горизонте. Капитан, покачав головой, вспомнил слова старика о том,
насколько они не внимательны. "Вы смотрели, но не видели..." Что ж,
попытаемся увидеть...
Арцеулов почти отпустил поводья - конь, похоже, в них и не нуждался,
- и сделал то, что никак не следовало делать всаднику, идущему рысью -
прикрыл глаза. Ничего, казалось, не изменилось, конь рысил дальше, не
уклоняясь ни влево, ни вправо, но Ростислав вдруг понял, что напоминает
ему эта странная скачка. Теперь, когда он не видел ни дороги, ни ущелья,
чувства подсказали - конь не скакал, он, скорее, плыл, но не в воде, а по
чему-то более мягкому, податливому, обтекавшему со всех сторон...
Капитан открыл глаза - все стало по-прежнему, но теперь он верил
своим ощущениям, а не тому, что перед глазами. Еще раз прикрыв глаза, он
убедился - конь действительно плыл. Во всяком случае, его копыта не
касались земли...
Открывая глаза, Арцеулов чуть задержал веки полуприкрытыми, и вдруг
он понял, что сквозь них видит не ущелье и привычную дорогу, а нечто
совсем другое. Перед глазами поплыло что-то огромное, светло-желтое,
внезапно захватило дух, и капитану показалось, что он вновь оказался в
кабине "Муромца".
Он открыл глаза - надоевшее ущелье продолжало неторопливо
расширяться, гора, которая словно убегала от них, таяла на горизонте. Но
Арцеулов уже не верил. Итак, открытыми глазами ничего не увидишь; ну что
ж...
Он вновь прикрыл веки, но не полностью, оставляя узкую щелочку, как
раз, чтобы можно было что-то увидеть. Вначале показалось, что он попросту
ошибся. Но Ростислав попытался вновь, взглянул налево, направо - и уже не
сомневался...
...Конские копыта действительно не касались земли. Арцеулов не ошибся
- они не скакали, а плыли. Только не по воде - воды здесь не было и в
помине. Они плыли по воздуху, и вокруг не было ничего, кроме
светло-голубого зимнего неба.
Земля осталась далеко внизу. Вернее, не земля, а огромная серо-желтая
пустыня, то ровная как стол, то горбившая гигантскими барханами.
Вспомнился рассказ Лебедева - Такла-Макан, сердце Азии, страшная, не
проходимая ни зимой, ни летом пустыня, песчаный ад, по которому
передвигаются трехсометровые барханы - и призраки...
Земля-пустыня была далеко, словно они вновь летели в "Муромце", но
Арцеулову показалось, что, несмотря на медленные, неторопливые движения
коней, они мчатся с гигантской, невероятной скоростью. И, самое
невероятное, - если в этом видении могло быть что-то вероятное - капитану
почудилось, что и он, и все окружающие, сами стали огромными, под стать
небу и пустыне...
Тех, кто скакал рядом, капитан не смог разглядеть - все-таки через
полуприкрытые веки наблюдать было затруднительно. Лишь на долю секунды
показалось, что он увидел руку одного из всадников. Вернее, не руку -
желтым цветом, в тон далеким пескам, светилась под солнцем твердая,
высушенная ветром и временем кость...
Капитан, судорожно вцепившись в поводья, открыл глаза. Слава Богу,
долина никуда не исчезла, они продолжали рысить по бесконечной дороге.
Можно было перевести дух, перекреститься и уверенно сказать самому себе
спасительное: "Померещилось..."
Часа через полтора скакавший впереди Джор-баши поднял правую руку.
Отряд, следуя команде, придержал лошадей. Командир огляделся и шагом
направил белого скакуна к подножию горы. Всадники стали спешиваться,
кто-то побежал к ближайшим зарослям сухого кустарника за дровами, а кто-то
снимал с седла кожаный бурдюк с водой. Намечался отдых - и чай.
Соскочив с коня и поводив его, как и полагалось, несколько минут,
Арцеулов поразился, как мало устал. "Интересно, сколько мы проскакали?" -
мелькнуло в голове. Кажется, они прорысили по ущелью верст двадцать. А
если считать по тому, что мерещилось...
Степа, отпустив коня отдыхать, уселся прямо на землю, по-прежнему
хмурый и задумчивый. Молча достав пачку, он выдал Арцеулову предпоследнюю
папиросину, согнул "гармошкой" доставшуюся ему последнюю и так же молча
стал пускать кольца дыма в бесстрастное небо.
Арцеулов, настроение которого несмотря ни на что почему-то заметно
улучшилось, был готов в очередной раз доставить себе удовольствие и
поязвить в адрес краснопузого, но вид у Степы казался слишком уж не
располагающим. Поэтому капитан начал иначе:
- Все о двери думаете, Степан?
Косухин молча кивнул, хотя думал он в этот момент совсем о другом.
- Ну и как? - продолжал между тем Арцеулов. - Посоветовались с
Марксом?
- Ага, - Степа хотел было ограничиться этим исчерпывающим ответом, но
внезапно его охватила злость - и на себя, и на недобитого контрика, а еще
больше на то, что Косухин не мог обозначить каким-либо внятным словом:
- Хочешь, Ростислав, порадую?
Капитан вопросительно поглядел на Степу.
- Не знаю, чего ты там увидел, а вот мне старик накрутил, будто
большим начальником стану...
- Поздравляю!
- Слушай дальше, беляк...
И Степа, сам не понимая зачем, как мог, рассказал белому гаду
Арцеулову все: и про орден, и про стройку, и про сухорукого с трубкой, и
про приклады, падающие на его распростертое на полу тело...
- Вот так... - выдохнул он, и сразу же стало легче. - Ну чего, белая
кость порадовался?
- Нет, - иногда Арцеулов умел отвечать столь же односложно.
- Врешь, - скривился Косухин. - Знаю вас, беляков...
- Плохо знаете...
Между тем галдящие воины Джор-баши уже возились возле горящего
костерка, на котором грелся котелок с водой. Арцеулов вспомнил, что после
всех неприятностей лишился не только оружия, но и кружки с котелком.
- А ты чего увидел? - поинтересовался Степа. - Небось, как наших к
стенке ставишь? То-то гляжу, веселый.
Арцеулов хотел ответить резко, но, взглянув на Степу, несколько
снизил тон:
- По-моему, господин Косухин, судя по вашим словам, с вами
разобрались не наши, а как раз ваши. Революция - это свинья, которая жрет
своих детей...
- Сам придумал?
- Нет, это не я. Это Камил Демулен, тот, что Бастилию штурмовал. Так
что меня не вините. Поищите среди ваших, как их там - Венцлавов, что ли?
Помнится, он уже хотел вас благословить. А видел я немного... Будто ухожу
через тайгу, затем живу в Париже, потом воюю - но не с вами, ну а под
конец сижу в кресле и смотрю...
Арцеулов не знал, как назвать странный ящик, по экрану которого
бегали изображения, и неуверенно закончил: "Синема".
Он хотел добавить про русский флаг, который будут называть
"триколором", но почему-то промолчал.
- Буржуй, - вздохнул Степа. - И жизнь у тебя будет буржуйская.
- Должна была быть, - уточнил Арцеулов. - Если верить тому, что нам
старик нагадал. Должна - но уже не будет. И у вас будет как-то по-другому.
Так что, может, все к лучшему.
- Не будет, думаешь?
- Неужели вы не поняли, Степан? - оживился Арцеулов, - это же... ну,
помните, - тривиум? Перекресток трех дорог?
- Ну... А причем тут это?
- Там, в пещере, сошлись три наши дороги. Та, которая, должна быть -
обыкновенная. Та, что у нас вышла на самом деле - из-за "Мономаха". И та,
что началась теперь...
Внезапно Арцеулов смутился. Получилось как-то слишком поэтично, а в
присутствии краснопузого Ростислав старался придерживаться военно-полевого
лексикона. Но Степа явно заинтересовался:
- Погоди, Ростислав. А ты эта... не усложняешь? Ведь это все одно и
тоже?
- Нет. Если бы не "Мономах", если бы нам обоим не приказали прибыть в
Иркутск, то, наверное, все случилось бы так, как мы увидели. Вы бы не
встретили брата, я бы ушел в Монголию, если б не замерз по дороге...
- Но почему три, а не две? - Степа напряженно размышлял, забыв, что
давно уже уклонился от впитавшегося в кровь марксистского понимания
действительности. - Ведь, то, что мы здесь - это ведь тоже из-за
"Мономаха?"
- А вы подумайте, Степан! История с "Мономахом" кончилась тем, что
попавших в плен капитана Арцеулова и краскома Косухина вывели в расход при
попытке к бегству...
- Не-а, - уверенно заявил Степа. - Ты, интеллигент, не путай. Как это
нас в расход вывели, когда мы живы?
- А почему? Вы, например, сможете объяснить вашему Чудову? Загнали
нас с вами в пещеру, зашли с винтовками, обыскали... и не заметили? Так
бывает?
Степа молчал. На фронте случалось всякое, но контрик прав -
объясняться, если придется, будет затруднительно. Сам бы он в такую байку
не поверил.
- Наша жизнь понадобилась, - заключил капитан. - Кому-то
понадобилось, чтобы мы жили дальше. Вопреки логике...
- Да причем тут логика! Только вот кому мы оказались, чердынь-калуга,
нужны? Тем, что за той дверью, что ли?
Арцеулов лишь пожал плечами.
- Дверь эта... Слушай, Ростислав, ну, а все-таки, чего там? Чего нам
обещали?
- Вы же в детстве ходили в церковь, - непонятно - в шутку или всерьез
ответил капитан. - Там такие вещи, как правило, объясняют.
- Ага! - взьярился Степа. - Объясняют! Рай там, да? Каждому по перу
вставляют и эту... арфу в зубы? Слыхал, как же!
- Так в чем дело? Сия версия вас не устраивает?
- Нет! Ты, Ростислав, меня, как пролетария, видать, за дурика
держишь!
- Я же предположил, что там попросту вход в монастырь, -
примирительно заметил Ростислав, которому совсем не хотелось ссориться.
- Брось! - махнул рукою Степа. - Не монастырь там! Только в рай-ад я
тоже не верю. Там что-то другое! Заглянуть бы... Только, сдается мне,
обратного ходу оттуда нет...
Арцеулов не без удивления поглядел на расфилософствовавшегося
пролетария. Сам он пришел к такому же выводу.
- О чем спорите, братья-вояки? - Чех подошел незаметно и присел
рядом, держа в руке дымящийся котелок. - Чай будете?
От предложения никто не отказался. Подпоручик вручил каждому по
жестяной солдатской кружке, отчего оба почувствовали себя почти уютно.
Правда, чай показался с первого взгляда каким-то подозрительным, но
выбирать не приходилось. Степа храбро глотнул и тут же замер с открытым
ртом.
- Аг-х-х... - Это чего, чай?
Арцеулов, подносивший кружку ко рту, на всякий случай решил
подождать.
Чех рассмеялся, храбро хлебнув прямо из котелка:
- Смелее, братья-вояки. Это монгольский чай. Он зеленый, с солью,
мукой и бараньим жиром.
Звучало не очень обнадеживающе, но в конце концов обе кружки были
опустошены, а храбрый Степа попросил добавки. Пить, в общем-то было можно,
хотя на чай это варево походило менее всего...
Вскоре прозвучал приказ, и конники стали собираться. Между тем
Арцеулов, воспользовавшись тем, что задумавшийся Степа перестал обращать
на него внимание, уже несколько раз пробовал посмотреть на все
происходящее по-своему, через прищуренные веки. Но ничего не выходило.
Лишь однажды показалось, что он видит вместо долины ровную степь - или
пустыню, - а вдали возвышается огромная, странной формы скала. Капитан
нагнулся и взял в руку несколько вывороченных грудок серой сухой земли.
Земля на ощупь была самой обыкновенной, но сжав ее в руке, Ростислав на
миг почувствовал что-то иное - словно вместо твердых земляных комков он
сжимает в ладони горсть просыпающегося сквозь пальцы холодного песка...
Перед тем, как тронуться с места, Арцеулов, не утерпев, посоветовал
Степе разок поглядеть вокруг сквозь полуприкрытые веки. Косухин лишь
покрутил головой, восприняв слова капитана, как результат контузии.
