стволов, и три дня и три ночи беспрерывно метали их в кровожадную тварь.
Осьминог ревел и бился, пытался ползти, но упорство, с каким жители острова
осаждали его, принесло наконец плоды: щупальцы поникли, обессиленные.
Гигантская туша затихла и лишь поводила громадными, как купола мечетей,
выпученными глазами, время от времени испуская надсадный, полный
предсмертной муки рев.
Тогда царь бросил в атаку конницу. Тысячи всадников ринулись на
полумертвое чудовище, пронзая мечами его щупальцы, взбираясь на его тушу и
вспарывая ее копьями. К раздутому брюху осьминога на огромной телеге,
запряженной пятьюдесятью мулами, подвезли громадный стальной тесак и,
раскачав его на крепких канатах, с размаху вонзили чудовищу в живот. И
тотчас черная кровь хлынула таким могучим, потоком, что почти вся армия
островного царя захлебнулась и погибла в этой страшной реке. Кровь,
изошедшая из осьминога, устремилась в низину, снесла по пути четыре города
и вырвала с корнями целый лес, пока не влилась в глубокий залив, на долгие
года сделав его воды черными и убив в них все живое.
Когда осьминог окончательно издох и земля вокруг него подсохла, царские
слуги проникли в его распоротый живот. Тут среди множества останков морских
тварей гнили остовы торговых судов и рыбацких лодок, кости людей мешались с
обломками кораблей и заплесневелыми бочками; проникнув в трюмы, люди царя
нашли в них сундуки с золотом и драгоценностями, а в одеждах погибших
купцов - множество кошельков, набитых монетами и бриллиантами. Царь потирал
руки от удовольствия: доставшаяся ему добыча с лихвой окупила все
разрушения, которые осьминог нанес его стране.
Желудок чудовища представлял собой громадную клоаку, наполненную
зловонием и скользкими, топкими останками, в которые при одном неверном
шаге можно было погрузиться, как в болотную трясину, и сгинуть навсегда.
Люди, направленные сюда искать сокровища, передвигались с большой
осторожностью, обвязавшись веревками, держа фонари и ощупывая дорогу
палками. Все что-нибудь ценное, попадавшееся им на пути, они складывали в
мешки.
Царский конюх, шедший последним в связке, неожиданно поскользнулся и
наверняка потонул бы в отвратительной мешанине полупереваренных останков,
если бы не веревка, которой он был привязан к своим спутникам. Барахтаясь
впотьмах и стараясь за что-нибудь ухватиться, он неожиданно нащупал среди
тухнущих, проглоченных живьем рыб какой-то сосуд, быстро выдернул его и,
радуясь добыче, спрятал не в мешок, оттягивавший ему плечи, а себе за
пазуху. Подбежавшие люди помогли ему выбраться и отряд продолжал движение
по необъятному осьминожьему желудку.
Вернувшись в тот день домой, конюх заперся в дальней комнате своего дома
и внимательно осмотрел находку. Сосуд был небольшим, но довольно увесистым,
и конюх решил, что он набит золотом. Дрожащими от нетерпения руками он
откупорил его, и каково же было его изумление, когда из горлышка вылез
маленький человечек с всклокоченной черной бородой, в полосатомлалате и
красных сафьяновых туфлях с загнутыми кверху носками.
- Ты колдун? - в страхе спросил конюх и на всякий случай отошел от стола,
на котором лежал сосуд.
Синдбад, ошеломленный неожиданным освобождением, с неменьшим страхом
смотрел на громадного великана, каким казался ему конюх. За долгие дни
своего заточения Синдбад свыкся со своим ростом, и в первые минуты после
освобождения ему и в голову не могло прийти, что великан, разглядывавший
его с изумлением и страхом, нисколько не выше его, прежнего.
Синдбад опустился на колени и первым делом вознес благодарственную
молитву Аллаху. А поскольку он не понимал языка, на котором обратился к
нему конюх, то он попробовал заговорить с ним, помимо арабского, еще и на
персидском и на турецком. Но по лицу великана было видно, что он ни слова
не понимает.
Конюх, видя, что опасность ему не грозит и человечек, говорящий на
каком-то непонятном языке, довольно безобиден, начал думать о том, как ему
поступить с такой неожиданной находкой. Оставить его в доме было опасно,
потому что слух о человечке наверняка дойдет до ушей царя и придется
признаться, что человечек находился в кувшине, который конюх обнаружил в
желудке осьминога и утаил от государя. Зная грозный нрав своего властелина,
конюх понимал, что в этом случае не сносить ему головы.
"Нужно избавиться от человечка, - подумал конюх. - Утоплю-ка я его в море,
а золотой сосуд разрежу на кусочки и продам знакомому ювелиру, чтоб никто
ничего не заподозрил".
И он сгреб Синдбада в кулак и отправился на обрывистый берег, который
находился неподалеку от его дома. Была ночь, на море было ветрено и большие
волны с тяжелым грохотом набегали на прибрежные скалы.
"Надвигается буря, - сказал себе конюх, - человечку на за что не выжить в
волнах. Бог простит меня за прегрешение, но собственная голова дороже..."
И он размахнулся и швырнул несчастного Синдбада далеко в морскую пучину.
Синдбад пришел в ужас и горько раскаялся в своем желании покинуть теплый и
уютный сосуд; он попал из огня да в полымя, теперь-то ему уж точно не уйти
от смерти.
Он поплыл, борясь с волнами, которые казались маленькому Синдбаду
гигантскими. Он бы ни за что не доплыл до берега, если бы ему не
подвернулась какая-то щепка, которая показалась Синдбаду большой доской; он
вцепился в нее обеими руками, лег на нее, прижавшись всем телом, и, закрыв
глаза, отдал себя на милость Аллаха.
Провидение жестоко испытывало его. Избавив от заточения в сосуде и
ниспослав ему луч надежды, судьба вновь грозила ему гибелью, словно дразня
его. Щепку, за которую хватался Синдбад, волны вынесли на берег, но едва
несчастный перевел дух, как на него набросилась свора бродячих собак,
бегавших по берегу в поисках выброшенной волнами рыбы. Синдбад закричал в
смертельном ужасе, увидев над собой громадную оскаленную пасть. Но не успел
голодный вожак стаи разорвать его своими клыками, как небольшая невзрачная
собачонка стремглав подхватила Синдбада и, держа его в зубах, пустилась
прочь. Вожак взревел, разгневанный тем, что верную добычу уйесли из-под
самого его носа, и ринулся вслед за собачонкой. Вместе с вожаком помчалась
вся его изголодавшаяся стая.
Синдбад, зажатый острыми зубами, от ужаса не мог даже стонать. Ветер
свистел в его ушах, собачий лай казался ему раскатами грома.
"О Аллах, - в отчаянии помыслил он. - На этот раз я погиб
окончательно..."
Собачонка, улепетывая от стаи, несла его в зубах довольно осторожно,
Синдбад мог даже поворачиваться между ее зубами, но каждая его попытка
высвободиться приводила лишь к тому, что зубы собачонки сжимались еще
крепче. В конце концов, стиснутый зубами, Синдбад оставил попытки
вырваться, закрыл глаза и, творя молитвы, смиренно начал ждать смерти.
Лай преследователей с каждой минутой приближался, вскоре псы настигли
беглянку, вожак вцепился зубами ей в шею, та вынуждена была выпустить из
пасти добычу и коротышка Синдбад кубарем покатился по земле. И тут вдруг
раздался громкий крик, брошенная суковатая палка угодила прямо в клубок
сцепившихся собак. Какой-то человек отогнал псов от собачонки, унесшей
Синдбада, подошел к ней и погладил ее по загривку. Голодные псы, огрызаясь,
ходили поодаль, но к человеку с палкой и его собаке приблизиться не смели.
Он поднял Синдбада с земли, положил себе на ладонь и с изумлением принялся
разглядывать его.
Старик, подобравший Синдбада, когда-то был фокусником и акробатом, а
теперь бродил по городам и селениям островами зарабатывал на жизнь
попрошайничеством и игрой на дудке. Кормиться ему помогала ручная
собачонка, которую он обучил воровству. То здесь, то там она крала у людей
лепешки, рыбу или кости с остатками мяса и приносила добычу старику,
получая от него за это кусочек сахару, который она обожала. Стрый мошенник
тохчас смекнул, какой сказочный подарок послала ему судьба. Он показал
Синдбаду несколько фигур местного танца и сыграл на дудке; Синдбад повторил
танец. Старик удовлетворенно кивнул и кинул ему с полдюжины хлебных крошек.
На следующий день, едва забрезжило солнце, старик уселся на базарной
площади и, поставив перед собой широкое блюдо с плоским дном, выпустил на
него Синдбада. Затем он заиграл на дудке, а Синдбад заплясал. Очень ркоро
вокруг них собралась толпа. Народ шумел, смеялся, десятки пальцев со всех
сторон показывали на маленького пляшущего человечка. Восхищенные зрители
насыпали старику полный подол медяков. В тот день старый фокусник впервые
за много лет наелся досыта. Он лег спать под развесистым древом на окраине
поселка, оставив присматриветь за Синдбадом свою собачонку. А уж та следила
за ним в оба! Синдбад несколько раз пытался бежать, скрыться в травяных
зарослях, но собачонка каждый раз с лаем вскакивала и ловила его, а
просыпавшийся фокусник награждал неудавшегося беглеца ударами маленькой,
под стать Синдбаду, плетки. На другой день старик отправился в соседнее
селение, и Синдбад вновь танцевал под звуки его дудки. К вечеру Синдбад
выбился из сил, но жадный до денег фокусник, тайком от публики, стегал его
плеткой и колол иглой, заставляя танцевать, кувыркаться и прыгать на потеху
толпе. Мучения продолжались до позднего вечера, и лишь ночью старик оставил
Синдбада в покое, поручив сторожить его своей собачонке.
Так продолжалось много дней. Синдбад постепенно свыкся с незавидной
участью уличного фигляра и уже не делал попыток бежать, предоставив свою
судьбу на милость Аллаха. В самом деле: куда он пойдет, если ему удастся
скрыться от фокусника? У кого ему, жалкому лилипуту, искать защиты в чужой,
незнакомой стране, языка которой он не знает? У него еще слишком свежи были
в памяти клыкастые пасти громадных собак, чтоб он мог питать какие-то
надежды на благополучный исход своего бегства. Хоть старик и обращался с
ним, как с животным, ио все же давал защиту и кров.-И Синдбаду ничего не
оставалось, как, тая в душе обиду) продолжать собирать для него медяки от
простодушных зевак.
Однажды, ближе к вечеру, когда старик сидел на рыночной площади какого-то
селения и играл на дудке, заставляя изможденного Синдбада плясать из
последних сил, к нему приблизились три человека с козлиными бородками,
стоящими торчком на их заостренных и бледных до синевы лицах. Старик, едва
взглянув на них, вскрикнул от страха и выронил дудку. Синдбад, увидев этих
диковинных зрителей, прекратил танец и попятился. Было отчего прийти в
ужас: у одного из незнакомцев был всего только один глаз - над переносицей,
а у другого-сразу три. И хотя третий был двуглазый, но он походил на своих
спутников лицом и повадкой и казался их родным братом.
Старик оторопел и что-то жалобно забормотал. Странные незнакомцы, похоже,
не слушали его; взгляды их были устремлены на коротышку Синдбада. Один из
них - двуглазый - что-то резко и отрывисто проговорил каркающим голосом и
кинул старику золотую монету. Тот поймал ее на лету и стал униженно
кланяться. Незнакомцы удалились, а спустя минуту над стариком и Синдбадом
закружились три вороны, которые время от времени перекаркивались друг с
другом.
Фокусник устроился на ночь под эбеновым деревом, и ни он, ни Сивдбад не
заметили, как в ветвях того же дерева затаились вороны. Когда сгустилась
ночь и старик заснул, три черные птицы, беззвучно взмахивая крыльями,
подлетели к Синдбаду, одна из них клювом схватил его за ворот халата и
подняла в воздух. Синдбад закричал в ужасе, громко залаяла собачонка;
старик вскочил, схватил палку и недоуменно заозирался: вокруг никого не
было, а человечка и след простыл! Собака бестолково металась и как будто
лаяла на луну. Три вороны с Синдбадом растворились в ночном мраке, и
старик, не найдя нигде своего пленника, со злости сильно отколотил
собачонку.
Вороны отнесли Синдбада на уединенную лесную поляну и здесь вновь
обратились в трех колдунов - Одноглазого, Двуглазого и Трехглазого.
Некоторое время они тараторили между собой на каком-то непонятном Синдбаду
языке, потом Двуглазый выпрямился и, взмахнув руками, произнес заклинание.
