Миссис Джойбой повернулась в кресле к какому-то странному,
накрытому платком предмету, который стоял тут же, на столе, рядом с
приемником. Она откинула край остатка - под ним оказалась
проволочная клетка, а в ней почти совсем лысый попугай.
- Самбо,- сказала она зазывно.- Самбо. Попугай склонил
голову набок и моргнул. - Самбо,- повторила она.- Ты не хочешь
поговорить со мной?
- Ты же отлично знаешь, мамуля, что птица уже много лет не
говорит.
- Говорит сколько угодно, когда тебя нет. Правда ведь, мой
Самбо?
Попугай склонил голову на другой бок, моргнул и, взъерошив
жалкие остатки перьев, вдруг засвистел, как паровоз.
- Вот видишь,- сказала миссис Джойбой.- Не будь у меня
Самбо, который меня любит, незачем было бы и жить.
На ужин был консервированный суп с вермишелью, миска салата
с консервированными крабами, мороженое и кофе. Эме помогла принести
посуду из кухни. Эме и мистер Джойбой вместе сняли приемник и
накрыли на стол. Миссис Джойбой недружелюбно следила за ними из
своего кресла. Матери знаменитостей часто обескураживают поклонниц
своих сыновей. У миссис Джойбой были маленькие злобные глазки,
волосы в мелких завитках, пенсне на непомерно толстом носу,
бесформенное тело и прямо-таки омерзительное платье.
- Так мы жить не привыкли, и тут мы жить не привыкли,-
сказала она.- Мы перебрались сюда с Востока, и, если бы меня кто-
нибудь слушал, мы бы и сейчас там жили. В Вермонте нам каждый день
помогала за пятнадцать монет в неделю цветная девчонка, да еще рада
была радехонька. А здесь разве найдешь такую? Да и вообще, что здесь
найдешь? Вы только поглядите на этот салат. Там, где мы жили раньше,
там всего было больше, и все было дешевле, и все было лучше. Конечно,
вдоволь у нас дома никогда ничего не было, еще бы, попробуй-ка вести
хозяйство на те деньги, что мне дают.
- Мамуля любит шутить,- сказал мистер Джойбой.
- Шутить? Хорошенькие шутки - вести хозяйство на такие
деньги, да еще чтоб гости ходили! - Потом, уставившись на Эме, она
добавила: - А девушки в Вермонте работают.
- Эме очень много работает, мамуля. Я же тебе рассказывал.
- Хорошенькая работа. Да я бы свою дочь и близко не
подпустила к такой работе. А ваша мать где?
- Она уехала на Восток. Наверно, умерла.
- Уж лучше умереть там, чем жить тут. Наверно? Это так
нынешние дети заботятся о своих родителях.
- Полно, мамуля, как можно говорить такие слова. Ты ведь
знаешь, как я забочусь...
Некоторое время спустя Эме смогла наконец проститься, не
нарушая приличий; мистер Джойбой проводил ее до калитки.
- Я бы вас отвез,- сказал он,- но мне не хочется оставлять
мамулю одну. Трамвайная остановка за углом. Вы легко найдете.
- Да, конечно,- сказала Эме.
- Вы очень понравились мамуле.
- Правда?
- Ну конечно. Я это сразу чувствую. Когда человек нравится
мамуле, она обращается с ним запросто, без церемоний, как со мной.
- Она и правда обращалась со мной запросто.
- Ну еще бы. Она обращалась с вами запросто - это уж точно. Вы
наверняка произвели на мамулю очень большое впечатление.
В тот вечер, прежде чем лечь спать, Эме написала еще одно письмо
Гуру Брамину.
Глава VII
Гуру Брамином были двое мрачных мужчин и способная юная
секретарша. Один мрачный мужчина писал в рубрику, другой, мистер
Хлам, занимался письмами читателей, на которые нужно было отвечать
лично. К тому времени, когда мужчины появлялись в редакции, секре-
тарша успевала рассортировать письма и положить каждому на стол.
Мистеру Хламу, который работал здесь еще со времен "Тетушки Лидии" и
сохранил ее стиль, обычно доставалась меньшая пачка, ибо
корреспонденты Гуру Брамина любили, чтобы их проблемы обсуждались
публично. Это преисполняло их чувства собственной значимости, а иногда
и помогало завязать переписку с другими читателями.
Над письмом Эме еще витал запах "Яда джунглей".
"Дорогая Эме,- диктовал мистер Хлам, присовокупляя новый
окурок к бесконечной цепочке выкуренных сигарет.- Меня чуточку
встревожил тон Вашего последнего письма".
Сигареты, которые курил мистер Хлам, были, если верить рекламе,
приготовлены медиками с единственной целью - уберечь его
дыхательные пути от страданий. И все-таки мистер Хлам страдал ужасно, а
вместе с ним ужасно страдала и юная секретарша. С самого утра мистера
Хлама по нескольку часов бил кашель; он поднимался откуда-то из самых
глубин ада и облегчить его могло только виски. В особо тяжкие дни
безмерно страдающей секретарше начинало казаться, что еще немного - и
мистера Хлама вырвет. Сегодня выдался особо тяжкий день. Мистер Хлам
тужился, корчился, содрогаясь всем телом, и отирал лицо носовым
платком.
"Хозяйственная и домовитая американская девушка не найдет
ничего предосудительного в том приеме, который Вам был оказан. Ваш
друг оказал Вам самую большую честь, какую только мог, пригласив Вас,
чтобы познакомить со своей матерью, а она не была бы матерью в
истинном смысле этого слова, если бы не пожелала Вас увидеть. Настанет
время, Эме, когда Ваш собственный сын приведет домой незнакомку. Тот
факт, что человек этот помогает матери по хозяйству, тоже, на мой
взгляд, не бросает на него тени. Вы пишете, что в переднике он выглядел
недостойно. Нет сомнения в том, что помогать другим, не считаясь при
этом с условностями, и есть высшее проявление истинного достоинства.
Единственное, чем можно объяснить перемену в Вашем отношении к
нему,- это то, что Вы не любите его так, как он того заслуживает, но
тогда Вы должны сказать ему об этом прямо при первом же удобном
случае.
Вам отлично известны недостатки Вашего второго друга, о
котором Вы упоминаете, и я уверен, что Ваш здравый смысл поможет
Вам отличить внешний блеск от истинного достоинства. Стихи - вещь
неплохая, но, на мой взгляд, человек, который с таким энтузиазмом и
скромностью возлагает на себя бремя домашней работы, стоит десятка
речистых поэтов".
- Не слишком ли я сильно?
- Да, это сильно сказано, мистер Хлам.
- А черт, я себя сегодня премерзко чувствую. Да и девица, судя
по всему, первостатейная сука.
- Мы уже привыкли к этому.
- Да. Ладно, смягчите чуть-чуть. Тут еще одно письмо, от
женщины, которая кусает ногти. Что мы ей советовали в прошлый раз?
- Размышлять о Прекрасном.
- Напишите ей, чтоб продолжала размышлять.
А в пяти милях от редакции, в своем крошечном косметическом
кабинете, Эме, прервав работу, перечитывала стихи, которые получила
утром от Денниса.
Бог дал ей смелых глаз разлет
И спрятал в них огни.
Под пеплом сердца моего
Пожар зажгут они.
Лилейна шея, и на ней
Златая бьется прядь.
И хочет красок понежней
День у нее занять.
Как ручки нежные мягки,
Их дрожи не стерпеть.
За малый знак ее любви
Так мало умереть.
О нежный, резвый, милый друг!
Святыня глаз моих...
Одинокая слеза сбежала по ее щеке и упала на застывшую в
улыбке восковую маску трупа. Эме спрятала стихи в карман полотняного
халатика, и ее нежные, мягкие ручки вновь забегали по мертвому лицу.
В конторе "Угодий лучшего мира" Деннис сказал мистеру
Шульцу:
- Мистер Шульц, я хотел бы получить прибавку к жалованью.
- Пока это невозможно. Дела у нас идут не так уж блестяще. И
вы знаете это не хуже меня. Вы и так получаете на пять монет больше,
чем тот, который был до вас. Я не хочу сказать, что вы их не заслужили,
Деннис. Если дела пойдут в гору, вы первый получите прибавку.
- Я подумываю о женитьбе. Моя девушка не знает, что я работаю
здесь. Она любит романтику. И я вовсе не уверен, что ей понравится мое
занятие.
- A у вас есть на примете что-нибудь получше?
- Нет.
- Ну так скажите ей, пусть отложит на время свою романтику.
Сорок монет в неделю - это все-таки сорок монет.
- Помимо воли я оказался перед дилеммой джеймсовского героя.
Вам не приходилось читать Генри Джеймса, мистер Шульц?
- Вы же знаете, у меня нет времени для чтения.
- Его не нужно читать много. Все его книги посвящены одной
теме - американской наивности и европейской искушенности.
- Думает, что он нас может обжулить, так, что ли?
- Джеймс как раз был наивным американцем.
- Ну так я не стану тратить время на мерзавцев, которые капают
на своих.
- Он на них не капает. Каждое из его произведений - это в той
или другой степени трагедия.
- Ну, так на трагедии у меня тоже нет времени. Возьмите-ка
гробик с этого конца. Через полчаса уже придет пастор.
В то утро у них были похороны с полным соблюдением обряда -
в первый раз за месяц. В присутствии десятка скорбящих гроб с
эльзасским терьером был опущен в могилу, обсаженную цветами.
Преподобный Эррол Бартоломью отслужил заупокойную службу:
- Пес, рожденный сукой, краткодневен и пресыщен печалями;
как цветок, он выходит и опадает, убегает, как тень, и не
останавливается...
После похорон, вручая в конторе чек мистеру Бартоломью,
Деннис спросил его:
- Скажите мне, пожалуйста, как становятся священником
Свободной церкви?
- Человек слышит Зов.
- О да, конечно. Но когда он услышал Зов, какова дальнейшая
процедура? Я хочу спросить, есть ли какой-нибудь епископ Свободной
церкви, который посвящает в сан?
- Нет, конечно. Тот, кто услышал Зов, не нуждается в
человеческом посредничестве.
- Просто вы можете в один прекрасный день заявить: "Я
священник Свободной церкви" - и открыть лавочку?
- Требуются значительные расходы. Необходимо помещение.
Впрочем, банки, как правило, охотно идут навстречу. Ну и потом,
конечно, каждый рассчитывает на радиопаству.
- Один мой друг услышал Зов, мистер Бартоломью.
- Знаете, я бы посоветовал ему крепко подумать, прежде чем на
этот Зов откликнуться. Конкуренция с каждым годом становится все
ожесточеннее, особенно в Лос-Анджелесе. Некоторые новички ни перед
чем не останавливаются, берутся даже за психиатрию и столоверчение.
- Это нехорошо.
- Это совершенно выходит за рамки писания.
- Мой друг хочет специализироваться на похоронах. У него есть
связи.
- Жалкие крохи, мистер Барлоу. Гораздо больше можно
заработать на свадьбах и крестинах.
- Моего друга свадьбы и крестины интересуют в меньшей
степени. Для него важно положение в обществе. Можно ли сказать, что
священник Свободной церкви в социальном отношении стоит не ниже
бальзамировщика?
- Бесспорно, мистер Барлоу. В душе американца живет
глубочайшее уважение к служителю культа.
Уи-Керк-о-Олд-Лэнг-Сайн стоит у самого края парка, вдали от
Университетской церкви и мавзолея. Это низкое строение без колокольни
и каких-либо архитектурных украшений, призванное скорее пленять
душу, чем потрясать. Храм посвящен Роберту Бернсу и Гарри Лодеру, и в
приделе развернута выставка предметов, связанных с их памятью.
Скромный интерьер церкви оживляет лишь неяркий шотландский ковер.
Снаружи стены ее поначалу были обсажены вереском, но под
калифорнийским солнцем вереск разросся так пышно, что живая изгородь
превзошла все размеры, какие могли привидеться доктору Кенуорти в его
сновидениях, так что в конце концов он велел повыдергать вереск, а
участок вокруг церкви огородить стеной, выровнять и замостить, в
результате чего он стал походить на школьный двор - в полном
соответствии с высоким общеобразовательным уровнем той нации,
которую этот храм обслуживал. Однако безыскусная простота и слепая
верность традиции были в равной степени чужды вкусам Сновидца. Он
ввел усовершенствования; за два года до поступления Эме в
"Шелестящий дол" он устроил в этом аскетически строгом дворике
Гнездо Любви; конечно, здесь не было столь пышной растительности, как
на Озерном острове, располагавшем к поэтическому флирту; зато, по
мнению доктора Кенуорти, здесь было нечто сугубо шотландское, в
таком уголке можно договориться о сделке и заключить контракт. Гнездо
