- Ну, началось, - Пашка ненатурально изобразил обиду. - Другие из
этих идолов избы себе выстроили, а тебе трех штук на дрова жалко.
- Мне тебя жалко! Ведь скоро вчистую проворуешься. Куда дары
девались, которые Святовиду предназначены?
- Ты что, начальник! - глаза Пашки округлились. - Я здесь причем? Ты
его, болвана восьмиглазого, спроси, как он ими распоряжается. Может, сам
жрет, может, с кодлой своей делится. Я за него не ответчик.
- Дать бы тебе хорошенько, - с чувством сказал Пряжкин. - Да руки
марать не хочется. Сам допрыгаешься.
- Это еще посмотрим, кто из нас первым допрыгается, - обиделся Пашка.
- Тебя, между прочим, в министерство бдительности вызывают. Велели спешно
явиться. Опять, наверное, кого-то из соратников облаял.
Из соображений секретности весь руководящий состав министерства
бдительности состоял из членов одной семьи. Заместителем министра была его
теща, начальниками основных отделов - жена, дочка и племянник. Каждый,
вновь поступающий на службу сотрудник, должен был так или иначе
породниться с министром. Одного особо ценного агента ему даже пришлось
усыновить.
Учреждения этого Пряжкин особо не опасался (как-никак он был
единственным человеком в державе, знавшим в теории, а главное, на
практике, как запускаются и наводятся на цель стратегические ракеты), но
ухо привык держать востро. Не приходило и месяца, чтобы министерство
бдительности не выявляло каких-нибудь очередных вражеских происков. То на
пустой бочке, выловленной в Великом Ледяном Море, оказывалась какая-то,
хоть и не вполне понятная, но явно провокационная надпись, то через рубеж
проникал зараженный бешенством песец, то в жертвенном роге Перуна
оказывались оленьи экскременты.
Министр принял Пряжкина не в кабинете, а где-то на задворках своей
конторы, по соседству с персональным утепленным нужником. Возможно, это
было связано с особо конфиденциальным характером встречи, а возможно,
министр (фамилия которого, кстати, была Зайцев, а имя - Любомысл) просто
накануне объелся на тризне по одному своему дальнему родственнику, давно
списанному в резерв по причине старческого слабоумия и физической
ветхости.
По ходу беседы министр несколько раз скрывался в нужнике, оставляя
Пряжкина в одиночестве на морозе. Чувствовалось, что громадная
ответственность, возложенная на Зайцева еще в ранней юности, основательно
расшатала его здоровье. Да и теперь, по слухам, он не щадил себя. Чего
стоил только один план поголовной проверки всех перелетных птиц, по весне
массами нарушавших рубежи государства.
- Ты эту девчонку-перебежчицу видел? - без всяких обиняков начал
Зайцев.
- Ну, видел, - нехотя признался Пряжкин.
- Беседовал?
- Беседовал.
- И что?
- А ничего.
- Подкатывалась к тебе?
- Это как?
- Ты давай не юли! Сам знаешь, как баба к мужику подкатывается.
Ребенком не прикидывайся.
- Никто ко мне не подкатывался. Соплячка она еще.
- Соплячка, - согласился Зайцев. - Вот это меня и настораживает. Сам
знаешь, какие козни днем и ночью плетет враг. Сам знаешь, сколько агентов
проникает на нашу территорию. А вражескому агенту что надо? Догадываешься?
Правильно догадываешься. Ведь ты к той тайне ближе всех стоишь. Помнишь,
прошлым летом я двух перебежчиков разоблачил? Прикидывались, что грибы на
нашей территории собирали. Так вот, выяснилось, что они за тобой шли.
Похитить хотели.
- Да ну? - искренне удивился Пряжкин.
- Вот тебе и ну! Матерые мужики были. Да только меня не проведешь. Я
врага насквозь вижу. Две недели только и отпирались.
- И что им за это было?
- Да ничего. Признались и померли. Две недели без воды и пищи не
всякий враг выдержит... Вот я и думаю, что те, кто их посылал, после этого
случая решили тактику изменить. - Он махнул рукой куда-то на юг. - Поняли,
что мужиков мы сразу расколем, и потому девчонку к тебе послали.
- Это что, точные данные или так, предположения?
- Когда у меня точные данные появятся, она и глазом моргнуть не
успеет. Ты вот что, - Зайцев понизил голос до шепота, - сближайся с ней,
не противься. Рано или поздно она свои планы раскроет. Тогда мы ее и
возьмем.
- А если не раскроет?
- Должна раскрыть. Чует мое сердце. Но и ты олухом не ходи, подмигни
ей или погладь где-нибудь. Чем раньше она свое вражеское нутро обнаружит,
тем лучше. Конечно, приказывать я тебе не могу, ты не по моему ведомству
числишься, но ради безопасности державы нужно постараться. Все понял?
- Что ж тут не понять.
- Ну тогда иди себе. Нельзя, чтобы нас вместе кто-нибудь из
министерства пропаганды видел. Они за нее, котята слепые, как за
палочку-выручалочку держатся. Раскудахтались! Заслуги свои расписывают.
Ничего, когда все раскроется, их тоже по головке не погладят. Пособники,
чтоб их псы разорвали!
Хотя в структуру министерства обороны кроме пехотных частей и оленьей
кавалерии входили также псовые заградотряды и даже гребная флотилия,
состоявшая из трех лодок-однодревок, главной заботой и гордостью Пряжкина
были ракетные войска стратегического назначения. Именно на них зиждились
безопасность и процветание государства. Считалось, что только благодаря
постоянно готовым к старту ракетам с ядерными боеголовками рубежи
считаются неприкосновенными, а закрома более или менее полными. Супостаты
и злопыхатели всего мира просто тряслись от страха при одном упоминании о
ракетно-ядерном мече и согласны были платить за свою безопасность любую
цену.
Само собой, все самое лучшее, самое питательное, самое теплое и
удобное доставалось ракетчикам. Правда, сам Пряжкин от этого имел только
моральное преимущество. Можно было промотать всю пехотную амуницию,
зажарить и сожрать любого боевого оленя, вылакать в санчасти весь спирт,
но любой болт, любой кусок сахара, предназначенный для ракетчиков, был
неприкосновенен. Самые могучие и грозные идолы - златоусый Перун, каменный
Симаргл, Железный Феликс - охраняли люк пусковой шахты.
Пост министра обороны достался Пряжкину в наследство от отца, и с
самого раннего детства он знал то, что никогда не суждено было узнать
другим. Он рос, вглядываясь в мерцающую глубину локаторных экранов,
перегоревшие радиолампы были его первыми игрушками, а первым чтением -
расписание боевых дежурств. Когда Пряжкин стал знать примерно столько же,
сколько и отец, а может, даже и больше, потому что тот со временем уже
многое начал забывать, в узком кругу влиятельнейших особ государства его
посвятили в члены коллегии волхвов, заставили принести в жертву богам
кубок крови и прядь волос, произвели в звание "сподвижника" и назначили
министром. Буквально через пару дней его отец, отправившись на зимнюю
рыбалку, провалился под лед - по крайней мере, так гласила официальная
версия. Тело его обнаружить не удалось, и спустя месяц, на чисто условной
тризне, никто не плакал.
После этого Пряжкин стал таким же неотчуждаемым достоянием
государства, как земля и вода. Случись с ним какая-нибудь беда - это было
бы непоправимым ударом по существующему порядку вещей. Поэтому за
самочувствием Пряжкина внимательно следило министерство здоровья, за
лояльностью - министерство бдительности, за моральным обликом -
министерство пропаганды. Все это в конце концов привело к тому, что он
сознательно и интенсивно стал разрушать свое здоровье, втайне от всех
слушал по единственному в стране радиоприемнику ложь и дезинформацию,
заполнявшую эфир, а также постоянно нарушал все и всякие нормы морали.
Весь остаток дня и ночь Пряжкин провел в сладком томлении, а с утра
пораньше заставил Пашку скрести избу и готовить праздничный ужин. Еле
дождавшись сумерек (а ходить на свидание по свету здесь было не принято),
он отправился в министерство пропаганды.
Однако там, в действительно крошечной комнатке, почти сплошь
заставленной узкими железными койками, его ожидал сюрприз не менее
впечатляющий, чем ушат ледяной воды, внезапно опрокидывающийся на голову.
На одной койке с Наташей сидел министр пропаганды Гремислав Овечкин, более
известный по кличке Погремушка, и, раскрыв рот до ушей, нес какую-то
ахинею (ничего другого, по убеждению Пряжкина, он нести не мог).
Но не это было самым страшным.
Самым страшным была реакция Наташи на эту ахинею - серебристый смех и
милая улыбка. В руке она держала кружку, в которой дымилась какая-то
черная бурда.
Кофе, по запаху определил Пряжкин. Он терпеть не мог это горькое
пойло, но знал, что для многих оно дороже и желанней спирта.
- Ну, зах-х-ходи, - по-хозяйски сказал Погремушка, хотя рожа его
выражала совершенно противоположные пожелания.
Наташа сразу умолкла и уставилась в свою кружку.
Погремушка только с виду казался полным придурком. Во всех своих
делах, в особенности, если они касались женщин, он был настырен,
изобретателен и почти всегда добивался успеха. На этой почве он уже
неоднократно схлестывался с Пряжкиным. Ходили слухи, что Погремушка
приходится внебрачным сыном самому Силе Гораздовичу Попову, который лет до
сорока действительно был неутомимым женолюбом. Косвенным подтверждением
этому служила его высокая должность, доступное немногим звание "соратника"
и масса всяких поблажек и льгот, которыми пользовалось министерство
пропаганды. В другой ситуации Пряжкин, возможно, и отступил бы, да уж
больно дорог был нынче приз.
- Тебе нужно что-нибудь? - спросил Овечкин. - Видишь, я занят пока.
Завтра к утру заходи. А лучше - к обеду.
- Я не к тебе, - холодно ответил Пряжкин, проходя вперед.
Наступило долгое тягостное молчание. Наташа не шевелилась и вроде
даже дышать перестала. Погремушка медленно наливался дурной кровью.
- Я в твои дела лезу? - спросил он голосом, не предвещающим ничего
хорошего. - Я тебе работать мешаю?
- А ты разве работаешь? - делано удивился Пряжкин.
- Работаю!
- Ну и чем же конкретно ты сейчас занят?
- Готовлю текст выступления перед оленеводами Туркестана.
- Покажи.
- А ты кто такой, чтобы я его тебе показывал? Или ты начальник мне?
Катись отсюда!
- Только после тебя.
- Ах так! - Погремушка вскочил.
- Знаете что! - подала, наконец, голос Наташа. - Уходите оба отсюда!
Немедленно! Ну что вы за люди! Прямо петухи какие-то. Все настроение мне
испортили.
Плечом к плечу Пряжкин и Погремушка дошли до сеней, а на крыльце как
по команде остановились.
- Я это тебе, гад, никогда не забуду, - от всей души пообещал министр
пропаганды.
- Не прыгай, а то по стенке размажу, - предупредил Пряжкин.
- Да я таких вояк, как ты...
Что делал Погремушка с такими вояками, как Пряжкин, осталось тайной,
потому что спустя секунду он лежал головой в сугробе. Министр обороны
несколько раз обошел вокруг поверженного коллеги, но бить больше не стал -
очень уж непрезентабельно выглядел тощий зад Погремушки, а в особенности
его голая спина, на которой задралось с полдюжины нижних рубашек разной
степени свежести.
- Вставай, - сказал Пряжкин, вполне миролюбиво. - Не трону.
Погремушка с усилием выдернул из снега голову и глубоко, со всхрапом
вздохнул, словно ныряльщик, вернувшийся с большой глубины.
- Все, - печально произнес он. - Все тебе, Пряжкин. Конец.
- Ползи, ползи...
- Все, - повторил Погремушка, как сомнамбула. - Все. Конец тебе,
Пряжкин.
- Ползи, говорю. Папочке пожалуйся.
- А за это тебе дважды конец.
К счастью, министр бдительности был еще на службе. Увидев входящего
