В пояс поклонился ей:
- Благодарствую, Домнушка, за хлеб-соль.
- Не взыщи.
Не сводя с него глаз, она стояла посередь избы. Он пригнулся,
пролезая в дверь, и не услышал за собой ее шагов. Стоя за дверью, он
обернулся и увидел ее на том же месте.
- Чего ты? - спросила она.
- Так, взглянул.
- Слышь-ка!
- Ну?
- А ежли - женишься?
- Ежли что?
- Ежли его убьют.
- Не знаю.
- Ну ступай. Да дорогу ко мне запомни.
- А зачем?
- Ежли его убьют...
- Ладно.
Туман как будто редеть стал. На тесовых крышах густыми пятнами
зеленел мох. На берегу Оки горбились бани. По дыму, сочащемуся меж тесовин
в крыше, видно было, что бани топятся.
В предбаннике было людно, трудно пробиться. Одетые и голые теснились,
слушая парня, которого посылали разузнать новости.
- А на торгу, - рассказывал он, - татарина поймали. Вот истинный бог!
Сам видел!
- Кто ж таков?
- А Сысой-шорник. Вот кто!
- Вот сучий сын! Кто б мог подумать? - удивился хилый голый старик,
прикрывая веником срам,
Кто-то переспросил:
- Сысой? Ух и язва был!
- Татарин! - объяснил поп. - Они все злы на христиан.
- А попов татары милуют, - ответил Кирилл, - знать, за христиан не
чтут!..
- Ох, я тебя за эти слова...
- А что? - спросил Кирилл, трогая рукоять кинжала.
- Да слова как слова! Что в них такого? Благослови тя бог! - ответил
поп.
- Ну ин и добро, что заспешил: мне место ослобонилось! - одобрил
Кирилл.
- Да он что-то забыл помыться. Только было раздеваться сел! - сказал
банщик.
- Звонить побежал.
- Чего?
- О поимании супостата Сысоя благодарственный молебен служить.
- А! - догадался банщик.
Едва вошел в парню, тело запахло лесом, смолой, дегтем и ладаном,
пока не домылся до нежного аромата тела.
Кирилл хлестал себя веником, и кожа зарозовела, заблагоухала березой.
А парня пахла дымом и сыростью, мутная склизь текла со стен, и скамья, на
которую сел, осклизла. Но он лил на себя воду, воду Оки, реки, на которой
жила Анюта.
<А может, и она теперь тревожится? Куда ей идти, если и впрямь
побегут из города?>
Он вышел в застланный свежей соломой предбанник, напился воды из
ушата. И оделся.
Пока он мылся, прояснело. К западу текли низкие облака, и в прорывах
темнела густая синева августовского неба. Но, как ни зорко вглядывались
коломяне в заокские дали, дорога оставалась пустой, не было вестей от
войска, словно никого и не было там, за сизыми шеломами лесов.
Это был час, когда Бегич перешел Вожу.
Четырнадцатая глава
ВОЖА
Бегич смотрел вдаль: все туман и туман! Сырой холод вставал с земли.
Орда вставала. Воины вскакивали на коней; сотня за сотней мчалась вперед
по его слову. Они внезапно появлялись и тотчас исчезали в тумане, словно
их поглощал воздух.
Лишь назойливое ржанье коней, крики и свист людей не смолкая катились
перед ним вперед.
Бегич стоял на своих коротких ногах, непомерно широкоплечий,
круглоголовый, с глазами, оттянутыми к вискам. Ноздрями, вздернутыми
вверх, он вдыхал воздух чужой земли, улавливал в этой земле, в траве, в
воздухе неопределенный, но чуждый, гнетущий запах: за туманом, где-то
далеко или близко - впереди, пахло гарью и дымом костров.
Чуть заспанные, раскрасневшиеся от холода и сырости, прилаживая
оружие или оправляя седла, всадники проходили на рысях.
<Наша конница хороша на рысях, - подумал Бегич. - Русы сказали бы:
<Добры тухтарски комони на грунах>. Некого спросить, верно ли так? (Много
лет силился он изучить язык русских.)
Позади воин держал Бегичева коня. Пегий конь шевелил розовыми
ноздрями. Позади стояли в стременах ордынские князья-мурзы. Некоторые из
них знали и персидский, и джагатайский языки. Бегич обернулся к Хазибею:
- Русского не разумеешь, князь?
- Я общаюсь с ними не языком, а плетью.
- Давно общаешься, князь?
- Их у нас в Орде немало.
- Но это пленники, князь.
- Все они одинаковы.
- А их воинов ты видел?
Хази-бей показал на мимо идущую конницу:
- Достаточно видеть этих, чтобы не задумываться о тех.
Бегич нахмурился.
В гомоне и тумане гонцу долго не удавалось отыскать Бегича. Наконец
он подскакал:
- Говорю: первый караул пытался перейти реку, но брод охраняется.
- Пробовали сбить охрану?
- Они сидят в завалах и не подпускают к берегу.
- Искали другой брод?
- Пошли искать вниз по реке.
Хази-бей спросил у гонца:
- Как называется река?
Бегич ответил:
- Вожа.
Карагалук презрительно посмотрел на Бегича:
- Можно подумать, что князь Бегич хочет служить Московскому Дмитрию:
язык Руси учит, все на Руси реки помнит.
- Потому что Бегич не хочет служить Дмитрию.
- Каждый по-своему понимает долг военачальника! - вступился за Бегича
мурза Кастрюк.
Гонец продолжал стоять перед ними, держа в поводу лошадь. А уже
прискакал новый гонец:
- Говорю: нашли брод. Видели на той стороне русов. Мы пустили стрелы,
они ушли.
Хази-бей хлопнул ладонями о колена:
- Они всегда бегут от нас! Не надо было тратить стрел: показали б им
плеть, и они ушли бы.
Воин косо усмехнулся, но продолжал смотреть в глаза Бегича.
- Много было русов?
- Туман. Видно было троих.
Бегич посмотрел в сторону мурз.
Хази-бей, любимец Мамая, одевается персом, не умеет сам панциря
надеть, рабы ему ремни застегивают на доспехах. Каверга не стесняется
спрашивать у старых воинов, хороши ли русские полонянки. Таш-бек в войске
занят только лошадьми. Карагалук - родственник Мамая, и Мамай дал
Карагалуку высокую степень в коннице. Силен в плечах Кастрюк и смел в
битвах. Этот может вести за собой на врага, но как обойти врага - не
догадается. Один глаз у войска - это единственный глаз Бегича.
Бегич кивнул воинам, и ему принесли доспехи. Сбросив халат, он быстро
влез в панцирь, припоясал меч, вскочил в седло и принял из рук воинов
остальное оружие.
- А стоит ли спешить с этим? - спросил Хази-бей.
Но Кастрюк тоже вооружился. .Во всеоружии стояли вокруг Бегича старые
его соратники.
Не оборачиваясь на мурз, Бегич тронул сапогами бока коня и поехал в
туман. Князья последовали за ним.
Так, еле различая землю, ехали до полудня.
Днем туман стал рассеиваться, проглянуло солнце.
Татары перешли брод.
Позади, за рекой, еще оставались обозы, женщины, кочевое имущество,
рабы, полонянки, скот. Но ждать их стало некогда: впереди, на горбатых
холмах, стояло русское войско.
Солнце освещало русских с запада, и доспехи их сверкали, как лед.
Дмитрий смотрел с холмов на движение татар. За Дмитрием стояли
отборные полки и великокняжеская дружина.
На левом крыле стоял князь Данила Пронский с конницей и пешими
полками.
На правом - окольничий Тимофей Вельяминов с Полоцким князем Андреем
Ольгердовичем.
Попы, сопровождавшие воинство, держались позади. Один лишь грек
Палладий, черный, курчавый, блудник и корыстолюбец, находился в передовых
рядах.
Бегич с удивлением увидел строгий строй русов, их спокойную
неподвижность, блеск оружия.
Кастрюк с воплем вырвался вперед и понесся на Дмитрия, увлекая за
собой конницу, мурз, головные отряды и старые боевые сотни. Пыль взвилась.
Задние не хотели отставать и тоже, вопя, ринулись вслед первым.
Русы продолжали неподвижно ждать.
Бегич с размаху ударил лошадь камчой и завертелся на месте.
Русы стояли, ждали. Не бежали, не кричали. Этого не бывало! Конница
Великой Орды привыкла сминать сопротивление, опрокидывать, топтать,
преследовать и на плечах врага врываться в покоренные области. Эти же не
бежали. Это была стена, а конница не таран, чтобы бить ею стену.
Головные части сдерживали лошадей. Задние смешались, наваливаясь на
передних. Перешли на мелкую рысь. Пошли исподволь, вглядываясь, чего ждут
русы.
Татарские переные стрелы взвились в небо. Солнечный свет померк от
летящих стрел. Но первый порыв прошел, кони крутились на месте, плохо
продвигаясь вперед: горячая страсть налета переломилась.
Тогда Дмитрий блеснул мечом.
Тяжелым топотом давя мягкую землю, русские хлынули вдруг вниз с
холмов, навстречу врагу.
Застоявшиеся кони рванулись, затекшие плечи поднялись, и древний
воинский клич покрыл татарские гомоны.
Стремительно рухнули русские на татар.
И на много верст вокруг вздрогнула земля, и травы пригнулись, как от
порыва ветра, и облака всколыхнулись в небе, и татарские лошади
шарахнулись на земле.
Еще воины Кастрюка отбивались от полков Дмитрия, а уж Дмитрий
Монастырем опрокинул Таш-бека. Карагалук открыл тыл перед Данилой
Пронским. Всадники Хази-бея и копейщики Каверги, откатываясь назад,
бросали свои хвостатые копья; отбиваясь клинками, они бежали к реке.
Каверга принялся хлестать своих татар:
- Вперед!
Некоторые покорно оборачивались, сгибая спины, но кто-то, озлясь на
удар, хлестнул саблей по круглому животу Каверги, и мурза, запрокинувшись,
повалился в седле.
Татары бежали к реке.
Мчавшийся в Дмитриевой конной дружине поп Палладий обрушивал тяжелый
кованый крест на головы спешенных татар.
Увидев золотую цепь на шее Карагалука и отбив крестом занесенный над
собой полумесяц сабли, Палладий свободной рукой вцепился в цепь. В тот миг
лошадь мурзы достигла обрыва и конь Палладия ударился о нее грудью.
Перелетев через шею коня, Палладий уткнулся в грудь мурзы. Оба они выпали
из седел и покатились с кручи к воде. Всплывая над водой, они продолжали
бороться. Поп, не выпуская цепи, бил мурзу, а мурза, захлебываясь, не
выпускал из рук бороду грека. Так оба они утонули в Воже.
Бегич кричал воинам. Испытанные воеводы грудью своей останавливали
бегущих.
В это время Бегич увидел Дмитрия. Князь мчался к реке, преследуя
Кастрюкову конницу. Шелом слетел с его головы, волосы растрепались, глаза
сощурились.
Бегич не узнавал Дмитрия: рот, который так ласково улыбался в Орде,
глаза, которые так открыто смотрели в лицо Мамаю.
Но некогда было размышлять - чья-то дерзкая рука схватила повод
Бегичевой лошади. Бегич тотчас отсек эту руку.
Рядом с Бегичем вдруг встал знакомый воин. Он был стар, и шрам, как
розовая ящерица, вздрагивал на его свинцовой скуле. Бегич сплюнул через
плечо, но воин схватил руки Бегича вместе с саблей, запрокинул их ему за
спину и так повел его прочь от битвы, как птицу, которую держат за оба
крыла.
Выбравшись, Ак-Бугай отпустил Бегича.
- Я хочу, князь, посмотреть, не рано ли ты выгнал меня из воинов.
- Как ты смеешь, раб!
- Берегись!
Бегич кинулся на него. Ак-Бугай отмахнул удар. Бегич повернул лошадь
и снова кинулся, и Ак-Бугай снова отмахнул удар. Когда же Бегич кинулся в
третий раз, резкий свист клинка блеснул у самых его глаз, и от уха до уха
сталь пересекла череп. И тогда рука его, сжавшись в кулак, дернула узду с
такой силой, что лошадь, встав на дыбы, выкинула из седла безголового
мурзу Бегича.
Свалка сгрудилась на берегу Вожи.
Кастрюк, достигнув берега, круто обернул лошадь и один против
обступивших его русов принялся прокладывать себе путь, сечь руки, плечи,
головы, ногами понуждая лошадь наступать на русских коней. Так отбивался и
пробивался он. Но выхваченное кем-то из татарских рук хвостатое копье
ударило в грудь и повергло Кастрюка на землю. Здесь он задохнулся под
копытами мчащихся лошадей.
