сожаления уничтожь. Оставшаяся первая глава с вкрапленными в нее
изюминками и будет той великолепной новеллой, которую ты желаешь написать.
Вот и все.
Совет этот я давал хоть и с легкой иронией, но без снобизма.
Иронизировал же я, скорее, над собой, нежели над своим собеседником. Ибо
именно так была написана моя первая новелла, продолжение коей Вы читаете
ныне. Точнее - не новелла, а "текст", так как жанр его расплывчат,
композиция рыхла, стиль эклектичен... Я мог бы до бесконечности
перечислять известные мне недостатки этого текста, но, признаюсь, он
дороже и ближе мне, чем почти все написанное после. Дело в том, что уже
позже я вывел для себя правило, соотносящее вдохновение, умение и
старательность. Звучит оно так: "Писать следует сердцем; если не пишется,
тогда - головой; не пишется и так, пиши задницей".
Впоследствии я честно следовал этому правилу, и в собственных вещах
хорошо помню (хотя знаю, что постороннему это может быть и совершенно не
заметно), какие абзацы или страницы чем написаны. Но "Пятна", при всей их
внешней расхлябанности, монолитны в одном: они полностью написаны первым
из перечисленных частей тела. В отличии от всего прочего написанного мной,
текст этот - не плод размышлений, поиска и сюжетно-психологического
конструирования, а не что иное, как ВЫПЛЕСК. И чтобы он произошел,
необходимо накопление. Точнее - брожение. И это подтверждается как раз
тем, что я вот вдруг взял, сел, да и принялся все это писать. Ни с того ни
с сего. Спустя семь лет. Т.е. дозрел. Добродил. Допух. Достиг определенной
кондиции. Критической отметки. Еще чуть-чуть и... чпок. Вот так-то. А
помедлил бы, не начал бы писать, сняв тем самым опасное напряжение, был бы
не "чпок", а "бабах!!!". Ясно?
Это хорошо, когда ясно. А мне вот пока не ясно, о чем же это я буду
писать дальше. Но белизна за окном почему-то требует от меня терпения и
обещает помочь вдохновением. Никогда раньше не предполагал, что
вдохновлять может не цветение, а напротив - снег.
Ладно. Идея придет по ходу, мне же не следует останавливаться. Нужно
писать хоть что-то... Есть! Вспомнил! Я ведь должен выполнить обещание
(косвенное, правда), которое дал семь лет назад. Я расскажу об армии.
Итак, она.
Избежать ее есть несколько десятков способов. От элементарного -
непосещения военкомата по повесткам, до радикального - брака с его
служащей (именно так поступил мой старший брат, и его "дело" было найдено
под привинченным к полу сейфом, когда возраст его (не сейфа, а брата) уже
далеко перешагнул границу призывного). Однако, самый популярный метод -
"косьба". (Или "кошение"?)
Кстати, байка.
Некий призывник решил "закосить". Но как это сделать наилучшим
образом? Ломать руки или ноги ему почему-то не хотелось, флюорография,
несмотря на полкило сахарной пудры, которые он по совету товарищей вдохнул
перед заходом в кабинет, показывала-таки отличные легкие, а кусок
съеденного натощак хозяйственного мыла отчего-то не вызвал обещанного
дворовыми знатоками эпилептического приступа, вызвав лишь стойкое
отвращение не только к мылу, но и к шампуням, к крему для бритья, к зубной
пасте и даже к стиральному порошку.
И вдруг, - "Ба! - вспомнил он, - да ведь у меня сосед - майор из
военкомата. Может быть, стоит это дело обсудить с ним?".
И вот, является он к майору и заявляет: так, мол, и так, не хочу
служить. А тот ему: "Это будет стоить тысячу. Но отдать ты мне ее должен
не сейчас, а в ночь перед комиссией. Точнее - ровно в полночь. Принесешь
ее на кладбище в банке из-под кофе. Сразу за воротами растут тополя.
Заберешься на третий справа и жди. Все".
Призывник, было, заартачился, но майор ему: "Или так, или никак.
Выбирай". Ничего бедняге не оставалось, как только послушаться странного
соседа.
В полночь явился он на кладбище, и хоть и было ему не по себе,
забрался на третий по счету тополь справа от входа. А через четверть,
примерно, часа явился и майор. Залез на соседнее дерево и кричит оттуда:
"Кидай!" Наш бедолага кинул ему баночку с тысячей, майор поймал ее,
спустился на землю и молча удалился.
Ну, а назавтра наш персонаж прибыл, соответственно, на медицинскую
комиссию и рьяно принялся обследоваться на предмет своей годности в
качестве пушечного мяса. Будучи уверен в том, что тот или иной специалист
неминуемо забракует его (т.к. уплочено), он последовательно переходит из
кабинета в кабинет... Ан нет! Каждый в отдельности и все вместе выдали ему
резолюцию: "Годен".
"Ах, так! - возопил в душе наш юный герой, - деньги-то взял, а дело
не сделал! Ладно же, гад, я тебе службу попорчу!" И вот с этим-то душевным
воплем, как был нагишом, врывается он в кабинет, где восседает президиум
комиссии с его соседом-подлецом-майором во главе.
- Так что же вы?! - вскричал несчастный призывник на этот раз уже,
естественно, вслух, - я вам деньги давал? давал; а вы?! - И закончил,
ломая руки, - почему везде - "годен" да "годен"?!
"Ого", - заинтересовались коллеги-сослуживцы майора, всегда готовые
вырыть товарищу яму и, возможно, занять его председательское кресло. И
некто из членов обратился к юному обнаженному созданию с ласковым
вопросом: "То есть вы, молодой человек, утверждаете, что давали товарищу
майору деньги?"
- Точно! - вскричал оскорбленный в своих лучших чувствах юноша, -
тысячу. В банке из-под кофе! На кладбище!
Члены переглянулись, а врач-психиатр, нехорошо улыбаясь, стал
тихонько пробиваться через толпу зевак-призывников, привлеченных сей
драматической сценой и сгрудившихся у входа в кабинет.
- И когда же это было? - последовал очередной вопрос, произнесенный
уже с едва заметной иронией.
- Сегодня. Ровно в полночь. - (Речь юноши была столь вдохновенна, что
не могло возникнуть и тени сомнения в его искренности.) Я сидел на одном
дереве, а он, - юноша ткнул пальцем в пуговку майорского кителя, - на
другом...
Но больше сказать он не успел ничего, ибо с профессиональным криком -
"Держите пациента!" - на него кинулся психиатр, а вся прочая кодла с
удовольствием помогла последнему, свалив нашего призывника на пол и
скрутив его в бараний рог.
Через полгода - обследованный вдоль и поперек и обколотый всем, чем
только можно - он был выписан из психиатрической клиники, имея на руках
натуральный белый билет. Оставаться нормальным в дурдоме возможно не более
одной-двух недель.
Вот так.
Но это - байка. Теперь же - правда и только правда о советской армии.
Какой бы печальной правда сия ни была.
"Жопа в мыле, рожа в грязи.
"Вы откуда?" "Мы - из связи".
В этих-то войсках я и служил. Точнее - МЫ служили.
Кто это - мы? Ну конечно же, я и Юрик Иноземцев, мой вечный спутник и
корефан.
Если говорить о том, как служил он, то самое грандиозное приключение,
пережитое им в рядах СА, выглядело следующим образом.
Пошел как-то Юрик в караул. Ночью, стоя на посту у знамени части
(прямо в расположении, т.е. в помещении) он неожиданно и нестерпимо
возжелал удовлетворить естественную надобность. Как быть? Оставить знамя?
Это грубейшее нарушение Устава караульной службы, и грозит оно, если не
дисбатом, то, как минимум, десятью сутками "ГАУПТИЧЕСКОЙ вахты" (позднее я
выяснил, что на белом свете не существует такого прилагательного, однако
офицеры наши упорно говорили именно так).
Но если "голод не тетка", то противоположная ему потребность,
по-видимому не дядька. И Юрик нашел-таки выход из столь щекотливого
положения.
О, нет, он не оставил священное знамя подразделения без подобающей
охраны. Он просто-напросто вынул его из подставки и в сортир отправился,
гордый стяг из рук не выпуская.
Сидя в позе, соответствующей удовлетворяемому вожделению, он с
волнением услышал в коридоре шаги. И узнал их. Шаги командира части
полковника Рябова (или "Рябчика", как называли его между собой солдаты).
Немедленное возвращение на пост уже не спасло бы от наказания, и, чтобы
оттянуть хотя бы срок приведения его в исполнение, Юрик замер и затаил
дыхание. И тут услышал истошный рябчиков вопль: "Тревога! Тревога!.." и
его быстро удаляющиеся шаги. А еще через несколько секунд - не менее
истошный вопль сирены.
Юрик с состраданием отнесся к переживаниями командира части,
лишившейся своего знамени с часовым впридачу, однако своя рубаха отчего-то
была ему ближе к телу, и по сему, моментально выработав схему дальнейших
действий, он бегом вернулся на пост.
Минуты через три перед ним стояло десятка два ошеломленных офицеров.
- Где ты был?! - выдохнул Рябчик.
- Я? - мастерски удивился Юрик. - Здесь.
- Не ври, я сам только что был тут!
- Да. Точно. Были, - встревоженно глядя в глаза командиру, подтвердил
Юрик, - подошли, встали прямо передо мной, в упор на меня посмотрели,
вдруг побледнели, глаза выпучили, да как заорете "Тревога, тревога!", и -
бегом по коридору...
Юрик всегда был малым находчивым и актером неплохим. И, хоть этому
его рассказу никто всерьез не поверил, вопрос о "гауптической вахте"
замялся как-то сам собой. А Рябчик на всякий случай все ж таки сходил к
госпитальному главврачу.
...Да! Армия. Этот мрачный детский сад с сердитыми пьяными
нянечками... Вопрос: почему военные звания выше майора не едят соленых
огурцов? Ответ: рожи в банку не пролазят. Никогда не забыть мне ее -
начальную школу человеческой подлости и унижений (в форме стирки носков и
трусов старослужащим), не забыть и поразительный по своей эффективности
метод "воспитания через коллектив" (это когда провинился ты один, а всю
ночь методично избивают весь твой призыв, чтобы назавтра твои же друзья
смотрели на тебя волками)... Ну, да, все это уже стало общим местом даже в
газетных публикациях...
А вообще, военные - люди не злые. Но какие-то странные.
Вот, например, еще одна (последняя) история. Однажды в солдатской
столовой случилось ЧП. По рядам обедавших прошла тарелка с супом и со
сваренной в нем мышью. Животное неаппетитно возлежало в центре посудины,
при виде чего, воины, ругаясь, переворачивали столы и, ропща, удалялись
голодными.
Через полчаса нас собрали в Ленинской комнате, и бравый замполит
разъяснил нам, что мышь - это результат происков проклятых империалистов,
пытающихся свести на нет боевую мощь нашей Родины. Ибо, какие мы к черту
солдаты - без обеда? А какая боевая мощь без нас.
А еще через несколько часов реактивный самолет за сотни километров
примчал разобраться с ЧП некоего генерала Шеина (он курировал нашу часть).
Грозный генерал выстроил в столовой уйму людей - наряд по кухне,
дежурного по столовой, начальника столовой, санинструктора, командира
хозвзвода, зампотыла части и пр. - и мрачным требовательным басом спросил:
- Кто видел мышь?
Народ испуганно молчал.
Шеин стал еще мрачнее и еще багровее.
- Я спрашиваю: кто видел мышь?!
Пауза длилась минуты четыре, пока наконец не сдали подорванные
алкоголем прапорщицкие нервы начальника столовой.
- Я видел, - выпалил он, предчувствуя беду.
- Ну и как она - большая? - спросил Шеин, слегка смягчившись.
- Да нет. Нормальная. - И прапорщик пальцами показал размер.
- Ясно, - сказал генерал весомо.
И удалился.
И все.
Хотя, если бы я, например, имел такую возможность - слетать на
самолете за тридевять земель, чтобы узнать размер некоей дохлой мыши, я,
