неудовлетворительным даже для ребенка.
-- Они... падают, -- сказала она. -- Плохие разбойники
делают так, чтобы они падали. Вот почему, -- она махнула рукой
без всякой цели, -- все окна во дворце плотно занавешены, чтобы
вы не могли видеть...
Я мог разглядеть, как она воспользовалась возможностью
выглянуть в окно. Она содрогнулась от увиденного, и я не могу
винить ее. Что до меня, много лет прошло с тех пор, как я
перестал поддаваться дрожи. Я видел и сотворил сам слишком
много ужасных вещей, чтобы потворствовать бессмысленному
желанию продемонстрировать тревогу физическим образом.
Но у нее оставалось еще много причин для содрогнания --
кажется, женщины обладают бездонным источником для слез и
волнений. Она взглянула вновь -- ее лицо было таким, словно она
пристально смотрит на разлагающийся труп. Это ужасающее
зрелище, и вы знаете, что вам не стоит смотреть, но продолжаете
смотреть, как зачарованный.
-- Если они узнают, что вы смотрели..., -- сказала она, ее
голос упал. Кто знает, что за мерзкое наказание предусмотрено
за ужасное преступление -- видеть то, что вам не следует?
Мальчик -- Люк -- пошевелился первым, он выглядел
нетерпеливым. Дети не переносят дураков -- именно поэтому так
мало детей-политиков.
-- Тогда почему же здесь есть окно, если нам не разрешено
видеть?
-- Это окно императора, Люк, -- сказала Сенна, ее голос
вновь понизился до шепота, но она не знала, что каждое ее слово
достигает моих ушей. -- Он единственный, кто может смотреть на
то, что происходит вне дворца. Вот почему мы не может остаться.
Мы должны уйти до того, как...
Уйти. Они собираются уйти -- неожиданно бремя одиночества
показалось мне настолько невыносимым, что я не выдержал.
-- Нет, -- сказал я резко, -- все в порядке.
И я вышел на свет.
Осознание случившегося произошло у Сенны в два этапа.
Вначале, стоя ко мне спиной, она застыла, мой голос как громом
поразил ее, пока она, должно быть, отчаянно пыталась убедить
себя в том, что мои слова ей просто почудились. Она медленно
повернулась, надеясь, без всяких сомнений, что она не увидит
того, с кем, как она уже знала, должна встретиться взглядом.
Она уставилась на меня, вся просто застыла. По иронии судьбы,
это задело меня, я, должно быть, представлял собой более чем
выразительную фигуру. Я был облачен белые одежды, согласно
традиции. Белый цвет символизирует свет и добродетель. По
правде говоря, ирония ситуации была довольно болезненной. Я
ощутил в груди приступ надвигающегося кашля, но подавил его. Он
не подходил для этого момента.
Да, эта Сенна -- очень привлекательная женщина. Не знатная
-- она просто няня. Но одевается она очень хорошо. Будь я
молод, я бы сделал ей кое-какое предложение. Конечно же, я мог
бы сделать это же предложение в качестве императора, и мой
самый слабый намек был бы немедленно интерпретирован как
императорский указ. Она бы заскрежетала зубами и подчинилась с
приклеенной к лицу улыбкой. Я ненавижу себя даже за подобное
предположение, и ненавижу свое тело за то, во что оно
превратилось. Но тело -- самая незначительная из всех моих
проблем.
Она слегка поклонилась, ее тело закоченело.
-- Ваше величество... я... я виновата, -- пробормотала
она.
Она махнула рукой в направлении детей, но так и не
посмотрела на них. Ее взгляд был прикован ко мне, хотя теперь
она не смотрела мне в глаза. Вероятно, она была слишком
напугана. Вместо этого она, не отрываясь, смотрела на мерцающий
золотой нагрудник -- символ императорской власти. Надеюсь, она
нашла его глянцевую чистоту более привлекательной, нежели
иссохший, умирающий труп на двух ногах, который носил на себе
эту сверкающую вещь.
-- Они не хотели причинить вреда, они лишь дети...
Как мило с ее стороны сообщить мне об этом. Я подумал,
что, возможно, они -- лишь разумные овощи. Я рассмеялся про
себя от дикого веселья. Это не самая лучшая шутка, но она моя,
и она очаровала меня -- на секунду или две.
-- Знаю, -- сказал я мягко.
Я сделал паузу, пытаясь припомнить последний случай, когда
в тронной зале раздавались раскаты смеха. Полагаю, это
произошло тогда, когда моя последняя жена Тимов нанесла мне
визит. Она лишь взглянула на меня -- поддерживаемого троном,
имперского фигляра, дурачившего всех, но не ее. Никогда. Она
расхохоталась, не произнесла ни слова, повернулась и вышла, ее
смех и ее жесты были полны презрения. Я так и не узнал, какова
была цель ее визита. Возможно, именно это она и хотела сделать:
увидеть меня, засмеяться и уйти. Очаровательная женщина. Мне
следовало казнить ее, когда была возможность.
Воспоминания мгновенно улетучились.
-- Прошло много времени с тех пор, как я слышал смех в
этой зале, -- продолжил я горестно. -- Очень много времени.
Дети спрятались за Сенной, на их лицах можно было увидеть
ту странную смесь страха и вызова, на которую способны лишь
дети. Я указал на них легким наклоном головы.
-- Дай-ка я взгляну на них.
Дрожь Сенны усилилась. Возможно, она полагала, что
определенный вид наказания неминуем. Я сам внушил всем неверное
представление о безопасности. Возможно, она думала, что я
схвачу детей и проглочу их живьем. Кто знает, что за ужасные
истории рассказывают обо мне?
Действительно, надо бы подумать об этом. Вир Котто, мой
помощник во все времена и неминуемый наследник трона,
продолжает информировать меня о происходящем. Не знаю, что
расстраивает меня сильнее: сплетни, которые абсолютно лживы,
или же рассказы о том, что является правдой.
Она начала подталкивать детей к двери. Она выглядывали
из-за ее юбок, когда она говорила:
-- Нам в самом деле следует...
Самым спокойным голосом, на какой я только был способен, я
сказал ей:
-- Все в порядке. Останьтесь.
Приятно знать, что я все еще способен успокоить чужие
страхи, когда мне действительно захочется сделать это. Ее дрожь
прекратилась, она перестала подталкивать детей к двери. Свои
следующие слова я адресовал детям:
-- Дайте-ка я взгляну на вас.
Они медленно подошли ко мне. Девочка казалась угрюмой и
рассерженной, мальчик пытался продемонстрировать свою
храбрость. У него было чувство собственного достоинства, у
этого мальчишки. Как и у его дяди. Пусть это чувство сослужит
ему хорошую службу, и пусть ему не придется умереть, чтобы
сохранить его. Конечно же, я знаю их имена. Я слышал, как Сенна
называла их по именам. Но давайте посмотрим, как они поведут
себя в беседе с самим императором Центаврианской республики.
-- И как вас зовут, хм?
Я не удивлен тем, что на мой вопрос ответил именно
мальчик. Он выпрямился, расправил плечи...
-- Люкко Деради, -- произнес он очень тщательно, очень
формально. Этого парнишку неплохо выдрессировали. Он взглянул
на девочку и добавил. -- Это моя сестра, Лисса.
Деради. Да... да, это фамилия мужа младшей сестры Урзы. Я
подождал немного, не скажет ли что-нибудь девочка, но она
молчала. Первый испуг прошел, впрочем было не похоже, чтобы она
особенно сильно испугалась. Но казалось, что она просто не
собирается открывать рот.
-- Она не разговорчива, не так ли? -- спросил я Люкко.
Он покачал головой и, как показалось, немного погрустнел,
словно я прикоснулся к болезненной теме.
-- Нет, она всегда молчалива. Его голос слегка понизился,
словно он делился со мной конфиденциальной информацией, которую
ей не следовало бы слышать. -- Мы думаем, что, возможно, с ней
что-то не так.
Я сделал шаг вперед и схватил ее. Она даже не отвернулась.
Да, она определенно не боялась меня. В моем распоряжении были
целые планеты девочек, подобных ей.
-- Или что-то очень так, -- сказал я, обращаясь к
мальчику, но смотря на девочку. -- Молчаливые изменяют
вселенную, Люк Деради. Говорливые могут только трепаться.
Мне было приятно, что использование менее официального
имени "Люк" вызвало у него улыбку радости. Я собирался
заговорить вновь, но кашель вновь зародился в моей груди, и на
этот раз мне не удалось подавить его. Он овладел моей грудью и
вызвал столь глубокий и мучительный приступ, что мне казалось,
он вырвет легкие из моего тела. Я протянул руку и коснулся
трона. Каким-то образом случилось так, что он придал мне сил,
-- по крайней мере, в этот момент. Лишь Великому Создателю
ведомо, сколько сил высосала из меня эта дьявольская вещь за
все эти долгие годы.
Медленно и очень болезненно приступ отступил, я увидел,
что Люк смотрит на меня с откровенным скептицизмом.
-- А вы действительно император? -- спросил он.
Я не могу винить парнишку. Императору следует казаться
величественным, производить впечатление, а не быть увядшим
стариком.
-- Иногда я спрашиваю об этом самого себя, -- сказал я и
увидел озадаченное выражение на лице мальчика.
Я должен сделать заметку на будущее: дети обычно не
реагируют на иронические комментарии. Я кивнул и, отбрасывая
все, что могло бы сойти в эти дни за привычную Моллари
фривольность, заверил его:
-- Да... я император. Вот, видишь...? -- я стукнул по
нагруднику. -- Это печать Центаврианской республики. Лишь
император может носить ее. Так что либо я император, либо я в
большой опасности... -- эти слова зазвенели в моих ушах, и я
добавил, -- либо и то, и другое.
Как только глаза мальчика увидели нагрудник, он уже не мог
оторвать взгляд от сверкающей пластины. Так что я снял ее,
поманил Люка пальцем и сказал:
-- Иди сюда. Глаза Сенны расширились, когда я повесил
нагрудник на шею Люка и подтянул его, чтобы он не слишком
сильно болтался. -- На следующие пять минут ты -- император
того, что прежде было обширнейшей Центаврианской республикой.
Ты сможешь отдать один приказ. Любой, какой ты пожелаешь.
Постарайся, чтобы он принес людям пользу. Что же ты хочешь?
Даже задавая этот вопрос, я продолжал ощущать всю иронию
происходящего. Что вы хотите?
Годы тому назад, настолько много лет тому назад, что я не
могу сосчитать, на Вавилон-5 прилетел незнакомец. Многие верят,
что зло всегда выглядит злом, но истинное зло в
действительности очень приятно и обходительно. Его звали
Морден, и он был чрезвычайно обаятелен, -- похож на торговца,
который знает, что владеет товаром, необходимым другому. И он
спросил меня: "Что вы хотите?"
И я сказал ему.
Великий Создатель, я сказал ему и получил в точности то, о
чем просил. И объятый пламенем мир за окном -- результат этого
ответа.
Я подумал о моих словах, обращенных к Мордену, но быстро
отбросил их. Вместо этого я сосредоточился на мальчике. Я не
должен отвлекаться. У меня еще будет достаточно времени, чтобы
остановиться на Мордене позднее. По крайней мере, я надеюсь,
что времени хватит.
Люк отнесся к этому моменту с такой серьезностью, которую
я считал невозможной для мальчика его возраста. О, если бы
только я поразмыслил бы так над тем же самым вопросом
десятилетия тому назад... А затем он сказал с полнейшей
серьезностью:
-- Расскажите мне что-нибудь интересное, какую-нибудь
историю.
Его требование оказалось для меня полнейшим сюрпризом. Не
знаю, чего именно я ожидал в конце этой импульсивной маленькой
игры: богатства, игрушек, славы. Дети ведь легкомысленны, что
привлекает их? О чем они могут фантазировать? Но... историю?
Мне показалось, что эта простая просьба поведала мне обо
всей жизни парнишки. Однообразная жизнь с постоянной нехваткой
