странному поведению, Москва чуть не досталась Наполеону целой и невредимой.
Принудив жителей Москвы покинуть ее, Ростопчин устранил опасность
превращения ее в очаг измены и предательства. Оставленная жителями Москва
должна стать могилой для Наполеоновской армии, - к такому решению приходит
Ростопчин. Если бы не решительность Ростопчина, заставившего покинуть
большинство населения Москвы и поджегшего Москву, то Наполеон получил бы в
свое распоряжение нетронутую Москву, с большим количеством запасов.
"Ростопчин, - пишет недоброжелательно относившийся к Ростопчину
Рунич, - действуя страхом, выгнал из Москвы дворянство, купцов и
разночинцев для того, чтобы они не поддавались соблазнам и влиянию
Наполеоновской тактики. Он разжег народную ненависть теми ужасами, которые
он приписывал иностранцам, которых он в то же время осмеивал. Он спас
Россию от ига Наполеона".
"Москва, - писал гр. Ростопчин в письме к Волковой, - действовала на
всю страну, и будь уверена, что при малейшем беспорядке между жителями ее
все бы всполошились. Нам всем известно с какими вероломными намерениями
явился Наполеон. Надо было их уничтожить, восстановить умы против негодяя,
и тем охранить чернь, которая везде легкомысленна."
"Я весьма заботился, - указывает Ростопчин, - чтобы ни одного
сенатора не оставалось в Москве и тем лишить Наполеона средств действовать
в губернии посредством предписаний или воззваний, выходивших от Сената.
Таким образом я вырвал у Наполеона страшное оружие, которое в его руках
могло бы произвести смуты в провинциях, поставив их в такое положение, что
не знали бы кому повиноваться".
Уже после сдачи Смоленска он пишет, что в случае если древняя
русская столица станет добычей Наполеона "народ русский, следуя правилу не
доставаться злодею, обратит город в пепел и Наполеон вместо добычи получит
место, где была столица."
Кутузов сначала сообщил Ростопчину, что он будет защищать Москву, а
потом решил ее сдать без боя. Приняв это решение он не счел нужным
своевременно известить об этом Ростопчина.
"Кутузов уверял Ростопчина, что Москва не будет отдана врагу". (20)
"Граф Ростопчин получил уведомление о намерении Кутузова отдать
Москву без боя за несколько часов до появления французов в виду города".
(21)
"Моя мысль поджечь город до вступления в него злодея, - пишет 11
сентября 1812 года Ростопчин жене, - была полезна, но Кутузов обманул меня!
Было уже поздно".
Через два дня в письме к Императору Александру I, Ростопчин снова
обвиняет Кутузова в том, что он не предупредил его своевременно о сроке
оставления Москвы.
"Скажи мне два дня раньше, что он (Кутузов) оставит я бы выпроводил
жителей и сжег ее".
V
Г-н Власенко, как и большинство писавших до и после него, старается
доказать, что Москва подожжена была не по приказанию Ростопчина, а что она
сгорела сама в результате неосторожности французских солдат. Доказывается
это вопреки свидетельству французов, что когда они входили в Москву, Москва
уже горела.
Когда Кутузов отступил из Москвы, замыслы Наполеона, русских масонов
и якобинцев казалось были на грани осуществления.
Вот Наполеон входит в Москву, к нему являются русские масоны и
якобинцы и он создает из них покорное "побежденное русское правительство",
но благодаря героическим мерам, предпринятым графом Ростопчиным,
разгадавшим политический замысел Наполеона и русских масонов, Наполеону не
удалось выполнить свой план.
Оставление Москвы жителями произвело сильное впечатление на
вступившую в нее армию Наполеона.
Французы были не только изумлены, но и почувствовали страх перед
решительностью своего противника.
"Наполеон призвал Дарю, - пишет граф де Сегюр, - и воскликнул:
"Москва пуста! Какое невероятное событие. Надо туда проникнуть.
Идите и приведите мне бояр"! Он думал, что эти люди, охваченные гордостью
или парализованные ужасом, неподвижно сидят у своих очагов, и он, который
повсюду встречал покорность со стороны побежденных, хотел возбудить их
доверие тем, что сам явился выслушать их мольбы. Да и как можно было
подумать. что столько пышных дворцов, столько великолепных храмов, столько
богатых складов было покинуто их владельцами, подобно тому, как были
брошены те бедные хижины, мимо которых проходила французская армия.
Между тем Дарю вернулся ни с чем. Ни один москвич не показывался; ни
одной струйки дыма не поднималось из труб домов; ни малейшего шума не
доносилось из этого обширного и многолюдного города. Казалось, будто триста
тысяч жителей точно по волшебству были поражены немой неподвижностью; это
было молчание пустыни. Но Наполеон был так настойчив, что заупрямился и все
еще продолжал дожидаться".
Но вместо депутации из якобински настроенных "бояр", на измену
которых рассчитывал Наполеон, какой-то офицер пригнал к Наполеону несколько
оставшихся случайно в Москве жителей.
"Тут только он, - пишет Сегюр, - окончательно убедился и все его
надежды на этот счет рушились. Он пожал плечами и с тем презрением, с
которым он встречал все, что противоречило его желанию, он воскликнул:
"А! Русские еще не знают, какие последствия повлечет взятие их
столицы". Но еще меньше знал какие роковые последствия принесет оставление
Москвы и поджег ее, для его планов завоевания России, сам Наполеон.
"С зарею 3-го сентября, - пишет другой француз Ложье, - мы покинули
Хорошево и в парадной форме двинулись к Москве.
...В то же время мы не замечаем ни одного дыма над домами, - это
плохой знак. Дорога наша идет прямо в город: мы нигде не видим ни одного
русского и ни одного французского солдата. Страх наш возрастает с каждым
шагом, он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали над центром города
густой клуб дыма... Вице-Король во главе Королевской армии въезжает в
Москву по прекрасной дороге, ведущей от предместья Петровско-Разумовское.
Этот квартал один из наиболее богатых в городе назначен для квартирования
Итальянской армии. Дома, хотя большей частью и деревянным, поражают нас
своей величиной и необычайной пышностью. Но все двери и окна закрыты, улицы
пусты, везде молчание! - Молчание, нагоняющее страх.
Молча, в порядке, проходим мы по длинным, пустынным улицам: глухим
эхо отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся
казаться спокойными, тогда как на душе у нас неспокойно: нам кажется, что
должно случиться что-то необыкновенное...
...Мы выходим на красивую и широкую площадь и выстраиваемся в боевом
порядке в ожидании новых приказов. Они скоро приходят и мы одновременно
узнаем о вступлении Императора в Москву и о пожарах начавшихся со всех
сторон".
VI
Во всех учебниках русской истории и во всех историях Отечественной
войны 1812 года Императору Александру I ставится в вину, что он не хотел
назначить Кутузова главнокомандующим и назначил его только уступая желаниям
общества. Назначая Кутузова главнокомандующим Александр I сказал:
"Публика желала назначения его, я назначил его: что касается меня
лично, то я умываю руки".
В письме к своей сестре Екатерине, Александр I писал, что он никогда
бы не назначил Кутузова главнокомандующим, если бы это не желало общество.
Нежелание Императора Александра I назначить Кутузова
главнокомандующим объясняется обычно "прогрессивными" историками, как
результат недальновидности Александра I, не умевшего де разглядеть крупный
полководческий талант Кутузова. О действительных же причинах нежелания
Александра I видеть Кутузова во главе русской армии обычно умалчивается. А
какие-то причины были и причины весьма серьезные.
Александр I не имел ни какого основания доверять масонам принимавшим
участие в убийстве его отца, в том числе и Кутузову.
В. Ф. Иванов в своей книге "От Петра до наших дней" (Масонство и
русская интеллигенция) утверждает, что М. И. Голенищев-Кутузов "как
злостный масон, играл видную роль в убийстве Павла, знал об этом убийстве и
помогал убийцам, как лично сам, так и его жена и дочь, которая была
фрейлиной при дворе императора Павла и благодаря постоянной и ежедневной
близости оказывали большие услуги заговорщикам".
В своем исследовании Михайловский-Данилевский несколько раз обвиняет
Александра I в недоброжелательном отношении к Кутузову и подчеркивает, что
Александр вообще не любил вспоминать об Отечественной войне.
"Когда соорудив памятник Кутузову в Бунцлау, месте его смерти,
Прусский король просил Александра I, чтобы Александр I посетил Бунцлау,
когда он будет возвращаться в Россию. Александр I в Бунцлау не заехал".
Возможно, что Александр I подозревал Кутузова в измене, но по
политическим соображениям принужден был молчать о ней и еще награждать его.
Оставим этот вопрос открытым до появления специальных исследований. Но
можно твердо сказать, что холодное отношение к Кутузову и к Отечественной
войне не является результатом зависти Александра I к славе Кутузова, как
это примитивно объясняет Керсновский в "Истории царской армии". Александр I
по наивному мнению Керсновского "питал неприязнь к самой памяти Кутузова.
Это странное обстоятельство объясняется "эгоцентрической" натурой Государя,
требовавшего считать одного лишь себя центром всеобщего поклонения и
завистливо относившегося к чужой славе".
Встретившись с Чичиговым в Вильно Кутузов, по свидетельству
Храповицкого, сказал упустившему Наполеона Чичигову:
"Поздравляю Вас, Ваше Высокопревосходительство, с одержанными
победами над врагом и вместе с сим благодарю Вас за все Ваши распоряжения".
Мне самому показалось, что при сем последнем слове он возвысил голос.
Адмирал не останавливаясь ни мало, голосом твердым и громким
отвечал:
"Честь и слава принадлежит Вам одному, Ваше Сиятельство, все, что
ни, исполнялось, - исполнялось буквально во всей силе слова повелений
Ваших, следовательно, победы и все распоряжения есть Ваше достояние".
"Нельзя изобразить, - пишет Вигель, - общего на него (Чичигова)
негодования, все состояния подозревали его в измене, снисходительнейшие
кляли его неискусство, и Крылов написал басню о пирожнике, который берется
шить сапоги, то есть о моряке, начальствующем над сухопутными войсками".
После Отечественной войны адмирал Чичигов уехал в Англию и жил в ней
до смерти. Кутузов всегда старался оправдать Чичигова и, со слов
восхвалявшего все действия Кутузова князя А. Б. Голицына, винил в том, что
Наполеону удалось бежать то Чаплицу, которого называл "коровой" и
"дураком", то Витгенштейна, назначенного Александром после смерти Кутузова
главнокомандующим русской армией.
Кутузов же был масон. На этот счет имеются неопровержимые
исторические данные.
"Первое посвящение кн. М. И. Голенищева-Кутузова-Смоленского в
таинства вольнокаменщического ордена совершилось в Регенсбурге (Бавария), в
ложе "К трем ключам", - указывает Т. Соколовская.
"Кн. Кутузов, - по словам ее, - пришел искать в ложе ордена сил для
борьбы со страстями и ключа от тайн бытия.
С течением времени он был принят в ложах Франкфурта, Берлина,
Петербурга и Москвы и проник в тайны высоких степеней. При посвящении в
7-ую ступень Шведского масонства он получил орденское имя "Зеленеющий лавр"
и девиз: "Победами себя прославит". (22)
"В масонском ордене Кутузов занимал высокое место у кормила ордена и
постоянно был опорой вольнокаменщического братства. Не подлежит сомнению,
что сила сплоченного масонского братства в свой черед способствовала
назначению кн. Кутузова предводителем наших вооруженных сил в борьбе с
великим предводителем великой армии". (23)
Чрезвычайно подозрительна масонская панихида устроенная масонами
после смерти Кутузова. Подобные панихиды устраиваются только после смерти
масонов оказавших большие услуги ордену. Какие то такие услуги Кутузов
