идти, как нараспашку, и потому ветер проницал меня
насквозь, оледеняя на теле капли пота. Ноги мои, обутые в
легкие танцевальные сапоги, были промочены и проморожены
до колен, и дело уж дошло до того, что надобно было
позаботиться не о бале, а о жизни, чтоб не кончить ее в
пустынном поле. Напрасно прислушивались мы: нигде
отрадного огонька, нигде голоса человеческого, даже ни
полета птицы, ни шелеста зверя. Только храпение наших
коней, или бой копыт от нетерпения, или, изредка,
бряканье колокольца, потрясаемого уздою, нарушали
окрестное безмолвие. Угрюмо стояли кругом купы елей, как
мертвецы, закутанные в снежные саваны, будто простирая к
нам оледенелые руки; кусты, опушенные клоками инея,
сплетали на бледной поверхности поля тени свои; утлые,
обгорелые пни, вея седыми космами, принимали мечтательные
образы; но все это не носило на себе следа ноги или руки
человеческой... Тишь и пустыня окрест! Молодой извозчик
мой одет был вовсе не по-дорожному и, проницаемый не на
шутку холодом, заплакал
Знать, согрешил я перед Богом, сказал он, что
наказан такой смертью; умрешь, как татарин, без исповеди!
Тяжело расставаться с белым светом, только раздувши пену
с медовой чаши; да и куда бы ни шло в посту, а то на
праздниках. То-то взвоет белугой моя старуха! То-то
наплачется моя Таня!
Я был тронут простыми жалобами доброго юноши; дорого бы
я дал, чтобы так же заманчива, так же мила была мне
жизнь, чтобы так же горячо веровал я в любовь и верность.
Однако ж, чтоб разгулять одолевающий его сон, я велел ему
снова пуститься в ход наудачу, сохраняя движением
теплоту. Так шли мы еще полчаса, как вдруг парень мой
вскрикнул с радостию:
Вот он, вот он!
Кто он? спросил я, прыгая по глубокому снегу ближе.
Ямщик не отвечал мне; упав на колени, он с восторгом
что-то рассматривал; это был след конский. Я уверен, что
ни один бедняк не был столь рад находке мешка с золотом,
как мой парень этому верному признаку и обету жизни. В
самом деле, скоро мы выбрались на бойкую дрововозную
дорогу; кони, будто чуя ночлег, радостно наострили уши и
заржали; мы стремглав полетели по ней куда глаза глядят.
Через четверть часа были уже в деревне, и как мой
извозчик узнал ее, то привез прямо к избе зажиточного
знакомого ему крестьянина.
Уверенность возвратила бодрость и силы иззябшему парню,
и он не вошел в избу, покуда не размял беганьем на улице
окоченевших членов, не оттер снегом рук и щек, даже
покуда не выводил коней. У меня зашлись одни ноги, и
потому, вытерши их в сенях докрасна суконкою, я через
пять минут сидел уже под святыми, за набранным столом,
усердно потчуемый радушным хозяином и попав вместо бала
на сельские посиделки.
Сначала все встали; но, отдав мне чинный поклон,
уселись по- прежнему и только порой, перемигиваясь и
перешептываясь между собою, кажется, вели слово о
нежданном госте. Ряды молодиц в низаных киках в
кокошниках и красных девушек в повязках разноцветных, с
длинными косами, в которые вплетены были треугольные
подкосники с подвесками или златошвейные ленты, сидели
по лавкам очень тесно, чтоб не дать между собою места
лукавому разумеется, духу, а не человеку, потому что
многие парни нашли средство втереться между. Молодцы в
пестрядинных или ситцевых рубашках с косыми галунными
воротками и в суконных кафтанах увивались около или,
собравшись в кучки, пересмехались, щелкали орешки, и
один из самых любезных, сдвинув набекрень шапку, бренчал
на балалайке Из-под дубу, из-под вязу . Седобородый отец
хозяина лежал на печи, обратясь лицом к нам, и, качая
головой, глядел на игры молодежи; для рам картины, с
полатей выглядывали две или три живописные детские
головки, которые, склонясь на руки и зевая, посматривали
вниз. Гаданья на Новый год пошли обычной своей чередою,
Петух, пущенный в круг, по обводу которого насыпаны были
именные кучки овса и ячменя с зарытыми в них кольцами,
удостоив из которой-нибудь клюнуть, возвещал неминуемую
свадьбу для гадателя или загадчицы... Накрыв блюдом чашу,
в которой лежали кусочки с наговорным хлебом, уголья,
значения коих я никак не мог добиться, и перстни да
кольца девушек, все принялись за подблюдные песни, эту
лотерею судьбы и ее приговоров. Я грустно слушал
звучные напевы, коим вторили в лад потрясаемые жеребьи в
чаше.
Слава Богу на небе,
Государю на сей земле!
Чтобы правда была
Краше солнца светла;
Золотая ж казна
Век полным-полна!
Чтобы коням его не изъезживаться,
Его платьям цветным не изнашиваться,
Его верным вельможам не стареться!
Уж мы хлебу поем,
Хлебу честь воздаем!
Большим-то рекам слава до моря,
Мелким речкам до мельницы!
Старым людям на потешенье,
Добрым молодцам на услышанье,
Расцвели в небе две радуги,
У красной девицы две радости,
С милым другом совет,
И растворен подклет!
Щука шла из Новагорода,
Хвост несла из Бела озера,
У щучки головка серебряная,
У щучки спина жемчугом плетена,
А наместо глаз дорогой алмаз!
Золотая парча развевается
Кто-то в путь в дорогу собирается.
Всякому сулили они добро и славу, но, отогревшись, я не
думал дослушивать бесконечных и неминуемых заветов
подблюдных; сердце мое было далеко, и я сам бы летом
полетел вслед за ним. Я стал подговаривать молодцов
свезти меня к князю. К чести их, хотя к досаде своей,
должно сказать, что никакая плата не выманила их от забав
сердечных. Все говорили, что у них лошаденки плохие или
измученные. У того не было санок, у другого подковы без
шипов, у третьего болит рука.
Хозяин уверял, что он послал бы сына и без прогонов, да
у него пара добрых коней повезла в город заседателя...
Чарки частые, голова одна, и вот уж третий день, верно,
праздничают в околице.
Да, изволишь знать, твоя милость, примолвил один
краснобай, встряхнув кудрями, теперь уж ночь, а дело-то
святочное. Уж на што у нас храбрый народ девки: погадать
ли о суженом не боятся бегать за овины, в поле слушать
колокольного свадебного звону, либо в старую баню, чтоб
погладил домовой мохнатой лапою на богачество, да и то
сегодня хвостики прижали... Ведь канун-то Нового года
чертям сенокос.
Полно тебе, Ванька, страхи-то рассказывать!
вскричало несколько тоненьких голосков.
Чего полно? продолжал Ванька. Спроси-ка у Оришки:
хорош ли чертов свадебный поезд, какой она вчерась
видела, глядясь за овинами на месяц в зеркало? Едут,
свищут, гаркают... словно живьем воочью совершаются. Она
говорит, один бесенок оборотился горенским Старостиным
сыном Афонькой да одно знай пристает: сядь да сядь в
сани. Из круга, знать, выманивает. Хорошо, что у ней ум
чуть не с косу, так отнекалась.
Нет, барин, примолвил другой, хоть россыпь серебра,
вряд ли кто возьмется свезти тебя! Кругом озера колесить
верст двадцать будет, а через лед ехать без беды беда;
трещин и полыней тьма; пошутит лукавый, так пойдешь
карманами ловить раков.
И ведомо, сказал третий. Теперь чертям скоро
заговенье: из когтей друг у друга добычу рвут
Полно брехать, возразил краснобай. Нашел заговенье.
Черный ангел, или, по-книжному, так сказать, Ефиоп,
завсегда у каждого человека за левым плечом стоит да не
смигнувши сторожит, как бы натолкнуть на грех. Не слыхали
вы разве, что было у Пятницы на Пустыне о прошлых
святках?
А что такое? вскричали многие любопытные.
Расскажи, пожалуста, Ванюша; только не умори с ужасти.
Рассказчик оглянулся на двери, на окно, на лица
слушателей, крякнул протяжно, оправил правой рукою кудри
и начал:
Дело было, как у нас, на посиделках. Молодцы
окручались в личины, и такие хари, что и днем глядеть
за печку спрячешься, не то чтобы ночью плясать с ними.
Шубы навыворот, носищи семи пядей, рога словно у сидоровой
козы, а в зубах по углю, так и зияют. Умудрились, что
петух приехал верхом на раке, а смерть с косою на
коне. Петрушка- чеботарь спину представлял, так он мне
все и рассказывал.
Вот как разыгрались они, словно ласточки перед погодою
одному парню лукавый, знать, и шепнул в ухо: Сем-ка, я
украду с покойника, что в часовне лежит, саван да венец,
окручусь в них, набелюся известкою, да и приду мертвецом
на поселки . На худое мы не ленивы: скорей, чем сгадал,
он в часовню слетал, ведь откуда, скажите на милость,
отвага взялась. Чуть не до смерти перепугал он всех:
старый за малого прячется... Однако ж когда он
расхохотался своим голосом да стал креститься и божиться,
что он живой человек, пошел смех пуще прежнего страху.
Тары да бары да сладкие разговоры, ан и полночь на дворе,
надо молодцу нести назад гробовые обновки; зовет не
дозовется никого в товарищи; как опала у него хмелина в
голове, опустились и крылья соколиные; одному идти
страх одолевает, а приятели отпираются. Покойник давно
слыл колдуном, и никто не хотел, чтобы черти свернули
голову на затылок, свои следы считать. Ты, дескать, брал
на прокат саван, ты и отдавай его; нам что за стать в
чужом пиру похмелье нести.
И вот, не прошло двух мигов... послышали, кто-то идет
по скрипучему снегу... прямо к окну: стук, стук...
С нами крестная сила! вскричала хозяйка, устремив
на окно испуганные очи Наше место свято! повторила
она, не могши отвратить взглядов от поразившего ее
предмета. Вон, вон, кто-то страшный глядит сюда!
Девки с криком прижались одна к другой: парни кинулись
к окну, между тем как те из них, которые были поробче, с
выпученными глазами и открытым ртом поглядывали в обе
стороны, не зная, что делать. В самом деле, за морозными
стеклами как будто мелькнуло чье-то лицо... но когда рама
была отперта на улице никого не было. Туман, врываясь в
теплую избу, ходил коромыслом, затемняя на время блеск
лучины. Все понемногу успокоились.
Это вам почудилось, сказал рассказчик, оправляясь
сам от испуга; его голос был прерывен и неровен. Да вот,
дослушайте бывалыщину: она уж и вся-то недолга. Когда
переполошенные в избе люди осмелились да спросили: Кто
стучит? пришлец отвечал: Мертвец пришел за саваном .
Услышав это, молодец, окрученный в него, снял с себя
гробовую пелену да венец и выкинул их за окошко. Не
принимаю! закричал колдун, скрипя зубами. Пускай где
взял, там и отдаст мне И саван опять очутился посреди
избы. Ты, насмехаючись, звал меня на посиделки, сказал
мертвец страшным голосом, я здесь! Чествуй же гостя и
провожай его до дому, до последнего твоего и моего дому .
Все, дрожа, молились всем святым, а бедняга виноватый ни
жив ни мертв сидел, дожидаясь злой гибели. Мертвец между
тем ходил кругом, вопя: Отдайте мне его, не то и всем
несдобровать . Сунулся было в окошко, да, на счастье,
косяки были святой водой окроплены, так что его словно
огнем обдало; взвыл да назад кинулся. Вот грянул он в
вороты, и дубовый запор, как соль, рассыпался... Начал
всходить по съезду.. Тяжко скрипели бревна под ногою
оборотня; собака с визгом залезла в сенях под корыто, и
все слышали, как упала рука его на щеколду. Напрасно
читали ему навстречу молитву от наваждения, от призора;
однако ничто не забрало... Дверь со стоном повернулась на
пятах, и мертвец шасть в избу! Дверь избы нашей, точно,
растворилась при этом слове, будто кто-нибудь
подслушивал, чтобы войти в это мгновение. Нельзя описать,
с каким ужасом вскрикнули гости, поскакав с лавок и
столпясь под образами Многие девушки, закрыв лицо руками,
упали за спины соседок, как будто избежали опасности,
