большинства наших друзей, приятель посмотрел на часы и ахнул.
Оказалось, что он опоздал на семинар по теоретической физике, ради
которого он сюда приехал.
- Ничего не поделаешь, - сказал он, - мой доклад завтра, а
сегодня, видно, сама судьба велела нам распить еще одну бутылку.
- Кстати, - спросил я, - тебе, как физику, что-нибудь говорит
фамилия профессора Берестовского?
- Узнаю повадки журналиста, - засмеялся он. - Для физиков эта
фамилия почти анекдотична, зато для журналиста она сущий клад. В
последнее время делаются неоднократные попытки вульгаризировать
основные представления современной физики. Здесь для вашего брата
раздолье. Берестовский же сам представляет собой вульгаризованный тип
ученого-физика. Впрочем, я неправильно выразился. Берестовский, может
быть, и физик. Он хорошо знает всг, о чем пишется в специальных
журналах, неплохой лектор, но он не ученый. Его собственные идеи
абсурдны и бездоказательны. Научные гипотезы, которые он высыпает из
рога изобилия своей фантазии, спекулятивны. Он всегда работает в тех
областях, где фактов так мало и они настолько разрозненны, что ни один
уважающий себя ученый не рискует обобщать их теорией. Он никогда не
публикует результатов своих экспериментальных работ и ведет их в
полном одиночестве в лаборатории, где парит дух средневекового
алхимика. Если бы Берестовский был писателем, художником,
композитором, то его неудержимая фантазия и темперамент наверняка
принесли бы ему славу, но в науке он остается просто фантазером.
Кстати, и в университете его попросили уйти на пенсию, гак как в
лекциях, которые он читал, студенты не могли понять, где кончается
обязательный курс, а где начинаются фантазии Берестовского.
- А разве ты не считаешь фантазию обязательным элементом научного
творчества? - спросил я.
- Фантазия фантазии рознь, - ответил он с явным раздражением. -
Эйнштейн тоже фантазировал, когда создавал теорию относительности. Но
это была строгая, научная фантазия, окрыляющая ученого, а не уводящая
его на грань метафизики. Сейчас другое время. В нашем распоряжении
столько необъяснимых явлений, что даже дурак может фантазировать на
научные темы. В конце прошлого столетия было всг проще: механика
Ньютона и теория поля Максвелла, казалось, объясняли все явления.
Сейчас же мы теряемся перед лавиной открытий. Даже элементарные
частицы представляются нам бесконечно сложными структурами. Обобщающей
теории нет, и вот субъекты, вроде Берестовского, этим и пользуются,
наводняя науку нелепыми гипотезами.
- И всг же, - сказал я, - твоя уничтожающая характеристика не
помешала Берестовскому стать профессором?
- Не только профессором, но и доктором физико-математических наук.
Но каким извилистым путем! Кстати, если ты им так интересуешься, я
могу тебе кое-что рассказать.
В 1902 году Берестовский окончил историко-филологический факультет
Петербургского университета. Специализировался он по каким-то
индийским наречиям и вскоре после окончания уехал в Индию. Чем он
занимался в течение нескольких лет, никому не известно. Говорят, что
он изучал мистическое учение йогов и в совершенстве овладел искусством
массового гипноза. Эти способности он демонстрировал дважды, причем в
самой скандальной форме. В 1912 году после окончания
физико-математического факультета Геттингенского университета, уже
будучи приват-доцентом, во время лекции он о чем-то задумался и,
присев к столу, начал выводить на бумаге какие-то уравнения.
Предоставленная самой себе, аудитория зашумела. Тогда Берестовский
встал, сделал несколько пассов руками, и пораженные студенты увидели
на кафедре носорога, спокойно читающего им лекцию, которую прошлый раз
читал им Берестовский. Профессор же как ни в чем не бывало продолжал
писать за столом.
Лет десять тому назад он защищал докторскую диссертацию на весьма
почтенном Ученом совете.
Уже после краткого введения на лицах присутствующих отразилось
недоумение, вызванное экстравагантными гипотезами диссертанта.
Чувствуя, что назревает скандал, Берестовский попросту усыпил членов
совета. Когда защита кончилась, ни один из присутствовавших не хотел
сознаться, что проспал всг время, и диссертацию сплавили другому
Ученому совету.
- И всг же он получил докторскую степень? - спросил я.
- Ни одна диссертация не вызывала столько споров, сколько эта. Она
трижды подвергалась экспертизе. В конце концов, ученую степень ему
присудили не за содержание диссертации, а за совершенно изумительный
математический метод, изобретенный им для доказательства своих более
чем спорных предположений. Оказалось, что этот метод абсолютно
незаменим при решении некоторых уравнений волновой механики. Вообще я
думаю, что Берестовский мог бы стать крупным математиком. В этой
области он очень силен, но считает себя прирожденным физиком.
Было уже поздно, и я, проводив своего приятеля до гостиницы,
поспешил на поезд.
Два дня я не был на реке, так как плохо себя чувствовал.
На третий день я услыхал в сенях какой-то топот и сопение,
перемежающееся с бормотанием и приглушенными ругательствами. Встав с
постели, я вышел в сени и увидел там Берестовского, сидящего на полу и
вытряхивающего песок из ботинка. Он был настолько поглощен этим
занятием, что не обратил на меня никакого внимания. Натянув ботинки,
он зашел ко мне в комнату и бесцеремонно уселся на кровать. Я стоял,
ожидая, что будет дальше.
- Когда я говорю о пространстве, - сказал он, как бы продолжая
начатый разговор, - то я подразумеваю под этим не геометрическое
пространство Евклида, а реальное пространство, наделенное физическими
свойствами. Оно отличается от геометрического прежде всего тем, что
существует во времени. Это пространство может менять свою форму,
плотность, обладает в некотором роде упругостью своих свойств,
наконец, оно насыщено электромагнитными и гравитационными полями и
является носителем материи. Трудно сказать, что более материально:
пространство или то, что мы привыкли подразумевать под словом
"материя". Но самое главное это то, что реальное пространство может
существовать и не существовать одновременно.
- Простите, как это существовать и не существовать одновременно? -
спросил я. - По-видимому, мой мозг недостаточно изощрен, чтобы
воспринимать подобные идеи.
- Вот именно, - ответил он, потирая руки, - всг дело в мозге. Вы
сами говорили о том, что мы не можем представить себе ничего такого,
что бы не было комбинацией уже знакомых нам образов и понятий. Для
современной физики эти понятия непригодны. Чтобы хоть что-нибудь
понять, мы вынуждены прибегать к аналогиям, черпаемым из известных нам
представлений Однако это не всегда то, что мы хотели бы представить
себе. Можно изложить содержание музыкального произведения словами, но
попробуйте растолковать глухому от рождения, что такое музыка. Даже
если он прочтет сотню либретто, само понятие музыки останется для него
непостижимым.
- И вы всг-таки решили попробовать? - спросил я.
- Как раз то, о чем мы с вами пока говорили, относится к категории
легко усваиваемых понятий, - ответил он - Пространство существует и не
существует одновременно потому, что само время прерывно. Гораздо
труднее было бы представить себе пространство без времени, чем
одновременно отсутствие того и другого.
- Вы думаете, что, говоря о прерывности времени, вы облегчили
понимание ваших софизмов о пространстве? - спросил я. *.
Он с яростью взглянул на меня. По-видимому, слово "софизмы" его
задело.
- Начнем с другой стороны, - сказал он неожиданно спокойно. - Вы
что-нибудь слыхали о квантах?
- Кое-что слыхал, - ответил я. - Квант - это неделимая порция
энергии, которую может поглощать или испускать электрон, перескакивая
с одной орбиты на другую.
- Так вот, известно ли вам, что никто еще не наблюдал электрон в
состоянии перехода с одной орбиты на другую? Больше того, теоретически
доказано, что электрон в атоме в этом состоянии никогда не бывает. Он
существует только на определенных орбитах. В состоянии перехода
электрона нет. Правильнее говорить, что электрон возникает, а не
существует. Теперь представьте себе, что в системе электрона ведется
отсчет времени. Что происходит с этим временем, пока совершается
переход электрона с одной орбиты на другую?
- Не знаю, - сказал я, - трудно сказать, раз самой системы, в
которой ведется отсчет, не существует.
- Не существует системы, значит, не существует в этой системе
ничего: ни времени, ни пространства, ни движения, ни наконец того, что
мы в этой системе привыкли считать материей. Как бы долго, по нашим
понятиям, не совершался этот переход через ничто, он не может быть
обнаружен в самой системе, так как после возникновения системы время
продолжает в ней течь так же, как и до ее исчезновения.
- Однако, с нашей точки зрения, часть пространства внутри атома не
исчезает в момент перехода электрона с одной орбиты на другую? -
спросил я.
- Конечно, нет, - ответил он. - Я очень упростил картину для того,
чтобы вам было легче понять, что такое прерывность существования всей
нашей системы в целом.
- Простите, о какой системе вы говорите? - спросил я недоуменно.
- Ну вот всего этого, - сделал он небрежный жест рукой, - словом
всего, что мы подразумеваем под словом "вселенная". Всг, что нас
окружает, подчинено одному общему ритму существования.
Некоторое время я молчал, ошеломленный не столько оригинальностью
того, что он говорил, сколько его небрежным тоном. Казалось, что он
рассказывал о давно приевшихся ему вещах.
- Что же существует в то время, когда ничего не существует? - с
трудом выдавил я из себя корявую фразу.
- Существует другое время, другое пространство, другая материя.
- Какие? - спросил я, пытаясь осмыслить всг, что он говорил.
- Антиматерия, антивремя, антипространство, - ответил он. - Только
то, что мы называем энергией, остается более или менее общим для обеих
систем; энергия - это единственное связующее звено между ними, так как
является результатом их взаимодействия.
- Какое же может быть взаимодействие, когда обе системы существуют
разновременно?
- Я ждал этого вопроса, - усмехнулся профессор, - он доказывает
еще раз вашу неосведомленность в самых элементарных вещах. Когда мы
говорим об одной молекуле, мы никогда не можем предсказать заранее ее
поведение в строго заданных условиях. Физические законы справедливы
только для больших ансамблей частиц, потому что носят статистический
характер. Единый ритм существования нашей системы вовсе не означает
того, что какое-то количество атомов не выпадает из этого ритма и не
оказывается выброшенным в антипространство. Аналогичные процессы идут
в антимире. Неисчерпаемые запасы энергии, которыми располагает наша
вселенная, есть не что иное, как результат аннигиляции антивещества с
нашей материей. Следовало бы ожидать, что, так как знак заряда,
направление спина, знак магнитного момента, различающие вещество от
антивещества, равновероятны, во вселенной должно было бы находиться
одинаковое количество материи и антиматерии с одинаковой плотностью
распределения в пространстве. Это неизбежно привело бы к их
аннигиляции с чудовищным выделением энергии. Если даже предположить,
что из выделившейся при этом энергии впоследствии вновь могла
образоваться материя, то опять-таки вероятность образования
антиматерии была такой же, как и обычной материи, а они немедленно
