Мои жалкие потуги терялись, тонули в беспредельном море "беспредела".
По-настоящему помочь можно было, только сломав этот порядок. Кого можно
было поднять против него?
С самими угнетенными - с чушками - разговаривать было и немыслимо
("западло" даже подходить к ним) и незачем (боятся, а то и выдадут ворам).
Иное дело - с мужиками. Да и среди воров было много недовольных,
обделенных, обиженных. Возможность для тайных бесед была: по строгому
правилу "зоны", если двое "базарят" (беседуют), третий не подходит, жди,
пока пригласят: мало ли о чем они сговариваются - может, о "деле", о
"заначках" и тому подобное. Не знать лишнего - полезнее для здоровья.
Осторожно, исподволь я заводил разговоры о зловредности кастовой системы,
о несправедливости воровского закона, о возможности сопротивления - если
сплотиться, организоваться... Люди слушали, глаза их разгорались, и кулаки
сжимались. Постепенно созревал план ниспровержения воровской власти. Было
понятно, что без боя воры не сдадут своих позиций. Надо было запасаться
союзниками и точить ножи.
В ходе подготовки, однако, я все четче осознавал, что вряд ли смогу
направить эту стихию в то русло, которое для нее намечал. Мне становилось
все яснее, что заговорщики мыслят переворот только в одном плане:
свергнуть главвора со всей его сворой и самим стать на их место"а они
пусть походят в нашей шкуре!". Конечно, цели свои заговорщики представляли
благородными: мы будем править иначе - справедливее, человечнее: уменьшим
поборы, наказывать будем только за дело и тому подобное. Качественных
перемен ожидать не приходилось. Зная своих сотоварищей, их образ мышления,
их идеалы и понятия, я видел, что в конечном счете все вернется на круги
своя.
Бунт созрел, когда меня уже не было в лагере, но так и не разгорелся:
воры пронюхали опасность, и заговор был жестоко подавлен. Как-то не по
себе становится при мысли, что и я мог оказаться в числе "заглушенных".
Между тем, еще в лагере, я искал пути изменения ситуации. Как
прервать и обескровить эти злостные воровские традиции? Я подумал, нельзя
ли тут применить ту теорию. которую я как раз замыслил и разрабатывал на
воле. Это коммуникационная теория стабильности и нестабильности культуры,
живучести традиций. Коротко суть ее в следующем. Если культуру можно
представить себе как некий объем информации, то культурное развитие можно
представить как передачу информации от поколения к поколению, то есть как
сеть коммуникаций наподобие телефонной, радиосвязи и прочее. Физиками
давно выявлены факторы, которые определяют устойчивость и эффективность
коммуникационных сетей: исправности контактов, достаточное количество
каналов связи, повторяемость информации и прочее. Нарушение этих факторов
ведут к разрыву сети, к нарушению передачи. Стоит лишь определить, какие
явления в культуре можно приравнивать к подобным дефектам в сетях
коммуникации (скажем: конфликт поколений, убыль воспитания в семье,
ускоренная смена занятий и тому подобное), и можно будет решать задачи о
культурных традициях.
Не буду детализировать здесь свои соображения. Скажу лишь, что я
направился в штаб, изложил их подробно начальнику лагеря и вывел из них
ряд практических рекомендаций. В числе их перетасовку отрядов, иной
принцип распределения по отрядам (отделяющий старожилов лагеря от
новоприбывших), разрушение знаковой системы - всех одеть в черную форму и
так далее. начальник отнесся к этому очень серьезно, а кое - чем прямо
вдохновился ("Представляю, какие у воров будут лица, когда увидят всех
чушков в черной форме! "). И тотчас отдал распоряжения начать подготовку к
такой перестройке. Однако предстояло сделать немало. Тем временем мой срок
в лагере подошел к концу, а вскоре и начальника перевели в другое место.
Так планы и остались на бумаге.
Кроме того, и это ведь полумеры. Ну, лешим воров отдельной формы -
придумают другие отличия. Затрудним передачу уголовного опыта - все равно
будут его передавать, хоть и медленнее.
Нужна коренная ломка.
Перековка преступников всегда считалась у нас гарантированной всем
ходом дел в наших исправительно-трудовых лагерях. Сейчас, когда в стране
началась революционная перестройка всего общества и введена гласность, мы
впервые можем подвергнуть сомнению любые догмы. Пора усомниться и в этой.
Она обходится нашему обществу слишком дорого.
Об экономической рентабельности ИТК мне трудно судить: я не
экономист, и в моем распоряжении нет нужных числовых данных. Я знаю лишь,
что подневольный труд всегда малопроизводителен, это азы экономики. И что
для убогого труда здесь мы изъяты из свободного производительного труда
там. Правда, часть заключенных в своей жизни на воле вообще не трудилась,
но для их труда здесь нужны ведь и станки, и сырье, и труд смежников - все
это связано с затратами, а окупаются ли они, мне неясно, и хорошо ли они
применяются - тоже вопрос. Зато о воспитательной роли ИТК я могу судить.
По моим впечатлениям, ИТК работают как огромные и эффективные курсы
усовершенствования уголовных профессий и как очаги идеологической
подготовки преступников и антисоциальных элементов вообще. Если часть
заключенных все же выходит из ИТК с намерениями приступить к честной
жизни, то это происходит не благодаря деятельности ИТК, а вопреки ей -
просто под страхом наказания или в результате раскаяния, которые бы
наступили у данного человека в любых условиях. Независимо от целей
администрации лагерь как раз предпринимает все возможное, чтобы эти чувств
а в человеке погасить. Прибывание в коллективе себе подобных, да еще столь
организованном и сильном, лишь консервирует и укрепляет черты преступного
характера, поддерживает в уголовнике его ценностные установки, морально
усиливает его в борьбе с обществом и государством.
Как я увидел, более всего уголовники боятся одиночного заключения.
Там преступник остается наедине с собой и своей совестью. Там надо
размышлять и переживать, а это для него - пытка. Год одиночки поистине
равен десяти годам в коллективе своих. Длительные сроки вообще не очень
целесообразны. Шок и психологическую встряску вызывают лишь первые
несколько недель или месяцев прибывания в заключении. Если результат
закрепить освобождением, очень велик шанс, что в общество вернется человек
исцеленный. В дальнейшем же заключении происходит адаптация и ожесточение.
А тут еще поддержка среды! Как ни странно, в лагере ощущение сравнительной
длительности времени исчезает. Разница между долгими и короткими сроками
утрачиваются. Та часть срока, которая впереди, кажется ужасно длинной
каждый день растягивается на века - одинаково для любого срока, сколько бы
ни оставалось сидеть, а все отсиженное время сжимается в один длинный и
нудный день. По воспитательному воздействию на заключенных длительные
сроки почти ни чем не отличаются от коротких - тринадцать лет от трех.
Возрастает лишь тюремный опыт и авторитет длительно сидевших. И число
колоколов на груди.
Вся наша система наказаний нуждается в пересмотре. Мне кажется, нужно
резко, во много раз уменьшить длительность сроков заключения и
одновременно усилить интенсивность их прохождения - заменить пребывание в
коллективе заключенных одиночным заключением. Это не требует больших
затрат: ведь в о дном и том же помещении вместо десяти заключенных, вместе
отбывающих десять лет, будут находится те же десять заключенных, но сидя
по году друг за другом в одиночестве. С точки зрения гигиены их заключение
станет более здоровым (не столь скучным), а общество получит свободных
работников в девять раз больше!
В нашем правосознании уже произошел сдвиг в сторону сокращения норм,
охраняемых законом. Пора вывести целый ряд их нарушений из числа наказуемы
под суд. Когда есть гласность и общественное мнение, то со многими
нарушителями (сквернословие, плагиат, мелкое мошенничество,
бродяжничество, тунеядство и тому подобное) общество может справиться, не
прибегая к суду и даже к административным наказаниям. Иногда клеймо позора
действеннее, чем реальное клеймо, выжигавшееся палачом. Другие деяния,
бывшие подсудимыми, оказываются не преступлениями, а патологическими
состояниями (гомосексуализм) или нормальной деятельностью (некоторые виды
экономической предприимчивости). Но и когда необходимо карать, тюрьма в
большинстве случаев не лучшая кара. Кроме штрафов и других видов наказаний
(вычеты, принудработы, без лишения свободы), надо использовать новейший
зарубежный опыт частичной изоляции - домашний арест (с закреплением на
заключенном радиосигнализаторов), заключение на часть суток (днем на
свободе, ночью в заключении или наоборот) и так далее.
В Ленинграде "Кресты" - не единственная тюрьма. А сколько лагерей на
окраинах города и в пригородах? Я-то знаю сколько! Любой зэк знает. Но, к
сожалению, привести эти числа не представляется возможным. Как и числа
заключенных. Что их тут десятки тысяч, можно лишь предполагать,
прикидывать. Да еще причислим сюда тех, кого услали по этапу в места не
столь отдаленные на лесоповалы и карьеры. Выходит, что сидит у нас в
процентном соотношении во много раз больше, чем в Шотландии. А ведь
Шотландия - район с наибольшим в Великобритании процентном соотношении
заключенных (в среднем по Великобритании приходится 0,6 заключенных на
тысячу человек, в ФРГ - 0,8). Неужто мы такой воровской и разбойный народ?
А ведь нам все годы твердили, что в СССР уровень преступности один из
самых невысоких в мире. Судя по отзывам приезжих, это действительно так.
Но тогда зачем же такая уйма людей за решеткой и колючей проволокой?
Вспомните ахматовское:
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
А может, не город - ненужный привесок? Может, наоборот? Ну, тюрьмы, к
сожалению, еще понадобятся, но лагеря...
Ясно одно: лагерей принудительного труда не должно быть вообще. Их
нужно упразднить - всю гигантскую сеть, весь архипелаг. Неужели мы придем
в ХХI век с этим пережитком ХХ века - одним из самых мрачных его
пережитков? Да только ли пережиток эта сеть? Ох, не только. Это ведь
оружие, припасенное прошлым на наше будущее. Оружие безразлично, в кого
целиться. У лагерей есть память. Они помнят годы своего расцвета, когда
здесь на нарах умирали лучшие из лучших. Вышки, овчарки, колючая проволока
- сегодня для уголовников. Но в любой момент они могут снова открыть свои
шлюзы другому потоку, более широкому...
9. ДАЛЕКОЕ БЛИЗКОЕ
Вспоминаю некоторые мрачные физиономии вокруг меня в лагере - с
давящим свинцовым взглядом, с жесткими чертами, с презрительной циничной
ухмылкой. Боже мой, какие типы! А их злобные мечтания, их примитивная
логика! Я и тогда, там, смотрел и думал: этих-то можно ли вообще
исправить? Не поздно ли? В Индии были найдены дети, воспитанные волками.
Казалось, что, попав к людям, они через два года достигнут хотя бы уровня
двухлетних, через - пять пятилетних. Но нет усилия были тщетны. Дети так и
не научились разговаривать, только рычали и кусались.
Всему свое время. Упущения в раннем возрасте оказалось невозможным
наверстать. Здесь парни, воспитанные не в логове волков, но в тех
закоулках повседневности, где живут по волчьим законам. В таких
обстоятельствах сформировался их характер, сложились жизненные ориентиры,
вылеплена психика. Возможно, что спасение опоздало.
Видимо, надо признать: есть небольшое количество закоренелых
