хвостами не виляют.
- Когда оправляются, виляют.
- Да, и все же для поминальной карточки это как-то не подходит.
Козлы не мурлычут, как кошки. Не поют славу, как птички.
- Вероятно, они просто вспоминают.
Деннис написал: "Ваш Билли вспоминает вас сегодня на небесах".
Он поворошил серую дымящуюся кучку золы на дне каждого
ведерка. Потом вернулся в контору и снова принялся разыскивать в
"Оксфордской антологии английской поэзии" стихотворение для Эме.
Книг у него было немного, он уже начал испытывать недостаток в
материале. Сперва он попытался сам писать для нее, но она отдавала
предпочтение более ранним мастерам. К тому же собственная муза не
давала ему покоя. Он забросил поэму, которую писал еще во времена
Фрэнка Хинзли, казавшиеся такими далекими. Не этого требовала сейчас
его муза. Она пыталась внушить ему весьма важную, отнюдь не простую
и не лаконичную мысль. Это было как-то связано с "Шелестящим долом"
и лишь косвенно касалось Эме. Рано или поздно он должен будет
ублаготворить музу. Она стояла на первом месте. Что до Эме, то она
пусть кормится из корыта антологий. Однажды он был на волосок от
разоблачения: она сказала вдруг, что "Сравню ли с летним днем твои
черты" напоминает ей какие-то школьные стихи; в другой раз - на
волосок от позора, когда она сочла "На ложе твоем" неприличным.
"Пурпурный лепесток уснул и белый" попало в самую точку, но он знал
не много стихов, которые были бы столь же возвышенны, роскошны и
сладострастны. Английские поэты оказались ненадежными гадами в
лабиринте калифорнийского флирта - почти все они были слишком
меланхоличны, стишком жеманны или слишком требовательны; они
бранились, они заклинали, они превозносили. А Деннису нужно было
что-то рекламно зазывное: он должен был развернуть перед Эме
неотразимую картину не столько се собственных достоинств и даже не
столько его собственных, сколько того безмерного блаженства, какое он
ей предлагает. Фильмы умели делать это, популярные певцы тоже, а вот
английские поэты, как выяснилось,- нет.
Промучавшись полчаса, он бросил поиски. Первых двух собак уже
можно было упаковывать. Он поворошил козла, еще тлевшего кое-где
под серо-белым налетом пепла. Сегодня Эме обойдется без стихов.
Вместо этого он поведет ее в планетарий.
Бальзамировщики ели за обедом то же самое, что и прочие
служащие похоронной фирмы, но сидели отдельно, за главным столом,
где, согласно не очень давней, но свято соблюдаемой традиции, они
ежедневно бросали кости и проигравший платил за всех. Мистер
Джойбой бросил кости, проиграл и бодро заплатил по счету. В конечном
итоге за месяц все они проигрывали примерно одинаковую сумму. Зато
игра эта позволяла им продемонстрировать, что они люди, для которых
какие-нибудь десять или двадцать долларов в неделю не так уж много
значат.
В дверях столовой мистер Джойбой замешкался, посасывая
таблетку, способствующую пищеварению. Девушки выходили
поодиночке и парами, закуривая у дверей; Эме единственная из них не
курила. Мистер Джойбой увлек ее в мемориальный парк. Здесь они
остановились под аллегорической группой, изображающей "загадку
бытия".
- Мисс Танатогенос,- сказал мистер Джойбой.- Я хотел
сообщить вам, что я очень высоко ценю вас как работника.
- Благодарю вас, мистер Джойбой.
- Я упомянул об этом вчера в разговоре со Сновидцем.
- О, благодарю вас, мистер Джойбой.
- Мисс Танатогенос, с некоторых пор Сновидец строит планы на
будущее. Это человек, безгранично устремленный в будущее. Он считает,
что пришло время, когда женщины смогут занять подобающее место в
"Шелестящем доле". Работая на низших должностях, они проявили себя
достойными более высоких постов. Более того, он считает, что многих
чувствительных и тонких людей от выполнения долга по отношению к
своим Незабвенным удерживает чувство, которое я бы назвал не чем
иным, как щепетильностью, хотя доктор Кенуорти видит тут
естественное нежелание подвергать своих Незабвенных чему-либо, что
пусть даже в малейшей степени отзывалось бы нескромностью. Короче
говоря, мисс Танатогенос, Сновидец намерен подготовить женщину-
бальзамировщицу, и его выбор, его в высшей степени разумный выбор,
пал на вас.
- Ах, мистер Джойбой...
- Можете не говорить. Я понимаю ваши чувства... Могу ли я
передать ему, что вы согласны?
- Ах, мистер Джойбой...
- А теперь, если мне будет позволено внести в наш разговор
некоторый личный элемент, что вы думаете о том, чтобы как-то
отпраздновать это событие? И не сделаете ли вы мне честь, согласившись
отужинать со мной сегодня вечером?
- Ах, мистер Джойбой, даже не знаю, что сказать. У меня на
сегодня было что-то вроде свидания.
- Но ведь оно было назначено до того, как вы услышали новость.
Теперь, мне кажется, все предстает в несколько ином свете. К тому же,
мисс Танатогенос, в мои намерения не входило ужинать с вами наедине.
Я приглашаю вас к себе домой. Мисс Танатогенос, мне кажется, я
заслужил величайшую честь и удовольствие представить первую
женщину-бальзамировщицу "Шелестящего дола" моей мамуле.
Этот день был полон треволнений. После обеда Эме никак не могла
сосредоточиться на своей работе. К счастью, на ее долю выпало на сей
раз не так уж много важных заданий. Она помогла девушке из соседней
кабинки приклеить накладные волосы к какому-то необычайно скольз-
кому черепу; она наспех прошлась кистью по коже ребенка, возвращая ей
телесный цвет; однако мысли ее уже витали в бальзамировочной, а слух
ловил шипение и свист кранов, шаги служителей, выносивших почечные
лоханки, накрытые крышкой, негромкие голоса, требующие нить для шва
или перевязку для сосудов. Эме никогда не бывала за клеенчатой
занавеской, отделявшей бальзамировочные от косметических; скоро она
получит доступ в любое из этих помещений.
В четыре старшая косметичка сказала ей, что можно кончать. Эме,
как всегда, аккуратно уложила краски и флаконы, промыла кисти и пошла
в гардеробную переодеваться.
Она должна была встретиться с Деннисом на берегу озера. Он
заставил себя ждать, а когда явился, воспринял новость о том, что она
приглашена на ужин, с раздражающим спокойствием.
- С тем самым Джойбоем? - сказал он.- Что ж, это должно
быть забавно.
Однако новость о предстоящем повышении настолько
переполняла ее, что она не удержалась и рассказала ему все.
- Ого...- сказал он.- Вот это уже кое-что. Сколько же это даст?
- Не знаю. Я этим не интересовалась.
- Ты будешь теперь зарабатывать прилично. Как ты думаешь, сто
долларов в неделю они дадут?
- Вряд ли кому-нибудь, кроме самого мистера Джойбоя, столько
платят.
- Ну, полсотни-то дадут. Полсотни тоже неплохо. Тогда мы уже
могли бы пожениться.
Эме остановилась как вкопанная, изумленно на него глядя.
- Как ты сказал?
- Мы могли бы пожениться, сама подумай. Ведь меньше
полсотни они тебе не положат, верно?
- А с чего ты взял, скажи на милость, что я за тебя выйду?
- Как же, детка, меня ведь только деньги и останавливали.
Теперь, когда ты можешь содержать меня, нам ничто больше не мешает.
- Любой американский мужчина стал бы презирать себя, если б
жил на деньги жены.
- Это правда, по я, видишь ли, европеец. В наших более древних
цивилизациях не осталось всех этих предрассудков. Я не говорю,
конечно, что полсотни - это много, но я согласен первое время
потерпеть.
- По-моему, это просто низко с твоей стороны.
- Не будь дурой. Нет, смотри, ты что, и вправду разозлилась?
Эме и вправду разозлилась. Она сразу повернулась и ушла, а в тот
же вечер, еще до того, как отправиться на ужин, второпях нацарапала
записку Гуру Брамину. "Пожалуйста, не трудитесь отвечать на мое
утреннее письмо. Я теперь сама знаю, что мне делать". Письмецо это она
отправила в редакцию срочной почтой.
Уверенной рукой Эме исполнила весь ритуал, предписываемый
американской девушке, которая готовится к свиданию с возлюбленным:
протерла подмышки препаратом, который должен закупорить потовые
железы, прополоскала рот препаратом, освежающим дыхание, а, делая
прическу, капнула на волосы пахучей жидкостью под названием "Яд
джунглей". "Из глубин малярийных болот,- гласила реклама,- оттуда,
где колдовские заклинания барабанов взывают к человеческим жертвам,
точно каннибал, вышедший на охоту, неумолимо подкрадывается к вам
"Яд джунглей", последнее высококачественное творение "Жанеты".
Полностью экипированная таким образом для домашней
вечеринки, Эме с легким сердцем ждала, когда у входной двери раздастся
мелодичный голос мистера Джойбоя: "Хэлло! Я здесь!" Она готова была
откликнуться на недвусмысленный зов судьбы.
Однако все в этот вечер было не совсем так, как она представляла
себе. Самый уровень, на котором проходило свидание, оказался гораздо
ниже ее ожиданий. Она почти не бывала в гостях и, вероятно, именно по
этой причине имела преувеличенное представление о том, чего можно
ждать. Мистер Джойбой был известен ей как человек блистательный в
смысле профессиональном, как постоянный корреспондент "Гроба",
близкий друг доктора Кенуорти и вообще единственное светило
похоронного отделения. Эме благоговейно обводила киноварью
неподражаемые контуры его творений. Она знала, что он член
Ротарианского клуба и кавалер Пифийского ордена; его костюмы и его
машина были безупречно новыми, и, когда он с щегольским шелестом
шин уносился в свою личную жизнь, ей казалось, что он переносится в
мир совершенно иной, во всех отношениях более возвышенный, чем тот,
в котором жила она. Однако это было не так.
Они долго ехали по бульвару Санта-Моника, прежде чем свернули
в какой-то захудалый район. Создавалось впечатление, что квартал этот
знавал лучшие времена, но потом счастье изменило ему. Многие дома до
сих пор пустовали, но и те, что были обитаемы, уже утратили
первоначальную свежесть. Деревянный домишко, возле которого они
наконец остановились, не отличался сколько-нибудь выгодно от своих
соседей. Дело в том, что похоронщикам, даже самым выдающимся,
платят меньше, чем звездам кино. К тому же мистер Джойбой был
человек предусмотрительный. Он откладывал на черный день, а также
выплачивал страховку. Он старался производить на окружающих
благоприятное впечатление. В один прекрасный день он обзаведется
домом и детьми. Пока это не случилось, тратить деньги просто так,
незаметно для окружающих, тратить их на мамулю - все равно что
бросать деньги на ветер.
- Никак не соберусь заняться садом,- сказал мистер Джойбой,
словно уловив невысказанное порицание во взгляде Эме, озиравшейся
вокруг.- Этот домишечко я купил в спешке, просто так, чтобы
пристроить мамулю, когда мы перебрались на Запад.
Он отпер парадную дверь, пропустил Эме вперед и громко
заулюлюкал у нее за спиной.
- У-у-у, мамуля. А вот и мы!
Угрожающие раскаты мужского голоса сотрясали крохотный
домишко. Мистер Джойбой распахнул дверь и повел Эме к источнику
шума - радиоприемнику, который стоял на столе посреди невзрачной
гостиной. Миссис Джойбой сидела, уткнувшись в приемник.
- Сидите тихо, пока не кончится,- сказала она.
Мистер Джойбой подмигнул Эме.
- Старушка страсть как не любит пропускать международный
комментарий,- сказал он.
- Тихо! - злобно повторила миссис Джойбой.
Они сидели молча минут десять, пока хриплый голос, изливавший
на них поток дезинформации, не сменятся другим, более вкрадчивым,
который принялся расхваливать новый сорт туалетной бумаги.
- Выключи,- сказала миссис Джойбой.- Слышал, он говорит,
что в этом году снова будет война.
- Мамуля, это Эме Танатогенос.
- Хорошо. Ужин на кухне. Ужинай, когда захочешь.
- Проголодались, Эме?
- Нет, да. Немножечко.
- А ну-ка посмотрим, что за сюрприз приготовила нам
старушечка.
- Что и всегда,- сказала миссис Джойбой.- Нет у меня времени
сюрпризами заниматься.
