талантливо , так убедительно, что иные слушатели даже
путали его с темит персонажами, которых он избражал в своих
песнях. Путали и - восстаргались. Путали и - недоумевали.
А Высоцкий вроде бы и не обращял на это никагого
внимания. Он снова и снова выходил на сцену, продолжая
сочинять и петь свои - всегда неожиданные, разноплановые,
злобные - "песни - роли". И в общем-то это уже были не
роли, а скорее, - целые пьесы со своими неповторимыми
характерами, непридуманными конфликтами, точно выстроенным
сюжетом.
Исполняя их, Высоцкий мог быть таким грохочущим, таким
штормовым. И бушующим, что людям, сидящим в зале,
приходилось, будто от сильного ветра, закрывать глаза и
втягивать головы в плечи. И казалось: еще секунда - и рухнет
потолок, и взорвутся динамики, не выдержав напряжения, а
сам Высоцкий упадет, задохнется, умрет прямо на
сцене... Казалось: на таком нервном накале невозможно
петь, нельзя дышать!
А он пел. Он дышал.
Зато следующая его песня могла быть потрясающе тихой. И
от этого она еще больше западала в душу. Высоцкий только что
казался пульсирующим сгустком нервов, вдруг становится
воплощением возвышенного спокойствия, становился человеком,
постигшим все тайны бытия. И каждое слово звучало по-особому
трепетно:
Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву!
Я дышу - и, значит, я люблю!
Я люблю - и, значит, я живу!
Высоцкий пробывал себя в разных интонациях, он искал для
своих "пьес" все новые и новые краски, новые детали, и
поэтому его песни имеют несколько авторских вариантов,
изменений , сокращений. И в этом - тоже он , Высоцкий, - его
натура, его неудавлетворенность собой, его способ творчества.
Можно сказать, что дверь в его "творческую лабораторию"
была постоянно распахнута . Он был весь на виду. Со всеми
своими удачами и неудачами, находками и проколами, сомнениями
и убежденностью.
Он написал много песен. И, конечно, не все они ровные.
Но это всегда неровность дороги, ведущей к постижению
истины, к открытию людей и, значит, - к открытию самого себя.
Он никогда не пел свои песни свысока, никогда не стоял
над зрителями, над слушателями. И эстрада (впрочем, также,
как и сцена и съемочная площадка) была для него не
пьедесталом, а местом, откуда его просто-напросто лучше
видно и лучше слышно. А еще она была местом его работы.
Работы - с полной отдачей. На износ. Всегда и вовсем...
Много раз я слышал, как его песни исполняли и другие -
порою очень хорошие певцы. Не могу сказать, что эти певцы
недостаточно старались. Нет, они вкладывали в каждую песню
все свое умение, весь свой темперамент и опыт !
А песня всеравно получалась какой-то другой, разученной,
вероятно на прокат. Она - будто одежда с чужого плеча - то
морщила на спине, то жала в груди, а то вообще расползалась
по швам.
И дело тут даже не в своеобразной исполнительской манере
Высоцкого. Ведь в конце концов любую манеру можно скопировать.
Манеру можно, а душу - нельзя...
Он был невероятно популярен. Достать билет на его
выступление было намного труднее, чем "пробится" летом в
сочинскую или ялтинскую гостиницу.
Но если для норамальных людей Владимир Высоцкий был своим,
был близким, необходимым и любимым актером, то для
мещанствующих снобов он, прежде всего, был "модным".
Я ненавижу публику так называемых "престижных" премьер.
Не всю, конечно. публику, а ее самодовольную (кстати, не
такую уж и малочисленную) - снобистскую часть. Ненавижу
типов которые появляются на премьерах вовсе не потому, что
в каждом первом спектакле (или концерте) есть, как в
рождении ребенка, какая-то щемящая торжественность,
соединение боли и радости, достигнутого и недостижимого.
Нет , быть на премьере - для снобов не самое главное, для них
главное - попасть туда! Попасть, чего бы это ни стоило,
"отметится", хотя бы только для того, чтобы после обзвонить
"не попавших": "Как, вы не были?! Ну-у, многое потеряли!...
Там была такая-то с таким-то.. И это был.. И та... Нет,
честное слово, жалко, что вас не было! мы, например, всегда
ходим..."
Именно такие мещанствующие снобы распускали о Высоцком
нелепые, почти фантастические сплетни и слухи, и в то же
самое время заискивали и лебизили перед ним. О, как им
хотелось, чтобы он - Высоцкий - стал бы для них "своим в
доску", "рубахой-парнем", закадычным "дружком-приятелем"!
А он ненавидел мещан. И снобов - призерал. Любых.
Недаром у него есть горькая и злая песня, которая
заканчивается такими словами:
Не надо подходить к чужим столам,
И отзываться, если окликают.
Однако когда Владимира Высоцкого окликали не снобы, а
люди - просто люди, - он поворачивался к ним охотно,
поворачивался всем корпусом и отзывался всем сердцем!
Вспомните, к примеру, его "сказочные песни". Те самые,
которые он писал для "Алисы в стране чудес", для кинофильма
"Иван да Марья" и просто так - для себя.
Дети, общаясь со взрослыми, моментально распознают, кто
из взрослых с ними - на равных, а кто только "прикидывается"
ребенком.
Так, вот сочиняя свои "детские сказочные песни", Владимир
Высоцкий ребенком никогда не прикидывался. Он просто был им.
За хриплым напряженным голосом и жесткой манерой пения до
поры до времени скрывалась восторженная и добрая ребячья
душа, прятался человек, гораздый на выдумку и озорство,
умеющий верить в чудо и создавать его...
Догонит ли в воздухе, или шалиш,
Летучая кошка летучую мышь ?
Собака летучая - кошку летучую ?...
Эти "вечные вопросы" детства задает себе Алиса, и слезы
ее текут конечноже - в "слезовитый океан"...
А вот как трогательно и вместе с тем категорично звучит
серенада влюбленного соловья-разбойника из другой - более
взрослой - сказки:
Входи, я тебе посвищу серенаду,
Кто тебе серенаду еще посвистит?
Сутки к ряду могу до упаду,
Если муза меня посетит.
Я пока еще только шутю и шалю.
Я пока на себя не похож,
Я обиду стерплю,
Но когда я вспылю,
Я дворец подпалю,
Подпилю,
Развалю,
Если ты на балкон не придешь...
Ну, кто, по-вашему, сможет устоять перед такими доводами
влюбленного? да никто на свете!...
В одной из "сказочных песен" Высоцкий задает вопрос,
удивительный по своей "детскости" и мудрости:
... что остается от сказки потом,
после того, как ее рассказали?...
А действительно - что?
Могу сказать: когда я впервые услышал эти песни, у меня
долго не проходило какое-то особенное ощущение свежести,
улюбки, доброты. И я еще больше поверил в истину: даже
тогда, когда в начале сказки все "страшно, аж жуть!", в
конце ее все страхи обязательно исчезают, там непременно
светит солнце, и торжествует добро!
Так что, после того как сказку рассказали, остается
многое. В том числе и чисто профессиональное уважение к
Высоцкому. Ведь по этим стихам видно , как радостно
он работал над ними, буквально "купаясь" в тьме! я даже
вижу, как он улыбается, записывая лихие, частушечные,
виртуозно сделаные строки:
Много тыш имеет кто -
Тратьте тыши те.
Даже то, не знаю что,
Здесь отыщите...
Так поют скаморохи на сказачной ярмарке . А вот как
начинается песня царских глашатаев:
Если кровь у кого горяча -
Саблей бей, пикой лихо коли.
Царь дарует вам шубу с плеча
Из естественной выхухоли...
Такого раскованного и - одновременно - точного обращения
со словом, непринужденного владения разговорными интонациями
в стихах добится очень трудно. А Высоцкий добивался.
Но он умел быть не только добрым. И не только покладистым.
Когда некоторые "весьма специфические" зарубежные
доброхоты пробовали его "на излом", то Высоцкий, оставаясь
самим собой, разговаривал с ними жестко и однозначно. Родину
свою в обиду он не давал никому.
Помню, как в октябре 1977 года группа советских поэтов
