Юлий БУРКИН
БАБОЧКА И ВАСИЛИСК
Всякое искусство совершенно бесполезно.
Оскар Уайльд
Если нельзя, но очень хочется, то можно.
Народная мудрость
ПРОЛОГ
Что касается невинной жертвы, то вся история эта закончилась так.
В самом конце ночи, почти под утро, зека по кличке Гриб проснулся от
желания помочиться, и сейчас жадно досмаливал подобранный возле параши
отсыревший бычок. Он знал, что это - западло, но поделать с собой ничего
не мог: курить хотелось невыносимо.
Гриб ходил в мужиках, ниже комитет решил его не опускать: свой
хороший врач буграм - вещь вовсе не лишняя (этот-то, как-никак, с мировым
именем), а пользоваться медицинскими услугами петуха им не позволила бы
воровская честь. Вот и ходил Гриб в мужиках, хотя и видно было в нем за
версту интеллигента, и другого бы, не столь ценного, за одну только
лексику, за одни только "позвольте" и "не смею спорить", втоптали бы в
самую зловонную зоновскую грязь.
Но все равно хватало ему и побоев, и унижений. Как тут без этого?
Особенно одно обстоятельство угнетало его: еще в СИЗО трое рецидивистов
отбили ему почки, и теперь, случалось, он во сне делал под себя (если не
успевал проснуться, вскочить и добежать до туалета, как сегодня). И, когда
случалась с ним такая оказия, наутро он подвергался позорнейшей процедуре:
его освобождали от работ и не позволяли вставать в строй на завтрак и
обед, пока он не простирает тщательно белье и матрац и не просушит их,
летом - на дворе, зимой в сушилке. А все это время каждый проходящий
считал своим долгом плюнуть в него, дать зуботычину или обругать: "У,
вонючка очкастая!..", "Зассанец!"...
И не раз уже гнал он от себя мысль о самоубийстве, а порою и не гнал,
порою, напротив, упивался ею. Вот и сейчас, урвав ворованную затяжку,
думал он о побеге в мир бездонной пустоты и находил в этом желанное
успокоение.
Хрустнул под чьими-то подошвами разбитый кафель пола, и Гриб
испуганно кинул охнарик в парашу. Но напрасно - он услышал, как зашумел
кран, как вода потекла в умывальник, как вошедший звучно всосал струю, а
затем из уборной вышел.
Но бычок был уже безнадежно погублен, и Гриб с досады хотел было
отправиться досыпать, как вдруг через открытую форточку, сквозь ржавую
решетку, в туалет влетела цветасто-бархатная бабочка "Павлиний глаз"
("Vanessa io") и села прямо на рукав его грязно-черной робы.
Странное чувство вызвала гостья в душе заключенного. Такое испытывал
он в юности, когда очень красивая подружка старшей сестры - Лиля - строила
ему глазки и тихонько говорила ему непристойные комплименты. Ему было
тогда и приятно, и ясно, что на самом деле над ним просто потешаются, а
более всего страшно, что легкая ирония сейчас перейдет в откровенную
издевку. Смешанное чувство радости, страха и НЕУМЕСТНОСТИ. Нельзя было в
его нынешнем пыльном, кирзовом, бушлатно-туалетном мире возникать этому,
пусть даже и такому маленькому, летающему стеклышку калейдоскопического
счастья.
- Эй, слышишь, - вполголоса обратился он к бабочке, - слышишь, нельзя
тебе здесь...
Бабочка посмотрела на него строго и доверчиво, чихнула и ответила:
- А я и не собираюсь здесь долго задерживаться.
Только не понимал Гриб ни бабочкиного языка, ни бабочкиного чиха, ни
бабочкиной мимики; а потому не понял он и того, что сказала она далее:
- Меня зовут Майя. Меня послали, чтобы ты посмотрел на меня и понял:
скоро все это кончится, скоро ты будешь на воле.
И Гриб, глядя на персидские узоры ее крылышек, хоть и не услышал
ничего, действительно понял: скоро все это кончится, скоро он будет на
воле.
- Спасибо, - сказал он вполголоса, и бабочка, услышав его, выпорхнула
через решетку форточки в ночь - в мокрое грозовое небо.
1
- Бумагу! Перо! Чернила! - скомандовал василиск, откинувшись на
расшитые бисером китайские подушечки, и два его верных сиреневых
тролля-прислужника - гномик Гомик и карлик Марксик - пробуксовав ножками
на месте две-три секунды, кинулись вглубь пещеры.
Голодная гюрза обвила шею повелителя и чистила ему шею раздвоенным
языком, выскребая из щелей меж ними кровавые волокна ужина.
Полно, - молвил он, чтобы счастливая змейка, скользнув вниз по его
гибкому алмазно-чешуйчатому торсу, обвилась сладострастно вкруг
змееподобного же фаллоса, жадно припав к нему устами.
В шахтах глазниц Хозяина родились и тут же умерли две злые зарницы, и
изумрудные стены, откликнувшись, послушно принялись источать неоновую
зелень.
- Пиши, - кивнул василиск примчавшемуся уже сиреневому Марксику, пред
коим гномик Гомик в тот же миг пал на четвереньки, имитируя с успехом
письменный стол. Марксик поспешно распластал по его ребрам белый лист
бумаги, водрузил на поясницу оправленный в платину человеческий
череп-пепельницу, обмакнул в нее перо фламинго и, согбенный
подобострастно, замер в ожидании.
Так стоял он, боясь шелохнуться, пока василиск, как всегда перед
очередным письмом, бесцельно блуждал в грязных лабиринтах памяти. Богиня,
Гриб и предательство, белизна палаты и целительный скальпель врага,
ласковый детеныш и боль, адская боль, когда трескается, словно кора,
одеревеневшая кожа; скользкие стены колодца, бой с предшественником, вкус
его плоти и коронование... И жажда, так и не утоленная жажда.
Наконец, он вышел из оцепенения, вздохнул со стоном - низким и глухим
- и вынул из глаз маленькие сталактиты слез. Нужно было диктовать так,
чтобы ТАМ не почувствовали, как далек он от внешнего мира. Что-то очень
простое.
- Пиши, - повторил он. И карлик принялся поспешно, стараясь не
упустить ни звука, фиксировать неясные ему сочетания слов.
"Здравствуй, Виталя, милый мой сынок. Прости, что пишу так редко, но
это зависит не от меня: почту у нас забирают только один раз в месяц.
Ничего, потом все сразу тебе расскажу, так будет даже интереснее. Ты
пишешь, что учишься хорошо, без троек. Молодец. У меня тоже все в порядке.
Ты пишешь, что мама читает мои письма, спрашиваешь, почему я пишу только
тебе. Я ведь уже объяснял. Хотя, конечно, тебе трудно это понять. Мы
поссорились с ней перед моим отъездом. Но когда я приеду, мы обязательно
помиримся. Пока я не знаю, когда это будет. Очень много работы. Тут очень
холодно, но очень интересно. Спрашиваешь, видел ли я белых медведей. Да, и
вижу часто. И моржей, и пингвинов. Может быть даже я привезу тебе
маленького пингвиненка. Только не спрашивай у мамы, почему мы поссорились,
не приставай, я сам тебе когда-нибудь все..."
Он диктовал, диктовал, а параллельно в голове его мелькали картинки
из далекого и недавнего прошлого. Он то чувствовал себя собой, то словно
бы видел себя со стороны.
- ...Безнадежен, - Грибов отложил в сторону историю болезни. - Просто
безнадежен.
Мне, стоящему в коридоре и заглядывающему в щелку, стало не по себе.
- А если оперировать? - спросил незнакомый мне врач.
- Один шанс из тысячи. Даже не знаю, взялся бы я или нет. Разве что в
качестве эксперимента. А без этого - максимум полгода. Жаль.
Откуда ж он, Грибов, мог знать, что я, во-первых, как раз сейчас
забрел к нему в кардиоцентр, а, во-вторых, в курсе, что речь идет именно
обо мне. Сестра (очень красивая, кстати) споткнулась возле двери кабинета,
я помог собрать рассыпавшиеся листы и увидел, что это - моя история
болезни.
Безнадежен. Что из этого следует? "Максимум полгода..." Жаль ему,
видите ли. Это все, что он мог сказать по поводу моей близкой кончины.
Экспериментатор!.. "Жаль..." А мне-то как жаль!
Что можно успеть за полгода? - продолжал я раздумывать, двигаясь в
сторону своей постылой конторы. - Прежде всего, наконец-то пошлю в жопу
шефа. Шеф!.. Смех да и только. Индюк моченый, а не шеф. Что еще? Еще уйду
от Ирины. А стоит ли? Полгода не срок... Стоит. Хоть последние полгода
поживу без лжи. Почему же не мог раньше? Раньше была ответственность. За
нее и за Витальку. А ныне судьба распорядилась так, что всякая
ответственность автоматически теряет смысл.
И вдруг он представил себя мертвым. Он увидел свое не слишком
симпатичное тело лежащим на столе морга. Совсем голое. Глаза полуоткрыты.
Рот подвязан веревочкой. Кожа - землисто-матовая. Всюду - отечности и
вздутия. Тело это и при жизни не блистало красотой, а теперь... Елки! Ведь
все мы знаем, что умрем. Обычно осознание реальности смерти случается
только в самой ранней юности, как раз тогда, когда жизнь полна запахов и
прелести. Наверное, так природа поддерживает баланс.
Закололо сердце. Он сел на подвернувшуюся скамеечку. И моментально
покрылся холодной испариной.
Нет, наоборот. Буду тихо ходить на работу, чтобы отвлечь себя от
приближения, а когда слягу, Ирина будет ухаживать за мной. Кто-то ведь
должен подать стакан воды... Какая пошлость! - "Стакан воды". Ну и пусть -
пошлость. Кто-то все равно должен его подать.
Ему казалось что решение он принял твердо. И все-таки, когда шеф, в
который уже раз принялся в тот день вправлять ему, как мальчику, мозги:
"Учтите, если хотя бы еще один раз вы отлучитесь с работы без моего
личного разрешения, будем беседовать с вами серьезно..." И все-таки, когда
он услышал это, он наплевал на все свои твердые решения, встал, красный от
злости, из-за стола и сказал заветное: "Пошел-ка ты в жопу, индюк!" И
удалился, хлопнув дверью.
И таким легким стал этот день, что и ночью он легко сказал жене: "Я
узнал, что проживу не более полугода. Врач сказал. Не сердись, но я хочу
пожить немного один. Обдумать, как встретить это. Андрей, когда уезжал,
отдал мне ключи от своей комнаты. Он вернется еще только через год, когда
все уже будет кончено. Я поживу пока у него в общаге".
И она поняла его. Она плакала, уткнувшись носом в подушку, но поняла.
2
Издавна известно людям, что аспид в хитрой голове своей хранит
драгоценный карбункул. Знают они и сколь велика ценность сего самоцвета -
как с ювелирной, так и с фармацевтической точек зрения. Знают они и то,
что карбункул у аспида можно взять лишь добром, выклянчить, если же
применишь силу, поймаешь, убьешь, карбункул вмиг рассосется. Такова
природа аспида и его карбункула.
Только одного не знают люди: зачем нужен карбункул самому аспиду. А
это-то как раз самое главное и есть. Карбункул - хранитель,
кристаллический аккумулятор энергии и ВРЕМЕНИ. Когда аспида хотят убить,
решетка магического кристалла рассыпается ("рассасывается"), высвобождая
накопленное, и сознание владельца карбункула перемещается в любую точку
пространства и времени, внедряясь в избранное тело, деля его отныне с
родным этому телу сознанием. Таким образом камень спасает аспида от
гибели; потому-то он и дорожит им столь рьяно.
Прервав диктовку письма, не закончив даже очередного предложения,
утомленный василиск потянулся и, щелкнув перстами, удалил прочь своих
внезапно опостылевших ему лиловых троллей-прислужников. (Кстати, отчего
они лиловые? Точнее - сиреневые? От того, что карлик Марксик, само собой,
красный, а гномик Гомик, естественно, голубой. Будучи преданными друзьями,
ради единообразия они избрали серединный колор.)
- Раав, - опустил василиск щели зрачков своих к юркой гюрзе, - Раав,
