шапке быть ему тут, но он провожал их не как князь, а как воин. Опытным
глазом он всматривался в своих кметей. Он хотел разгадать, какими они
будут там, куда еще не скоро дойдут.
Пропустив тысячу и тысячу человек, он попрощался с теми из воевод и
бояр, которые уже сейчас трогались с войском. Сам же оставался отдать
последние распоряжения по Москве, поручить надежному человеку семью и
город и заутра тронуться вслед войскам.
Дмитрий повернул коня. Он ехал навстречу войскам, и воины, прерывая
песню, оборачивались к нему.
Девятая глава
ЛЕС
Сторонними лесными тропами Кирилл миновал Москву. Хвойные дебри
молчали. Многовековые ели охраняли тишину на десятки верст. Мгла стояла
под их суровой сенью. Ни трава, ни кустарники не росли в глуши. Лишь у
буреломов да по берегам глухих овражных ручьев зеленела трава, цвели цветы
и водились птицы. Сюда в полдень попадал солнечный луч. Здесь Кирилл
кормил коня и кое-как питался сам. Дорожный запас подходил к концу, надо
было выбираться к людям, а все боязно было - далеко ли обойдена Москва и
на кого выйдешь: разные люди живут на земле. Говорят, в прежнее время
народ был проще, душевней. Теперь - одичал. Татары ли ожесточили русскую
душу, время ли суровое, невзгоды ли от бояр?
Остановившись на тесной поляне, густо поросшей самородой и
малинником, Кирилл пустил на корм коня, а сам пошел по малину. Ягода была
крупна и душиста, да редка. Он раздвигал колючие ломкие лозы, они слегка
похрустывали под ногой.
Вдруг оттуда, куда он пробирался и где особенно густо сплелись
кустарники, раздался шелест и хруст.
Какие-то два бурых зверя вырвались из чапыги в лесную мглу и кинулись
прочь, перебегая за вековыми стволами.
<Медведи, что ль? - подумал Кирилл. - Больно уж украдчиво уходят>.
Кирилл не опасался их, если его опасались. Не дав им отойти, он
кинулся бежать за ними и различил: то были люди, и настиг одного.
Догнав, он толкнул убегавшего в спину так, что тот, взмахнув руками,
споткнулся и упал на колени. Кирилл оседлал его, стиснул ладонями уши,
подмял и покосился: далеко ль ушел другой? А другой стоял невдалеке и
ворчал, покачиваясь из стороны в сторону.
Диковинно показалось Кириллу: другой-то истинно был медведь! Сидя на
человеке, Кирилл смотрел на видение: медведь стоял, удивленно урча,
распустив сопли. И только разглядев, что из ноздрей медведя свисает
кольцо, Кирилл перевернул обомлелого супротивника и посмотрел ему в лицо.
То был молодой мужик, чуть рыжеватый. Бледный и напуганный, смотрел
он смешно и жалко.
- Что ты тут деешь в лесу? А?
Мужик не откликался, помаргивая глазами.
- Язык, что ль, присох?
Мужик облизнул обмершие губы.
- Ну-ка, откликнись, а не то покончу.
Слезы по-бабьи набежали на глаза.
- Не надть, батя! Не надть, не кончай,
- Откуда идешь-то?
- С Москвы.
- А далеко ль?
- К Оке.
- А дела какие?
- Медведя кажу. Он пляшет.
- А чего лесом пошел?
- На дорогах прохожих бьют. Тут тише.
- Ан и тут попался!
- Ой, батя! Не надть, батя! Ой, батюшки!
- А чего на Оку пошел?
- Моя там жизнь. Ой, под Коломною.
- С деньгой, значит, с Москвы домой идешь?
- Ой, не надть, отпусти, батя! Дома-то семья без хлеба, без крова...
- Ан и сам не знаю: пустить аль нет?
- Ой, пусти, кровный!
- Ан право не знаю.
- Ой, кровный!
- А денег-то много?
- Ой, нет.
- А долго на Москве-то был?
- Да третий месяц.
- Ну, понимай, деньги есть. Где кошель-то?
- Ой, пусти только.
- А что ж ты безоружный в лесу-то идешь?
- А с медведем иду, так не боязно.
- Вон он стоит, не помогает.
Мужик повернул из-под Кирилла голову и посмотрел на медведя. Тот
стоял на задних лапах, поплясывал, но подходить ближе опасался.
- У, окаянный!
Кирилл привстал над мужиком:
- Ну-ка, подымись!
Мужик посмотрел на Кирилла с удивлением;
- Ты чего?
- Раздумал тебя душить. Живого с собой поведу,
- Ой, не на Москву ли?
- А чего ты спужался?
- Лучше уж тут кончай.
- Вона что! Чего ж там наделал?
- Да так...
Кирилл снова слегка нажал.
- Ой, батя! Ой, пусти, скажу.
- Ну?
- Как на рядах-то вечером отплясались, пошли с Топтыгой домой, в
переулочке одно дело сдеял.
- Так, так. Каково же дело?
- Да так... Мелкое...
- Ну?
- Ой, скажу, скажу. Купца приткнул. Выручку взял.
- Много?
- Да так...
- А?
- Всю выручку.
- Поделишься?
- Пусти! Поделюсь.
- Ну смотри: слово - олово.
Кирилл привстал. Мужик вылез из-под него, разогнулся и помыкнулся
было бежать, но рука Кирилла перехватила ею. Кирилл стоял, а мужик опять
лежал на земле.
- Вона ты какой! А я уж было поверил, хотел тебя в артель к себе
взять.
- Неужли взял бы?
- Совсем было хотел, да вижу - лжив человек.
- Возьми, не покаешься.
- Ну-ка встань!
Мужик поднялся и, все еще робея, заговорил:
- В малиннике у меня... сума-то... Пойдем, что ль! Бери пополам.
- А не много ль тебе останется?
- Нет, давай пополам.
- Ну-ка, давай сперва глянем.
Они пошли к малиннику. Там в примятом логове лежали сума, железный
костыль. Нашлась еда. Пересчитали богатство, выходило неплохо, хорошо
торговал купец в свой последний день.
- Как же ты утек-то?
- А кто поводыря удерживать станет? Вора имают, а мы и в княжеский
терем идем - песни поем.
- Ты что ж, первый раз домекнул?
- Первой. Раньше по малости баловал, ежли заглядится кто.
- И сходило?
- Раз заметили, да на медведя свалил, он, мол, озорник, а я -
скромник.
- Веселый ты, я вижу, человек.
- Да малость запечаловался, как ты насел.
- Опять смекаешь уйти?
Мужик задумался. Потом улыбнулся:
- Я тебе истинно, как отцу, скажу: шел и думал - дружка б мне, с кем
бы по душам век жить.
- Что ж, посмотрим, каким-то сам ты дружком станешь.
- Не прогневаю.
Так они дальше шли вместе.
Конь сперва опасался зверя. Косил глазом, пофыркивал, прядал ушами.
Потом обнюхался, стал терпеть. Медведь был смирен; видно, не мучили, не
дразнили сызмалу, теперь ластился к человеку, норовил пригреться около.
На стоянке, когда сели поснедать, медведь, соскучившись, толкнул
носом вожака под локоть. Вожак даже выронил ломоть хлеба.
- Что ты, нечистый дух?
Но медведь снова Толкнул носом под локоть.
- Не балуй! Поиграть просится, - объяснил он Кириллу.
- А как звать-то тебя?
- Тимошей.
- Ну-ка, Тимоша, поиграй.
- Да я могу, только не смейся.
- А чего ж тогда играть, ежели грех посмеяться?
- Ну так воля твоя.
Тимоша достал переладец, и нежная, ласковая долгая песенка потекла,
словно где-то вдали выговаривали слова, словно пел чей-то нежный далекий
голос.
Хорошо звучало в глухом, непроницаемом лесу. Конь пасся невдалеке,
медведь поплясывал, то оттягивая зад, то размахивая в стороны лапами.
- Хорошо обучен! - похвалил Кирилл.
Зверь, будто утомясь, подошел к хозяину и лег у ног. Тимоша уткнул в
него ноги, перестал играть и обернулся к Кириллу:
- А теперь, может, побывальщину послушать желаешь?
- Давай, давай!
- Я тебе новую.
- Ну-ну!
- Сам нынче в Москве перенял.
- Слухаю.
Тимоша начал древний запев о князе Владимире, пир описал и спор
гостей, похвальбу богатырскую. Все давно было знакомо Кириллу, и каждый
раз простором чистых полей, далью неведомых дорог, задумчивым раздольем
мечтаний овевала Кирилла старая песня.
Но вдруг зазвучали гневом и жалобой свежие слона, ворвавшиеся в
древнее описание пира:
Распалился, обозлился тут Калин-царь,
Разорить хочет, собака, стольный Киев-град,
Чернедь-мужичков он всех повырубить,
Терема-хоромы он на дым пустить,
Князю-то Владимиру голову срубить,
Русую Опраксию с собой уложить...
Тимоша остановился и сказал Кириллу:
- Русскую землю, вишь, к своей земле приложить задумал!
- Пой еще, смекаю.
Посылает Калин-царь гонца во Киев-град;
- Ты поди-то в палату белокаменную,
Пред собой ты дверь распахивай,
С головы шелома ты не сбрасывай,
Становись ты супротив князя Владимира,
Полагай молча ты грамоту на княжий стол.
И Тимоша опять объяснил Кириллу:
- Не велит даже гонцу перед русским князем кланяться. Высоко занесся,
басурман поганый!
- А послушай-ка, - перебил его Кирилл. - Ты в Москве о татарах ничего
не слышал?
- Кто же не слышал? Идут на Москву. Если б не сутолока, я, может, и
купца-то не согнул бы.
- А что там?
- Идут татары. Тьма! Дмитрий Иванович народ сбирает, полки снаряжает.
Я уж который день оттуда... Теперь небось вышли.
- А в какую сторону?
- Видать, рядом с нами к Оке идут. Я потому и обочную дорогу выбрал.
- Ну, не только потому!
- Да, может, и правда, не только.
- А войско-то велико ли?
- Да не шибко, видать, велико, а только оружия много. И, видать,
оружие новое, немецкое али свейское, - у нас не бывало такого.
- Чего ж с собой не захватил?
Тимоша засмеялся;
- Да я уж прилаживался: мне б, господин Дмитрий Иванович, медведя б
собрать, он татар бить у меня приучен. А Дмитрий Иванович смеется: <Тех
татаровей по лесам наши медведи голыми руками скоро грабастать станут!>
- Ты чего ж, самого давно видал?
- Да не так давно. На его дворе играл в четверг поутру. Княгиня его
на крыльцо вышла: <Нам, говорит, Тимоша, не до игры сейчас. Время стало
богу молиться>. А князь сам во дворе стоял, глядел, как из погребов оружие
на воза грузили. Видно, в оружейной не уместилось али в тайне те склады
держал до времени. Приветливой князь.
- Тебе виднее.
- А ты иначе разумеешь?
Кирилл смолчал.
Конь, похрапывая, перебирал траву. Зверь мирно дремал у Тимошиных
ног. Вечерело. Предстояла последняя ночь в лесу: поутру решили выбираться
на дорогу.
- Ну, ты, может, дальше попоешь эту песню, а?
- Да чего ж не спеть? Песня ко времени.
Он спел о том, как требовал Калин от Владимира угощенья для татарских
войск:
Ты наставь хмельных медов по улочкам,
По всем по городским по переулочкам,
Чтоб стояла по городу бочка о бочку,
Бочка о бочку да обруч к обручку.
Он спел о том, как быстро истекал срок, назначенный Калином Киевскому
князю:
А ведь день за днем, как будто дождь дождит,
А неделя за неделей, как река бежит.
Он спел еще и о том, как вместо ответа послал Владимир к Калину
богатыря Илью Муромца. Как седлал коня Илья, как выехал и увидел войско
татарское:
А как глянул на войска на татарские,
Видит: станом стоит сила великая.
От людского покрыку, от посвисту,
От конского топоту, от ржания
Унывает сердце крестьянское,
Содрогается земля христианская.
Он долго пел, а Кирилл слушал: Илья собирал свою силу.
Лес молчал, только задумчивый голос сплетал слово со словом, и все
гневней становился голос, и все отчетливее, строже бежала песня, будто
